Даже у матери не хватило силы бороться с этим образом жизни, и она просто избегала заходить в комнату дочери без крайней нужды. Отец же частенько заглядывал к ней, и, вместе развалясь на тахте, они обсуждали самые разные проблемы, пока однажды, между делом пролистывая какую-то случайную книгу, оказавшуюся, к его несчастью, «Энциклопедией молодой девушки», отец не наткнулся на статью «Как правильно мастурбировать». Когда смысл прочитанного дошел до его сознания, он повел себя, по мнению Лены, довольно странно и даже смешно. Взрослый, почти сорокалетний мужчина залился краской до самых корней волос и быстро перевернул страницу, словно нечаянно подсмотрел что-то неприличное. Он скомкал беседу и ушел от нее торопливо и вроде даже рассердившись, хотя не произнес ни одного сердитого слова.
Без преувеличения – в жизни Ларисы настали самые черные дни. Собственно, это не совсем верное утверждение, поскольку светлые или темные периоды наступают у людей, для которых жизнь представляет собой хоть какую-нибудь ценность. Что же касается Ларисы, то жизнь перестала интересовать ее вовсе, и она тупо ожидала появления на свет второго ребенка, которого не хотела и не любила, как и первого, но чувствовала перед обоими какую-то не осознанную (сознание-то ее как раз активно не хотело принимать обоих младенцев, как источник дополнительных физиологических и нравственных страданий), но биологическую ответственность и потому продолжала тупо бороться за сохранение своего и их физического существования.
Однако то, что верующие люди именуют милостью Божьей, посылаемой вслед за испытаниями, идеалисты, настроенные более критически, определяют балансом положительного и отрицательного в мировом пространстве и судьбе каждого отдельно взятого человека, а веселые скептики вкладывают в лаконичное «жизнь полосатая», иногда ощутимо проявляется в жизни каждого человека. И настал день, когда, сама не ведая того, Лариса вступила в светлую полосу своей будущей жизни. В ту пору она как раз производила на свет своего младшего сына и, страдая от сильных схваток, не была в состоянии забыть хоть на минуту, что в роддом ее отвозила мать, не преминувшая в очередной раз подчеркнуть, какими унижениями оборачиваются для Ларисы каждый день и час, проведенные рядом с этим человекообразным существом – ее мужем. Однако самого человекообразного как раз рядом не было: занятый на какой-то тусовке, он даже не звонил в этот день ни разу, дабы поинтересоваться состоянием жены. И это доставляло Ларисе дополнительные страдания, едва ли не большие, чем те физические муки, которые причиняли ей долгие сильные схватки. Ребенок словно не желал появляться на свет, предвидя, что там не ожидает его ничего особенно хорошего, и всеми силами оттягивал этот момент.
Когда между схватками наступил короткий перерыв и Лариса собралась было вновь предаться душевному мазохизму, вспоминая все, что суждено ей было претерпеть за годы супружества, внимание ее вдруг привлек обрывок разговора двух акушерок, отдыхающих от благородного, но изматывающего участия в бесконечном процессе явления на свет Божий новых его обитателей. Сейчас было некоторое затишье, и женщины с наслаждением курили у окна в коридоре.
– Нет, я бы побоялась все-таки, не Божье это дело. Как еще обернется, неизвестно.
– А мне терять нечего и надеяться не на что. Где был твой Бог, когда он средь бела дня вещи собрал и убрался к этой гадине ползучей? Малая в истерике заходится. Гошка кулачками его молотит: «Уходи, – кричит, – ты нам тоже не нужен!» А я, веришь – нет, в чем мама родила, как думала его в койку затащить напоследок, дура ненормальная, детей не стыдясь, хлопнулась на колени. И ползу за ним по ковру, не плачу уже, не кричу, а знаешь, будто как вою: «Сашенька, родимый, что хочешь – делай, как хочешь – живи, только не уходи…» Как же! Только дверь в прихожей и бухнула! Был он, Сашенька, да нету – весь вышел. Как жить? В общем, что со мной творилось тогда, ты и сама знаешь, насмотрелась, наслушалась…
– Да уж, мы за тебя боялись, честно скажу, как бы чего с собой не сотворила. Ирина Аркадьевна просила даже нашу новую, ну эту – психологичку, с тобой побеседовать, но тут ты в деревню вроде с малыми собралась. Решили повременить, может, дома успокоишься.
