Вот уж они чесались. И первые ряды чесались. И весь зал чесался.
- Тебя злость погубит.
- Нету во мне злости. Во мне одна лирическая доброта. А то была месть перед уходом со сцены сельской жизни... А на стройке мне иногда даже нравится. Ведешь кладку на верхотуре, а вокруг - ух ты! А спускаешься когда вниз - и слева и справа квартиры, квартиры. Подумаешь - во всех этих квартирах карапузики будут бегать. А у тебя ни квартиры в обозримом будущем, ни карапузика. Лет через пять дадут, как одиночке, комнатенку восемь квадратов - и весь хепи энд.
- Приехали, - сказала Зинка. - Цель - замуж. У тебя схема: муж карапузики - квартира. У меня схема: муж с квартирой - квартира без мужа красивая жизнь.
- Авантюристка ты. И как тебя в комсомол брали?
- Тогда у меня другая схема была. В ЛИСИ - на руках. Из ЛИСИ в "Ленпроект" - на руках. В "Ленпроекте" сначала в "гапы", потом в руководители мастерской - на руках. Медаль Государственной премии на грудь.
- А муж? А квартира?
- В той схеме это было несущественно. Некая комната с фортепьяно и букетом роз. И некий молодой человек в белых джинсах без имени и без лица...
Зинка принялась искать жениха.
Она заходила в пивные бары с несформулированной надеждой встретить Льва.
Охотно разговаривала с одинокими парнями. Компаний избегала. К ней подсаживались, пытались лапать. Она отряхивала это с себя, как брызги, досадливо, иногда со всякого рода сравнениями и аллегориями по адресу активистов. Пьяных она не боялась. Один раз особо распалившемуся парню, оравшему: "Хочу тебе отдаться, мона Лиза!" - рассекла кружкой бровь. И, как назло, - она бы ушла, гардеробщик уже ей пальто приготовил - появился наряд милиции. Проверили документы. Все было в порядке. Официанты сказали: "Заходит иногда... Нет, насчет этого не замечали - уходит одна. Да и непохожа..."
- Неужели вы так страстно любите пиво? - спросила милиция.
- Я ищу брата. А он да - он любит пиво.
- Ну что же. Желаем успеха. Только старайтесь без драк.
- А пусть они руки не распускают.
Зинка погрозила кулаком активисту, которому она рассекла бровь, и пошла домой.
Уже подморозило. Уже гололедицу припорошило снежком. Город стал чище и шире, как коридор с открытыми окнами.
Зинка гуляла в Михайловском саду, она любила гулять в этой округе: выйдет на Марсово поле, посидит у дворца Петра Первого, по Неве пройдется неспешно; там он и встретился ей, в Михайловском саду у павильона, бледный, можно сказать фарфоровый, - играл в шахматы с каким-то осклизлым типом в шапке-ушанке. Волосы на его голове отросли, топорщились ежиком, уши были прозрачные - наверное, он уже слышал зовы небес.
- Ты что такой? - спросила Зинка.
Он посмотрел на нее чуть улыбаясь, он снисходил до людей, как усталый ангел, - даже не спросил: "Кто ты?"
- У него мать и отец померли от случайного отравления газом, - сказал осклизлый. - Он, бедняга, теперь папашины ордена продал фулеристу. Фулеристы - звери, чего хочешь купят. - Осклизлый двинул фигуру. - Зевает. А раньше играл. Он разрядник.
Улыбка усталого ангела была печальна и меланхолична.
Он был неумытый, голодный, но когда-то он был счастливым - Зинка это почувствовала больно сжавшимся сердцем. Она сняла с осклизлого ушанку, надела ее на ангела, посмотрела - ровно ли, и сказала:
- Вот так.
- Он мне трюндель проиграл, - возразил осклизлый, достав из-под себя кепочку. - И в этой партии у меня преимущество - проходная пешка.
Зинка ему пригрозила:
- Повякай - шахматы отберу. - Ангелу сказала: - Пойдем.
Ангел послушно встал. Зинка взяла его за руку и повела. Когда отошли, объяснила:
- К тебе пойдем. Я обед приготовлю. Поесть тебе надо.
Озябшие шахматисты, примороженные к скамейкам, смотрели им вслед.
По дороге Зинка купила еду: молока, мяса, картошки, луку, хлеба, макарон.
По Фонтанке со стороны Невы неслись скутера - восемь штук. За каждым выгибалась волна хвостом. Скутера были похожи на петухов. А шуму-то от них было, шуму.
Дерево, расцветшее в душе Петрова, сильно привяло. Словно под ним развели костер. Казалось, оно корчится в муках.
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле...
- Слышите, Александр Иванович, вы бы видели эту квартиру. Хорошая, чистая, ну, еще не загаженная. И пусто. В одной комнате Цветаева увеличенный портрет. В другой - увеличенная фотография. Красногвардеец и барышня - поясок на платье по бедрам. Вы никогда не думали, как быстро женщины тогда разделись? В девятнадцатом еще в юбках до полу ходили, а в двадцатом чуть ли не в мини. И все крепдешин, креп-жоржет, чтобы видно было насквозь. Смотрю я на фотокарточку, а он говорит: "Дедушка и бабушка". Значит, так: Цветаева, дедушка и бабушка - значит, сердце мне подсказало правильно... Вам противно, Александр Иванович?
