(Лично я считал, что в первую очередь начну печататься.) «Карапет» успешно шел к завершению и очень нравился мне. Он получался лучше «Ночлежки», а с «Кол-дыбой» и сравнивать нельзя. Теперь-то я окончательно овладел литературным стилем.
О журнальной рецензии услышала и семнадцатилетняя выпускница девятилетки, будущая учительница начальной школы Галя Остапенко. Я сам не знал, нравилась ли мне Галя? Чернобровая, смуглая, с полными губами цвета переспевшей вишни, с горячими, смеющимися глазами, ямочками на локтях, она то казалась мне прелестно созревшей невестой, то совсем легкомысленной девчонкой. Я находился в том возрасте, когда пар-
ней волнуют все девушки, и невольно спрашивал себя: не эта ли? Конечно, сердце мое принадлежит капризной фабзавучнице Клавочке Овсяниковой, но... не вышла ли она уже замуж? Я все еще лелеял мысль прославленным писателем приехать в Харьков и в модном костюме пройтись мимо ее окон — пусть пожалеет, что отвергла такого великого человека. Однако я охотно гулял с Галей Остапенко по пыльным станичным улицам, толковал о прочитанных книгах, сидел рядом в кино.
— Что вы за письмо получили, Витя? — спросила она меня при встрече.
Я залился краской удовольствия. Ничего нельзя было сказать мне более приятного, чем спросить об этом письме. Я сделал вид, будто не догадываюсь, о чем идет речь. Попросит ли Галя его показать?
— Какое письмо?
— Говорят, вам из редакции написали?
— А, вы о рецензии из «Огонька», — ответил я как мог небрежнее и таким топом, словно чуть не каждый день получал рецензии из разных редакций и забыл, из какой именно была эта.
— Покажите.
— Право, она, наверно, уже затерялась.
Я принял рассеянный вид, словно бы лениво сунул, руку в один карман пиджака, во второй и лишь после этого достал из внутреннего бережно положенный^ единственный в моей жизни конверт со штемпелей «Огонька». Краешком глаза я жадно косился на розо« вое ухо Гали, полуприкрытое черной, лоснящейся прядью волос, и вдруг увидел, что девушка прелестна и совершенно неотразима. Как я этого раньше не замечал? Конечно, я хранил верность Клавочке Овсяниковой, но та совсем не понимала мой талант и была равнодушна к искусству. В Гале же я сразу нашел бездну, вкуса, ума. Вон как интересуется литературой! Такая была бы достойной подругой в жизни молодого писателя.
— Так ваш рассказ не приняли печатать? — сказала Галя с обидным разочарованием.
Меня поразила ее внутренняя близорукость. Ведк в рецензии же ясно сказано: «...у автора ЕСТЬ литера турные способ-нос-ти!» Как же Галя этого не заметила? А эта фраза: «Присылайте что-нибудь новое»? Тоже не заметила? Да за того ли человека я ее принимаю? Имеется ли у Гали хоть крупица вкуса? Уж не обыкновенная ли она станичная мещаночка? Я сухо, уклончиво ответил:
— Мне еще в харьковском журнале «Друг детей» намекали на правила, как подавать произведения. Рецензент «Огонька» Л. Ушкин официально известил, что надо непременно перепечатать на машинке. Я ж послал от руки. Понимаете? Редакция предложила написать о колхозе.
— Будете писать? О нашем старо-щербиновском?
— Еще не решил. Нужно сперва проанализировать. Иностранные слова теперь я употреблял лишь те, которые знал твердо.
Нет, Галя все же как будто интересуется искусством. Ее, пожалуй, можно развить.
— А что это за «Л. Ушкин»? — спросила Галя с новым, непонятным для меня легкомыслием, безо всякого уважения ткнув пальцем в подпись. — Я такого никогда не слыхала. Наборщик?
Об издательском деле я имел весьма смутное представление, однако помнил, что наборщик работает в типографии, а не в редакции. А вдруг Л. Ушкин в самом деле какой-нибудь рассыльный «Огонька», вроде той уборщицы, которую я видел в «Друге детей»?
— Ну не скажите, Галочка, — ответил я, стараясь за тоном превосходства скрыть неуверенность. — Разве вы ничего не читали Л. Ушкина? Это весьма и весьма известный писатель. Он часто публикуется в столичных журналах и... вообще в прессе.
Неожиданно мне пришло в голову: вдруг Галя спросит, что Л. Ушкин написал? Положеньице! К счастью, Галю не интересовали произведения моего кумира.
— Не слышала такого. Вот Сергея Есенина знаю. У нас девчонки полкнижки его в тетрадки переписали. Еще Тургенева проходили. А тут какая-то чудная фамилия «Л ушкин»!
Она расхохоталась.
