– Как немцы вошли в Орловку, – вспоминает Нина Петровна, -сразу же стали рыть окопы и строить блиндажи, потому наш дом сломали, и мы перешли жить в сарай. С нами вместе жили папин брат с семьей, еще кто-то. В общем, в сарае было нас 17 человек. Вокруг стен соорудили нары, на них сидели дети, по середине стояли стол да железная печурка. Корову нашу и прочую живность немцы забрали. В других уцелевших домах они разместили госпиталь и еще что-то.
Питались мы, как придется. Отец ходил с маминой сестрой по округе да собирал, что на глаза попадет. Если успевали найти мешок с продуктами, сброшенный с воздуха нашим или немцам, то это был праздник. Еще, помню, был мешок с зерном да мука, оставленные каким-то военным, который с семьей жил у нас до наступления немцев. В один из таких походов папу ранило. А однажды его чуть немец не убил. Вернее, финн-солдат. Финны были очень злые, хуже немцев. Дверь в сарай туго закрывалась, и если кто-то пытался ее открыть снаружи, то мы успевали закрыть подушкой маленькое оконце, и в сарае становилось темно, и что в нем творится, с улицы не видно. Дело было зимой, немцы часто заходили к нам, искали теплые вещи. Они такие мерзляки были – осенью мы еще ходили в легкой одежде, а они уже мерзли, забирали у людей одеяла, шали, теплую одежду. Мы теплые вещи каждый день прятали под нарами, сами же были кто в чем. Как-то мама готовила что-то на печурке, и тут вошли два солдата. Дверь распахнули и смотрят внутрь. А ведь зима была, папа и сказал: «Пан, закрой, пожалуйста, дверь, холодно, здесь дети малые». Один из солдат выхватил пистолет и выстрелил в папу, но не попал – или нарочно промахнулся, чтобы просто попугать, или же стрелял вообще не глядя, пуля только возле уха свистнула. Мы все закричали, а тот, который стрелял, схватил кастрюлю с варевом и выскочил на улицу. Мама – за ним. Мы тоже выбежали следом. Кастрюля была горячая, солдаты передают ее друг другу, а мама мечется между ними, отбирает ее. Наконец кто-то уронил кастрюлю, мама упала на нее. Мы как увидели, что мама упала, заплакали еще больше, подумали, что маму убили, – Нина Петровна замолчала, и лишь справившись с волнением, продолжила рассказ:
– Напротив нашего сарая находился госпиталь – Орловка была километрах в трех от передовой и считалась уже тылом. Услышав крики, из госпиталя выскочили военные, что-то закричали двум налетчикам: видимо, чтобы они отстали от нас. И правда, оба солдата тут же ушли. Они к концу сражения тоже очень сильно голодали, так что неудивительно, что ходили по избам и забирали еду. В ночь под 1943 год немцы в один из сараев собрали всех уцелевших кошек, собак, шум стоял в сарае невообразимый, а потом все стихло. Ну а нас у мамы осталось из четверых детей – двое, а двое опухли с голоду и умерли.
– Немцы не обижали вас?
– Нет, заходили, искали, что им надо, а бить не били, в плен не угоняли, по крайней мере у нас в Орловке, наверное, им было не до этого. Вот лагерь для военнопленных был неподалеку. Наши солдаты пленные возили к немцам на передовую еду, боеприпасы – их впрягали в сани вместо лошадей и заставляли везти. Четверо пленных сбежали, зашли к нам и попросили укрыть. Троих спрятали под нарами в глубине, а одного переодели, он был среди нас. Немцы забегали к нам, когда искали беглецов, спрашивали: «Матка, есть у вас русский солдат?» Но в сарае столько народа было, никто нас никогда не считал, так что этого солдата никто не узнал. И мы дети, хоть и маленькие были, тоже молчали, понимали, что если пленных найдут, всех нас убьют. В селе был староста. Он врагов встречал с хлебом-солью. Для немцев старался искать захороны, мы ведь вещи и продукты прятали, вот он и показывал эти ямы немцам. И хорошо, что не знал о пленных, которые прятались у нас. Когда наши войска освободили Орловку, он их тоже встретил с хлебом-солью. Но кто-то из жителей сказал, что староста прислуживал фашистам добровольно, его хотели арестовать, да тот успел сбежать.
– Помните, как вас освобождали наши солдаты?
– Конечно. Грохот выстрелов, канонада началась, и вдруг в наш сарай вошел молодой-молодой солдат в белом полушубке и сказал маме: «Ну, мать, слушай, как сейчас моя „Катюша“ по немцам танцевать будет!» Оказалось, что в нашем огороде поставили реактивные минометы, которые солдаты прозвали «катюшами». А мы не знали, что это такое, и вот как они завизжали – у-у-у! Мы все перепугались. А потом пленных немцев мимо нас погнали. Мама узнала того финна, который чуть папу не застрелил, и бросилась на него, а солдаты ее оттащили, сказали, что, мол, мы, мать все понимаем, но пленных бить нельзя. Вот так наши солдаты относились к пленным даже после боя. Тех солдат, которые у нас прятались, тут же обмундировали, они потом к нам приходили, плакали даже, что мы их спасли. А папу сразу же положили в госпиталь в Сарепте, потому что его буквально перед наступлением наших войск ранило, когда он с сестрой мамы искал упавший мешок с продуктами. Тетя еле-еле дотащила его волоком до дома. Папа долго лечился, на фронт его не взяли, направили в рыбачью артель в село Безродное. А как стал восстанавливаться Сталинград, он поступил работать в подсобное хозяйство, и опять не повезло, потому что это хозяйство расформировали. К этому времени уже началась стройка ГЭС, нам деваться было некуда, жить тоже негде, и мы переехали в Ростовскую область. Не знаю, почему именно туда, ведь родственников там у нас нет, может быть, просто людей туда набирали.
– Жизнь была тяжелая, а все-таки душа осталась певучей. В семье Вашей пели?
– Да я, сколько помню себя, все время пела что-нибудь. Я в Ростовской области в колхозе работала сначала телятницей, а потом – дояркой. И все время пела, когда коров доила. Животновод меня часто ругал за это, мол, коров пугаю, а сам, если кто-то частушки петь затевал, тут же меня звал петь. А у меня в группе корова была, звали Зойкой. Она стояла первой от входа, я ее всегда первой и доила. Дою да песни пою, а Зойка смирно стоит, не шелохнется. И так она привыкла первой доиться, что даже когда в поле выгоняли летом, она всегда ко мне первой прибегала. А может, просто любила меня – бывало, поглажу ее, конфетку или хлеба дам. Встанет Зойка передо мной как вкопанная и глазом косит, мол, я пришла, подои меня. Ну и поспорили животновод, счетовод и ветеринар, обидится ли Зойка, если первой ее не подою, и попросили меня так сделать. Иду я по стаду да песни пою. Зойка прибежала, встала передо мной, а я обошла ее и стала доить другую корову. И уже заканчивала дойку, как вдруг меня кто-то сзади как толкнет! Подойник опрокинулся, молоко – все на мне. Оглянулась, а это, оказывается, Зойка меня толкнула. Она постояла немного, подождала, увидела, что я стала доить другую корову, и толкнула меня. Спорщики захохотали, я – вместе с ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95