- Да нет. Что ты? Мне просто больно и душно.
- Ну подышите. Отдохните. Вы замечали, Ленинград как будто пристроен к небу? Отдохнули?..
- Хорошо у тебя, Гена, - сказала Зинка ангелу. - Просторно. - Когда покупали продукты, выяснила, как ангела зовут.
Гена объяснил с усмешкой:
- Скоро этот простор кончится. Кого-нибудь подселят.
- А ты женись.
- На ком?
- На мне.
- Я не могу, - сказал Гена. - Я слабый... - И отвернулся.
Пока варился обед - суп с говядиной, картошкой и макаронами на первое и макароны с тушеным мясом на второе, еще ею был задуман чай с протертой клюквой и сушками - Зинка вымыла полы, Гену заставила вынести мусорное ведро и обтереть подоконники.
На кухне был столик, и две табуретки, и почти пустая полка с посудой: две кастрюли, сковорода, тарелок штук пять, все треснутые.
- Слышите, Александр Иванович, оказывается, нажитое всей человеческой жизнью добро можно спустить так быстро и так безжалостно. Он даже штопор умудрился обменять на стакан "каберне". Петров, это - лучше повеситься...
Гена хлебал суп жадно, и вместе с тем суп не шел в него, он давился, словно ложка супа была комком глины.
- Ты ешь спокойно, - говорила ему Зинка. - Передохни и снова ешь.
Он вспотел от еды. И прямо за столом уснул после чая. А когда Зинка вымыла и убрала посуду, часть на подоконник, часть на полку, он разлепил глаза и сказал:
- Ну давай, что ли, попробуем.
- Что попробуем, Гена?
- Поженимся немножко.
- На немножко уговора нет, только на очень долго. На сто лет.
- Не пойму я тебя. Ты что, фиктивный брак предлагаешь: мне комната, тебе комната? На это дело тариф есть.
- Не нужен мне фиктивный брак, - сказала Зинка вкрадчиво. - Ты не безнадежный, Гена. Ты еще на ноги встанешь. Мне по-настоящему замуж надо. С чувствами, с ребятишками. Вот как у них. - Зинка показала на фотографию Гениных дедушки и бабушки.
- Не оскверняй, - сказал Гена хмуро.
- Если ты еще такие слова помнишь - значит, и до филармонии недалеко. Гена, я ведь красивая, это ты своими запойными глазами видишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
- Тебя злость погубит.
- Нету во мне злости. Во мне одна лирическая доброта. А то была месть перед уходом со сцены сельской жизни... А на стройке мне иногда даже нравится. Ведешь кладку на верхотуре, а вокруг - ух ты! А спускаешься когда вниз - и слева и справа квартиры, квартиры. Подумаешь - во всех этих квартирах карапузики будут бегать. А у тебя ни квартиры в обозримом будущем, ни карапузика. Лет через пять дадут, как одиночке, комнатенку восемь квадратов - и весь хепи энд.
- Приехали, - сказала Зинка. - Цель - замуж. У тебя схема: муж карапузики - квартира. У меня схема: муж с квартирой - квартира без мужа красивая жизнь.
- Авантюристка ты. И как тебя в комсомол брали?
- Тогда у меня другая схема была. В ЛИСИ - на руках. Из ЛИСИ в "Ленпроект" - на руках. В "Ленпроекте" сначала в "гапы", потом в руководители мастерской - на руках. Медаль Государственной премии на грудь.
- А муж? А квартира?
- В той схеме это было несущественно. Некая комната с фортепьяно и букетом роз. И некий молодой человек в белых джинсах без имени и без лица...
Зинка принялась искать жениха.
Она заходила в пивные бары с несформулированной надеждой встретить Льва.
Охотно разговаривала с одинокими парнями. Компаний избегала. К ней подсаживались, пытались лапать. Она отряхивала это с себя, как брызги, досадливо, иногда со всякого рода сравнениями и аллегориями по адресу активистов. Пьяных она не боялась. Один раз особо распалившемуся парню, оравшему: "Хочу тебе отдаться, мона Лиза!" - рассекла кружкой бровь. И, как назло, - она бы ушла, гардеробщик уже ей пальто приготовил - появился наряд милиции. Проверили документы. Все было в порядке. Официанты сказали: "Заходит иногда... Нет, насчет этого не замечали - уходит одна. Да и непохожа..."
- Неужели вы так страстно любите пиво? - спросила милиция.
- Я ищу брата. А он да - он любит пиво.
- Ну что же. Желаем успеха. Только старайтесь без драк.
- А пусть они руки не распускают.
Зинка погрозила кулаком активисту, которому она рассекла бровь, и пошла домой.
Уже подморозило. Уже гололедицу припорошило снежком. Город стал чище и шире, как коридор с открытыми окнами.
