появились многочисленные семьи Максимовичей и Максимёнок. Наш язык, русский, идя привычным путем, создал, кроме отчества, еще форму, означающую принадлежность— чей? Максимов!—и именно ей придал значение родового имени — фамилии.
Напротив того, во многих европейских языках в фамилию превратилось никак не изменившееся личное имя. Раньше были «Максимы» — отдельные люди, теперь появилось сколько угодно людей, принадлежащих к фамилиям «Максим».
Я с удовольствием подтвердил бы это рассуждение рядом примеров; к сожалению, носители этой фамилии как-то мало прославились на Западе, — не на кого указывать. Но все-таки одному из них повезло: благодаря ему его родовое имя в буквальном смысле «прогремело» по всей земле. Это американец Хайрем Стивенс Мэксим, один из первых конструкторов пулемета. К десятым годам нашего века многие армии мира приняли на вооружение «пулеметы Максима». Были они на хорошем счету и в русской царской армии: с ними в руках она сражалась и в Восточной Пруссии, и на Карпатах, под их грохот защищала Варшаву, брала Львов и Эрзерум. Всюду, на всех фронтах знакомым каждому стал солдат в папахе, лежавший на земле или на снегу со своим верным «максимом», «максимкой», «Максимушкой». Посмотрите любой фильм, изображающий взятие Зимнего дворца; вы увидите в нем работающие «максимы». Вспомните Анку-пулеметчицу из «Чапаева»: тот же «максим» — верный ее товарищ в бою…
Что я, по недосмотру вдруг стал писать слово «максим» с маленькой, «строчной», буквы? Нет, друзья мои: этим я отметил очень существенный перелом в его жизни. Оно опять перестало быть фамилией, перестало быть именем собственным. Оно стало именем существительным нарицательным, снова сделалось просто словом , каким было в своей юности. Только бывшее прилагательное латинского языка превратилось в существительное языка русского.
Поистине примечательная, поучительная, любопытнейшая биография слова! И поучительная она именно тем, что не составляет никакого исключения. Существуют сотни и тысячи слов, прошедших такой же сложный путь, — от слова до имени и фамилии и обратно к слову. Он очень характерен для всех почти языков. И я хочу на самое короткое время остановить на нем ваше внимание.
Вы читаете фразу: «Этот старый вояка в вечно выгоревшем френче и брюках галифе не боялся ни трескотни белогвардейских максимов, ни разрывов шрапнели». Если я спрошу у вас, сколько в ней упомянуто собственных имен, вы посмотрите на меня с недоумением: ну, в крайнем случае — одно, «максимов», если считать это именем собственным.
А на самом деле здесь четыре фамилии, прожившие примерно такую же жизнь, как и слово «максим». Английское «френч» имеет основное значение — «французский», но название кителя особого покроя произошло не прямо от него. Нужно было, чтобы предварительно это слово, «френч», там же в Англии, стало фамилией, так же, как у нас стали фамилиями слова «Немцов» или «Татаринов». Понадобилось, чтобы среди многочисленных английских мистеров Френчей появился один, Джон Дентон Френч, сделавший в начале этого столетия не по заслугам и не по талантам громкую карьеру: в войну 1914 -1918 годов он оказался главнокомандующим британских войск на тогдашнем Западном фронте. Именно после этого фасон военной куртки, по каким-то причинам излюбленный Френчем, куртки с хлястиком и четырьмя большими карманами, стал модным во всех армиях мира и получил название «френч».
Слово «френч» попало и в русский язык; здесь оно потеряло все свои возможные значения, кроме одного, последнего и самого случайного; спросите у любого мало-мальски бывалого русского человека, есть ли у нас такое слово, он ответит: «Конечно, есть»; а если вы осведомитесь о его значении, он скажет; «Да это такой китель, что ли…» И всё!
Название особо причудливого фасона военных брюк—галифе—обязано своим происхождением некоему маркизу Гастону Галиффе, кавалерийскому генералу, много занимавшемуся в конце XIX века усовершенствованием военной формы. Слово это, став названием покроя одежды, настолько оторвалось от памяти о человеке, что, например, в дни гражданской войны бесчисленные командиры молодой Красной Армии преспокойно шили себе галифе , носили эти галифе , не имея ни малейшего представления, что, употребляя такое слово, они поминают на каждом шагу одного из самых свирепых палачей Парижской коммуны. Впрочем, хорош был и Френч, жестоко расправившийся в начале двадцатых годов с ирландскими патриотами; а ведь френчи тоже носили у нас. Вот вам лучшее свидетельство того, что имена окончательно перестали существовать как имена людей; они сделались самыми обыкновенными нарицательными «словами».