– Да что она может, твоя психологичка! Слышала я, как она тут с одной мамашей в послеродовой беседовала. Та тоже какая-то не в себе была, вроде меня, то ли мужик ее бросил, то ли еще что, в общем, сама знаешь… И вот наша мадам ей противным таким голосом вещает: «Вы расслабляетесь, вы отдыхаете, ваши руки наливаются тяжелым теплом, тепло проникает дальше…» – Невидимая Ларисе женщина очень точно передразнила интонации плохих психологов, чаще самоучек, пытающихся таким образом ввести пациента в транс. – И что бы, интересно, она мне сказала: «Вы расслабляетесь…» Когда у меня внутри все горит, будто я крутого кипятка или кислоты какой-нибудь нахлебалась. И не расслабляться мне надо было, а действовать. В общем, я как вам и сказала – детей – в деревню, к матери. А сама – к этой ясновидящей Марии. Адрес мне Юлька дала, помнишь, у нас в патологии девчонка такая рыжая работала – муж ее бросил, как разбогател, новую себе завел – фотомодель или как там их зовут… А потом вернулся, на коленях ползал, кольцо с бриллиантом подарил, машину, квартиру купили новую. В общем, слава Богу, живут теперь – не нарадуются. Так мне Юлька про эту Марию еще тогда рассказывала, когда у нее беда была, а я – вот как ты сейчас – еще ее отговаривала: дескать, мы крещеные все лее, ты молись…
– Ну ладно, я же от души. Ты рассказывай…
– Знаешь, ты, Иришка, на меня не сердись, про все рассказывать нельзя, только кое-что. Прихожу. Народу у подъезда много – все женщины, но есть и мужики тоже – ждут.
– В обычном прямо доме живет, что ли?
– В обычном, пятиэтажке. Все у подъезда на лавочке. Так при записи и объяснили, по телефону: подъезжайте и ждите у подъезда, пока вас не вызовут. Ну, вызвали меня где-то через час. Захожу, обычная квартира такая, даже скромная, я бы сказала. Икон, правда, много на стенах, кресты, а в той комнате, где она сидит, вообще темно, на стенах какие-то травы, аромат от них сильный и что – то еще вроде, знаешь, дымится в горшочке, пахнет тоже приятно, но запах вязкий. Она в кресле сидит, с высокой такой спинкой, в самом дальнем углу комнаты и говорит: подойдите ко мне, не торопитесь – вот скамеечка рядом, на нее садитесь пока. И пока я шла и правда не быстро – полумрак в комнате, возле стен что-то навешано и наставлено, то ли маски какие, то ли вроде идолы деревянные, знаешь, как в кино, – не разбежишься. Она негромко так и медленно, словно читает в темноте, стала мне про меня все рассказывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Без преувеличения – в жизни Ларисы настали самые черные дни. Собственно, это не совсем верное утверждение, поскольку светлые или темные периоды наступают у людей, для которых жизнь представляет собой хоть какую-нибудь ценность. Что же касается Ларисы, то жизнь перестала интересовать ее вовсе, и она тупо ожидала появления на свет второго ребенка, которого не хотела и не любила, как и первого, но чувствовала перед обоими какую-то не осознанную (сознание-то ее как раз активно не хотело принимать обоих младенцев, как источник дополнительных физиологических и нравственных страданий), но биологическую ответственность и потому продолжала тупо бороться за сохранение своего и их физического существования.
Однако то, что верующие люди именуют милостью Божьей, посылаемой вслед за испытаниями, идеалисты, настроенные более критически, определяют балансом положительного и отрицательного в мировом пространстве и судьбе каждого отдельно взятого человека, а веселые скептики вкладывают в лаконичное «жизнь полосатая», иногда ощутимо проявляется в жизни каждого человека. И настал день, когда, сама не ведая того, Лариса вступила в светлую полосу своей будущей жизни. В ту пору она как раз производила на свет своего младшего сына и, страдая от сильных схваток, не была в состоянии забыть хоть на минуту, что в роддом ее отвозила мать, не преминувшая в очередной раз подчеркнуть, какими унижениями оборачиваются для Ларисы каждый день и час, проведенные рядом с этим человекообразным существом – ее мужем. Однако самого человекообразного как раз рядом не было: занятый на какой-то тусовке, он даже не звонил в этот день ни разу, дабы поинтересоваться состоянием жены. И это доставляло Ларисе дополнительные страдания, едва ли не большие, чем те физические муки, которые причиняли ей долгие сильные схватки. Ребенок словно не желал появляться на свет, предвидя, что там не ожидает его ничего особенно хорошего, и всеми силами оттягивал этот момент.