Зинка гуляла в Михайловском саду, она любила гулять в этой округе: выйдет на Марсово поле, посидит у дворца Петра Первого, по Неве пройдется неспешно; там он и встретился ей, в Михайловском саду у павильона, бледный, можно сказать фарфоровый, - играл в шахматы с каким-то осклизлым типом в шапке-ушанке. Волосы на его голове отросли, топорщились ежиком, уши были прозрачные - наверное, он уже слышал зовы небес.
- Ты что такой? - спросила Зинка.
Он посмотрел на нее чуть улыбаясь, он снисходил до людей, как усталый ангел, - даже не спросил: "Кто ты?"
- У него мать и отец померли от случайного отравления газом, - сказал осклизлый. - Он, бедняга, теперь папашины ордена продал фулеристу. Фулеристы - звери, чего хочешь купят. - Осклизлый двинул фигуру. - Зевает. А раньше играл. Он разрядник.
Улыбка усталого ангела была печальна и меланхолична.
Он был неумытый, голодный, но когда-то он был счастливым - Зинка это почувствовала больно сжавшимся сердцем. Она сняла с осклизлого ушанку, надела ее на ангела, посмотрела - ровно ли, и сказала:
- Вот так.
- Он мне трюндель проиграл, - возразил осклизлый, достав из-под себя кепочку. - И в этой партии у меня преимущество - проходная пешка.
Зинка ему пригрозила:
- Повякай - шахматы отберу. - Ангелу сказала: - Пойдем.
Ангел послушно встал. Зинка взяла его за руку и повела. Когда отошли, объяснила:
- К тебе пойдем. Я обед приготовлю. Поесть тебе надо.
Озябшие шахматисты, примороженные к скамейкам, смотрели им вслед.
По дороге Зинка купила еду: молока, мяса, картошки, луку, хлеба, макарон.
По Фонтанке со стороны Невы неслись скутера - восемь штук. За каждым выгибалась волна хвостом. Скутера были похожи на петухов. А шуму-то от них было, шуму.
Дерево, расцветшее в душе Петрова, сильно привяло. Словно под ним развели костер. Казалось, оно корчится в муках.
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле...
- Слышите, Александр Иванович, вы бы видели эту квартиру. Хорошая, чистая, ну, еще не загаженная. И пусто. В одной комнате Цветаева увеличенный портрет. В другой - увеличенная фотография. Красногвардеец и барышня - поясок на платье по бедрам. Вы никогда не думали, как быстро женщины тогда разделись? В девятнадцатом еще в юбках до полу ходили, а в двадцатом чуть ли не в мини. И все крепдешин, креп-жоржет, чтобы видно было насквозь. Смотрю я на фотокарточку, а он говорит: "Дедушка и бабушка". Значит, так: Цветаева, дедушка и бабушка - значит, сердце мне подсказало правильно... Вам противно, Александр Иванович?
- Да нет. Что ты? Мне просто больно и душно.
- Ну подышите. Отдохните. Вы замечали, Ленинград как будто пристроен к небу? Отдохнули?..
- Хорошо у тебя, Гена, - сказала Зинка ангелу. - Просторно. - Когда покупали продукты, выяснила, как ангела зовут.
Гена объяснил с усмешкой:
- Скоро этот простор кончится. Кого-нибудь подселят.
- А ты женись.
- На ком?
- На мне.
- Я не могу, - сказал Гена. - Я слабый... - И отвернулся.
Пока варился обед - суп с говядиной, картошкой и макаронами на первое и макароны с тушеным мясом на второе, еще ею был задуман чай с протертой клюквой и сушками - Зинка вымыла полы, Гену заставила вынести мусорное ведро и обтереть подоконники.
На кухне был столик, и две табуретки, и почти пустая полка с посудой: две кастрюли, сковорода, тарелок штук пять, все треснутые.
- Слышите, Александр Иванович, оказывается, нажитое всей человеческой жизнью добро можно спустить так быстро и так безжалостно. Он даже штопор умудрился обменять на стакан "каберне". Петров, это - лучше повеситься...
Гена хлебал суп жадно, и вместе с тем суп не шел в него, он давился, словно ложка супа была комком глины.
- Ты ешь спокойно, - говорила ему Зинка. - Передохни и снова ешь.
Он вспотел от еды. И прямо за столом уснул после чая. А когда Зинка вымыла и убрала посуду, часть на подоконник, часть на полку, он разлепил глаза и сказал:
- Ну давай, что ли, попробуем.
- Что попробуем, Гена?
- Поженимся немножко.
- На немножко уговора нет, только на очень долго. На сто лет.
- Не пойму я тебя. Ты что, фиктивный брак предлагаешь: мне комната, тебе комната? На это дело тариф есть.
- Не нужен мне фиктивный брак, - сказала Зинка вкрадчиво. - Ты не безнадежный, Гена. Ты еще на ноги встанешь. Мне по-настоящему замуж надо. С чувствами, с ребятишками. Вот как у них. - Зинка показала на фотографию Гениных дедушки и бабушки.
- Не оскверняй, - сказал Гена хмуро.
- Если ты еще такие слова помнишь - значит, и до филармонии недалеко. Гена, я ведь красивая, это ты своими запойными глазами видишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54