Название пулемета «максим» еще как-то связывается в нашем представлении с именем: такое имя есть и у нас в России. Но почти никто из употребляющих слово «шрапнель», например, представления не имеет об английском офицере Г. Шрапнэл, который в 1803 году изобрел первый разрывной артиллерийский снаряд «картечного действия» и дал ему свое имя. Мало кто связывает слово «наган» с фамилией бельгийского фабриканта оружия Нагана в Льеже, выпустившего, в свое время, удачную конструкцию боевого револьвера новой системы. Слово это настолько вросло в русский язык, что в разговорной обывательской речи давно уже стало обозначать «револьвер вообще», вне всякой зависимости от его устройства; люди невоенные нередко называют так не только револьверы, но даже и автоматические пистолеты: «выхватил наган», «застрелил из нагана»…
Имена собственные с незапамятных времен обладали способностью превращаться в имена нарицательные, так же как и нарицательные—в собственные. Возьмите наше — малоупотребительное, правда, в современном русском языке — слово «монета». Сложные метаморфозы произошли с ним очень давно, еще в Древнем Риме, но и сегодня они представляют интерес.
Еще в IV—III веках до нашей эры в Риме среди других богов и богинь почетом пользовалась супруга Юпитера, Юнона-Монета, то есть Юнона-Советчица. К ее оракулам то есть к предсказаниям, составлявшимся жрецами, прибегали во всех затруднительных случаях государственной жизни. Во время тяжелой войны с эпирским царем Пирром (281—276 гг. до и. э.), говорит предание, смущенные неудачами римляне запросили богиню Монету об исходе войны. Больше всего их волновал вопрос, где добыть денег для защиты государства.
Всеведущая богиня успокоила свой народ, заверив его, что средства найдутся, лишь бы Рим вел борьбу справедливо, угодными богам приемами. В благодарность за такое предсказание (которое к тому же и сбылось) римляне разместили мастерские, чеканившие деньги, на территории храма Юноны-Монеты и стали на выпускаемых денежных знаках выбивать ее изображение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Напротив того, во многих европейских языках в фамилию превратилось никак не изменившееся личное имя. Раньше были «Максимы» — отдельные люди, теперь появилось сколько угодно людей, принадлежащих к фамилиям «Максим».
Я с удовольствием подтвердил бы это рассуждение рядом примеров; к сожалению, носители этой фамилии как-то мало прославились на Западе, — не на кого указывать. Но все-таки одному из них повезло: благодаря ему его родовое имя в буквальном смысле «прогремело» по всей земле. Это американец Хайрем Стивенс Мэксим, один из первых конструкторов пулемета. К десятым годам нашего века многие армии мира приняли на вооружение «пулеметы Максима». Были они на хорошем счету и в русской царской армии: с ними в руках она сражалась и в Восточной Пруссии, и на Карпатах, под их грохот защищала Варшаву, брала Львов и Эрзерум. Всюду, на всех фронтах знакомым каждому стал солдат в папахе, лежавший на земле или на снегу со своим верным «максимом», «максимкой», «Максимушкой». Посмотрите любой фильм, изображающий взятие Зимнего дворца; вы увидите в нем работающие «максимы». Вспомните Анку-пулеметчицу из «Чапаева»: тот же «максим» — верный ее товарищ в бою…
Что я, по недосмотру вдруг стал писать слово «максим» с маленькой, «строчной», буквы? Нет, друзья мои: этим я отметил очень существенный перелом в его жизни. Оно опять перестало быть фамилией, перестало быть именем собственным. Оно стало именем существительным нарицательным, снова сделалось просто словом , каким было в своей юности. Только бывшее прилагательное латинского языка превратилось в существительное языка русского.
Поистине примечательная, поучительная, любопытнейшая биография слова! И поучительная она именно тем, что не составляет никакого исключения. Существуют сотни и тысячи слов, прошедших такой же сложный путь, — от слова до имени и фамилии и обратно к слову. Он очень характерен для всех почти языков. И я хочу на самое короткое время остановить на нем ваше внимание.