Меня оскорбило, что Галя даже правильно не прочитала фамилию моего рецензента. Не Лушкин, а именно Л. Ушкин. Да хорошо ли она грамотная? Например, она
не захотела взять роман Замоиского «Лапти», который я ей давал. «Про колхоз? Это, наверно, скучно». Интересуется ли она вообще литературой, книгами? Может, такая же, как и Клава Овсяникова?
— Вы дружите с Аристархом Дейнегой? — беззаботно продолжала Галя. — Говорят, он тоже стихи пишет? Но что Аристарх может? Он и двух слов не свяжет. Наши девчонки всегда над ним смеялись. И вообще, разве с девятилетки принимают в поэты? Там же, наверно, нужно большое образование?
Я поспешно закурил, чтобы скрыть краску, залившую лоб, щеки и, казалось, самые глаза: ведь у меня-то за плечами и девятилетки не было. «Надо обязательно еще дообразоваться, — подумал я. — Может быть, мне в Москве действительно поступить куда-нибудь учиться?» Вдруг в редакции «Огонька» спросят: «А вы чего кончили? Покажите документы. Ах, только семь классов да просидели год в фабзавуче!» И откажутся печатать.
Отвечать Гале я не стал, сделав вид, что не могу принять ее подковырок по отношению к своему другу. Я переменил тему: боится ли она учительства, уроков с первоклашками?
— Очень боюсь, — засмеялась Галя, сразу забыв наш предыдущий разговор. — Но я соберу всю свою важность, чтобы они меня сами боялись.
Я с тревогой следил за рецензией в ее крепкой смуглой руке: вот-вот уронит в дорожную пыль, еще, гляди, наступит ногой. И когда девушка небрежно протянула ее мне обратно, поторопился спрятать в боковой карман. Нет, Галя все-таки мало развита, ей только и делать, что учить сопляков на хуторе. Внезапно следующая фраза Гали вновь переменила мое мнение о ней:
— Сделаетесь писателем, Витя, пришлете книжку? В ее тоне лукавство? Ну и пусть. Тем не менее я все простил Гале и опять увидел в ней ум, бездну проницательности и тонкого вкуса. Да, она может отгадывать события, есть смысл дружить с ней, приобщить к литературе.
— Вчера кончил рассказ «Карапет», перепечатываю на машинке. Все делаю, как требуется, теперь в редакции не придерутся. Собираюсь сам отвезти в Москву и там опубликую.
— «Карапет»? Вот смешно. Что это такое?
— Кличка беспризорника. Я лично был знаком. Описываю, как его перевоспитали в колонии.
И начался сладкий для меня разговор.
Несколько дней спустя мы с Аристархом бродили в плавнях по мощеной дамбе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
О журнальной рецензии услышала и семнадцатилетняя выпускница девятилетки, будущая учительница начальной школы Галя Остапенко. Я сам не знал, нравилась ли мне Галя? Чернобровая, смуглая, с полными губами цвета переспевшей вишни, с горячими, смеющимися глазами, ямочками на локтях, она то казалась мне прелестно созревшей невестой, то совсем легкомысленной девчонкой. Я находился в том возрасте, когда пар-
ней волнуют все девушки, и невольно спрашивал себя: не эта ли? Конечно, сердце мое принадлежит капризной фабзавучнице Клавочке Овсяниковой, но... не вышла ли она уже замуж? Я все еще лелеял мысль прославленным писателем приехать в Харьков и в модном костюме пройтись мимо ее окон — пусть пожалеет, что отвергла такого великого человека. Однако я охотно гулял с Галей Остапенко по пыльным станичным улицам, толковал о прочитанных книгах, сидел рядом в кино.
— Что вы за письмо получили, Витя? — спросила она меня при встрече.
Я залился краской удовольствия. Ничего нельзя было сказать мне более приятного, чем спросить об этом письме. Я сделал вид, будто не догадываюсь, о чем идет речь. Попросит ли Галя его показать?
— Какое письмо?
— Говорят, вам из редакции написали?
— А, вы о рецензии из «Огонька», — ответил я как мог небрежнее и таким топом, словно чуть не каждый день получал рецензии из разных редакций и забыл, из какой именно была эта.
— Покажите.
— Право, она, наверно, уже затерялась.
Я принял рассеянный вид, словно бы лениво сунул, руку в один карман пиджака, во второй и лишь после этого достал из внутреннего бережно положенный^ единственный в моей жизни конверт со штемпелей «Огонька». Краешком глаза я жадно косился на розо« вое ухо Гали, полуприкрытое черной, лоснящейся прядью волос, и вдруг увидел, что девушка прелестна и совершенно неотразима. Как я этого раньше не замечал? Конечно, я хранил верность Клавочке Овсяниковой, но та совсем не понимала мой талант и была равнодушна к искусству. В Гале же я сразу нашел бездну, вкуса, ума. Вон как интересуется литературой! Такая была бы достойной подругой в жизни молодого писателя.
— Так ваш рассказ не приняли печатать? — сказала Галя с обидным разочарованием.