Когда между схватками наступил короткий перерыв и Лариса собралась было вновь предаться душевному мазохизму, вспоминая все, что суждено ей было претерпеть за годы супружества, внимание ее вдруг привлек обрывок разговора двух акушерок, отдыхающих от благородного, но изматывающего участия в бесконечном процессе явления на свет Божий новых его обитателей. Сейчас было некоторое затишье, и женщины с наслаждением курили у окна в коридоре.
– Нет, я бы побоялась все-таки, не Божье это дело. Как еще обернется, неизвестно.
– А мне терять нечего и надеяться не на что. Где был твой Бог, когда он средь бела дня вещи собрал и убрался к этой гадине ползучей? Малая в истерике заходится. Гошка кулачками его молотит: «Уходи, – кричит, – ты нам тоже не нужен!» А я, веришь – нет, в чем мама родила, как думала его в койку затащить напоследок, дура ненормальная, детей не стыдясь, хлопнулась на колени. И ползу за ним по ковру, не плачу уже, не кричу, а знаешь, будто как вою: «Сашенька, родимый, что хочешь – делай, как хочешь – живи, только не уходи…» Как же! Только дверь в прихожей и бухнула! Был он, Сашенька, да нету – весь вышел. Как жить? В общем, что со мной творилось тогда, ты и сама знаешь, насмотрелась, наслушалась…
– Да уж, мы за тебя боялись, честно скажу, как бы чего с собой не сотворила. Ирина Аркадьевна просила даже нашу новую, ну эту – психологичку, с тобой побеседовать, но тут ты в деревню вроде с малыми собралась. Решили повременить, может, дома успокоишься.
– Да что она может, твоя психологичка! Слышала я, как она тут с одной мамашей в послеродовой беседовала. Та тоже какая-то не в себе была, вроде меня, то ли мужик ее бросил, то ли еще что, в общем, сама знаешь… И вот наша мадам ей противным таким голосом вещает: «Вы расслабляетесь, вы отдыхаете, ваши руки наливаются тяжелым теплом, тепло проникает дальше…» – Невидимая Ларисе женщина очень точно передразнила интонации плохих психологов, чаще самоучек, пытающихся таким образом ввести пациента в транс. – И что бы, интересно, она мне сказала: «Вы расслабляетесь…» Когда у меня внутри все горит, будто я крутого кипятка или кислоты какой-нибудь нахлебалась. И не расслабляться мне надо было, а действовать. В общем, я как вам и сказала – детей – в деревню, к матери. А сама – к этой ясновидящей Марии. Адрес мне Юлька дала, помнишь, у нас в патологии девчонка такая рыжая работала – муж ее бросил, как разбогател, новую себе завел – фотомодель или как там их зовут… А потом вернулся, на коленях ползал, кольцо с бриллиантом подарил, машину, квартиру купили новую. В общем, слава Богу, живут теперь – не нарадуются. Так мне Юлька про эту Марию еще тогда рассказывала, когда у нее беда была, а я – вот как ты сейчас – еще ее отговаривала: дескать, мы крещеные все лее, ты молись…
– Ну ладно, я же от души. Ты рассказывай…
– Знаешь, ты, Иришка, на меня не сердись, про все рассказывать нельзя, только кое-что. Прихожу. Народу у подъезда много – все женщины, но есть и мужики тоже – ждут.
– В обычном прямо доме живет, что ли?
– В обычном, пятиэтажке. Все у подъезда на лавочке. Так при записи и объяснили, по телефону: подъезжайте и ждите у подъезда, пока вас не вызовут. Ну, вызвали меня где-то через час. Захожу, обычная квартира такая, даже скромная, я бы сказала. Икон, правда, много на стенах, кресты, а в той комнате, где она сидит, вообще темно, на стенах какие-то травы, аромат от них сильный и что – то еще вроде, знаешь, дымится в горшочке, пахнет тоже приятно, но запах вязкий. Она в кресле сидит, с высокой такой спинкой, в самом дальнем углу комнаты и говорит: подойдите ко мне, не торопитесь – вот скамеечка рядом, на нее садитесь пока. И пока я шла и правда не быстро – полумрак в комнате, возле стен что-то навешано и наставлено, то ли маски какие, то ли вроде идолы деревянные, знаешь, как в кино, – не разбежишься. Она негромко так и медленно, словно читает в темноте, стала мне про меня все рассказывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79