Вы читаете фразу: «Этот старый вояка в вечно выгоревшем френче и брюках галифе не боялся ни трескотни белогвардейских максимов, ни разрывов шрапнели». Если я спрошу у вас, сколько в ней упомянуто собственных имен, вы посмотрите на меня с недоумением: ну, в крайнем случае — одно, «максимов», если считать это именем собственным.
А на самом деле здесь четыре фамилии, прожившие примерно такую же жизнь, как и слово «максим». Английское «френч» имеет основное значение — «французский», но название кителя особого покроя произошло не прямо от него. Нужно было, чтобы предварительно это слово, «френч», там же в Англии, стало фамилией, так же, как у нас стали фамилиями слова «Немцов» или «Татаринов». Понадобилось, чтобы среди многочисленных английских мистеров Френчей появился один, Джон Дентон Френч, сделавший в начале этого столетия не по заслугам и не по талантам громкую карьеру: в войну 1914 -1918 годов он оказался главнокомандующим британских войск на тогдашнем Западном фронте. Именно после этого фасон военной куртки, по каким-то причинам излюбленный Френчем, куртки с хлястиком и четырьмя большими карманами, стал модным во всех армиях мира и получил название «френч».
Слово «френч» попало и в русский язык; здесь оно потеряло все свои возможные значения, кроме одного, последнего и самого случайного; спросите у любого мало-мальски бывалого русского человека, есть ли у нас такое слово, он ответит: «Конечно, есть»; а если вы осведомитесь о его значении, он скажет; «Да это такой китель, что ли…» И всё!
Название особо причудливого фасона военных брюк—галифе—обязано своим происхождением некоему маркизу Гастону Галиффе, кавалерийскому генералу, много занимавшемуся в конце XIX века усовершенствованием военной формы. Слово это, став названием покроя одежды, настолько оторвалось от памяти о человеке, что, например, в дни гражданской войны бесчисленные командиры молодой Красной Армии преспокойно шили себе галифе , носили эти галифе , не имея ни малейшего представления, что, употребляя такое слово, они поминают на каждом шагу одного из самых свирепых палачей Парижской коммуны. Впрочем, хорош был и Френч, жестоко расправившийся в начале двадцатых годов с ирландскими патриотами; а ведь френчи тоже носили у нас. Вот вам лучшее свидетельство того, что имена окончательно перестали существовать как имена людей; они сделались самыми обыкновенными нарицательными «словами».
Название пулемета «максим» еще как-то связывается в нашем представлении с именем: такое имя есть и у нас в России. Но почти никто из употребляющих слово «шрапнель», например, представления не имеет об английском офицере Г. Шрапнэл, который в 1803 году изобрел первый разрывной артиллерийский снаряд «картечного действия» и дал ему свое имя. Мало кто связывает слово «наган» с фамилией бельгийского фабриканта оружия Нагана в Льеже, выпустившего, в свое время, удачную конструкцию боевого револьвера новой системы. Слово это настолько вросло в русский язык, что в разговорной обывательской речи давно уже стало обозначать «револьвер вообще», вне всякой зависимости от его устройства; люди невоенные нередко называют так не только револьверы, но даже и автоматические пистолеты: «выхватил наган», «застрелил из нагана»…
Имена собственные с незапамятных времен обладали способностью превращаться в имена нарицательные, так же как и нарицательные—в собственные. Возьмите наше — малоупотребительное, правда, в современном русском языке — слово «монета». Сложные метаморфозы произошли с ним очень давно, еще в Древнем Риме, но и сегодня они представляют интерес.
Еще в IV—III веках до нашей эры в Риме среди других богов и богинь почетом пользовалась супруга Юпитера, Юнона-Монета, то есть Юнона-Советчица. К ее оракулам то есть к предсказаниям, составлявшимся жрецами, прибегали во всех затруднительных случаях государственной жизни. Во время тяжелой войны с эпирским царем Пирром (281—276 гг. до и. э.), говорит предание, смущенные неудачами римляне запросили богиню Монету об исходе войны. Больше всего их волновал вопрос, где добыть денег для защиты государства.
Всеведущая богиня успокоила свой народ, заверив его, что средства найдутся, лишь бы Рим вел борьбу справедливо, угодными богам приемами. В благодарность за такое предсказание (которое к тому же и сбылось) римляне разместили мастерские, чеканившие деньги, на территории храма Юноны-Монеты и стали на выпускаемых денежных знаках выбивать ее изображение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72