Меня поразила ее внутренняя близорукость. Ведк в рецензии же ясно сказано: «...у автора ЕСТЬ литера турные способ-нос-ти!» Как же Галя этого не заметила? А эта фраза: «Присылайте что-нибудь новое»? Тоже не заметила? Да за того ли человека я ее принимаю? Имеется ли у Гали хоть крупица вкуса? Уж не обыкновенная ли она станичная мещаночка? Я сухо, уклончиво ответил:
— Мне еще в харьковском журнале «Друг детей» намекали на правила, как подавать произведения. Рецензент «Огонька» Л. Ушкин официально известил, что надо непременно перепечатать на машинке. Я ж послал от руки. Понимаете? Редакция предложила написать о колхозе.
— Будете писать? О нашем старо-щербиновском?
— Еще не решил. Нужно сперва проанализировать. Иностранные слова теперь я употреблял лишь те, которые знал твердо.
Нет, Галя все же как будто интересуется искусством. Ее, пожалуй, можно развить.
— А что это за «Л. Ушкин»? — спросила Галя с новым, непонятным для меня легкомыслием, безо всякого уважения ткнув пальцем в подпись. — Я такого никогда не слыхала. Наборщик?
Об издательском деле я имел весьма смутное представление, однако помнил, что наборщик работает в типографии, а не в редакции. А вдруг Л. Ушкин в самом деле какой-нибудь рассыльный «Огонька», вроде той уборщицы, которую я видел в «Друге детей»?
— Ну не скажите, Галочка, — ответил я, стараясь за тоном превосходства скрыть неуверенность. — Разве вы ничего не читали Л. Ушкина? Это весьма и весьма известный писатель. Он часто публикуется в столичных журналах и... вообще в прессе.
Неожиданно мне пришло в голову: вдруг Галя спросит, что Л. Ушкин написал? Положеньице! К счастью, Галю не интересовали произведения моего кумира.
— Не слышала такого. Вот Сергея Есенина знаю. У нас девчонки полкнижки его в тетрадки переписали. Еще Тургенева проходили. А тут какая-то чудная фамилия «Л ушкин»!
Она расхохоталась.
Меня оскорбило, что Галя даже правильно не прочитала фамилию моего рецензента. Не Лушкин, а именно Л. Ушкин. Да хорошо ли она грамотная? Например, она
не захотела взять роман Замоиского «Лапти», который я ей давал. «Про колхоз? Это, наверно, скучно». Интересуется ли она вообще литературой, книгами? Может, такая же, как и Клава Овсяникова?
— Вы дружите с Аристархом Дейнегой? — беззаботно продолжала Галя. — Говорят, он тоже стихи пишет? Но что Аристарх может? Он и двух слов не свяжет. Наши девчонки всегда над ним смеялись. И вообще, разве с девятилетки принимают в поэты? Там же, наверно, нужно большое образование?
Я поспешно закурил, чтобы скрыть краску, залившую лоб, щеки и, казалось, самые глаза: ведь у меня-то за плечами и девятилетки не было. «Надо обязательно еще дообразоваться, — подумал я. — Может быть, мне в Москве действительно поступить куда-нибудь учиться?» Вдруг в редакции «Огонька» спросят: «А вы чего кончили? Покажите документы. Ах, только семь классов да просидели год в фабзавуче!» И откажутся печатать.
Отвечать Гале я не стал, сделав вид, что не могу принять ее подковырок по отношению к своему другу. Я переменил тему: боится ли она учительства, уроков с первоклашками?
— Очень боюсь, — засмеялась Галя, сразу забыв наш предыдущий разговор. — Но я соберу всю свою важность, чтобы они меня сами боялись.
Я с тревогой следил за рецензией в ее крепкой смуглой руке: вот-вот уронит в дорожную пыль, еще, гляди, наступит ногой. И когда девушка небрежно протянула ее мне обратно, поторопился спрятать в боковой карман. Нет, Галя все-таки мало развита, ей только и делать, что учить сопляков на хуторе. Внезапно следующая фраза Гали вновь переменила мое мнение о ней:
— Сделаетесь писателем, Витя, пришлете книжку? В ее тоне лукавство? Ну и пусть. Тем не менее я все простил Гале и опять увидел в ней ум, бездну проницательности и тонкого вкуса. Да, она может отгадывать события, есть смысл дружить с ней, приобщить к литературе.
— Вчера кончил рассказ «Карапет», перепечатываю на машинке. Все делаю, как требуется, теперь в редакции не придерутся. Собираюсь сам отвезти в Москву и там опубликую.
— «Карапет»? Вот смешно. Что это такое?
— Кличка беспризорника. Я лично был знаком. Описываю, как его перевоспитали в колонии.
И начался сладкий для меня разговор.
Несколько дней спустя мы с Аристархом бродили в плавнях по мощеной дамбе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58