Она знала, что ей трудно будет теперь отказаться от своих чувств. Для него, очевидно, это было проще, но и это ничего не меняло.
Когда же они вошли в музыкальную гостиную, Корделия быстро направилась к клавесину и села, полная решимости предпринять любой шаг, чтобы как можно скорее прекратить свою связь с Себастьяном. Дольше терпеть она не могла – это разрывало ее бедное сердце.
И когда Гонорина представила ее, сказав несколько слов о ее способностях как исполнительницы, она со всей страстью обрушилась на инструмент, стараясь вложить в прелюдию всю глубину своих чувств от рухнувших надежд и тщетных мечтаний. Она играла как безумная. Музыка проникла в ее кровь, и минорные аккорды приносили ей такие страдания, которые были сильнее физической боли.
Вскоре все чувства, связанные с Себастьяном, отступили и осталась лишь музыка и огромная радость от удачного пассажа. Мелодия выстраивалась, пока кода не привела произведение к окончательной гармонии.
Последние звуки коды замерли, и она отняла руки от клавиш. Напряженное молчание, которое она чувствовала за спиной, свидетельствовало о том, что публика не осталась равнодушной к ее исполнению. Казалось, они тоже пережили гнев, отчаяние и сердечные муки – все, что она вложила в игру.
Она повернулась к зрителям лицом и с усилием изобразила на лице улыбку, подобающую исполнителю, который просто демонстрирует свою виртуозность, а не выплескивает эмоции.
Громкие аплодисменты привели ее в чувство, напомнив о том, что представление еще не закончено. Она оглядела людей, которых они с отцом намеревались обмануть.
– Вот видите? – воскликнула Гонорина – Я же говорила, что она потрясающе талантлива.
«Она ошиблась», – подумала Корделия в волнении, но прежде, чем она успела как-то отреагировать на оговорку Гонорины, регент сам исправил ее.
– Действительно, мисс Шалстоун играет великолепно, но ведь сама пьеса вдохновила ее на это. Такая необыкновенная гармония и контрапункт. – Он посмотрел на викария. – Жаль, что здесь нет хора, а то мы бы попробовали спеть один из ваших хоралов, преподобный Шалстоун. Если они подобны этой пьесе, то должны быть очень изысканны.
Корделия не была готова выслушивать комплименты, которые расточают ее отцу за музыку, сочиненную ею. Ни отзыв лорда Кента, ни похвалы жителей Белхама не вызывали в ней такого чувства. Конечно же, письма лорда Кента были обращены к викарию, но она лишь подставляла его имя, а в Белхаме все знали, что это была ее музыка.
Сейчас все было иначе.
Оглядев сидящих, она встретилась взглядом с герцогом, лицо его выражало смущение. Он, конечно же, ничего не сказал. Она и не рассчитывала, что он вдруг изменит свои планы и представит композитором ее.
Однако, когда он отвел взгляд, выражение его лица стало безучастным, и это больно задело ее.
Даже отец, казалось, почувствовал это и сказал регенту:
– Благодарю вас, но вы мне льстите. Эта пьеса бы так не звучала, если бы не великолепное исполнение моей дочери.
– О да, – регент улыбнулся ей. – Действительно, великолепное исполнение. – Затем он обернулся к отцу и с любопытством посмотрел на него. – Скажите, преподобный Шалстоун, на сколько голосов рассчитано это произведение? Кажется, я насчитал пять, но, вероятно, все-таки меньше. И сколько фуг?
Корделия молчала. Все эти вопросы она ожидала, и викарий знал, как на них отвечать.
– Вы абсолютно правы, в этой пьесе пять голосов и тройная фуга. – Он сказал еще несколько слов о сложности пьесы в самых общих терминах.
«Я не смогла бы сама объяснить лучше», – с гордостью подумала она.
Музыкант подошел к клавесину.
– Удивительно, мисс Шалстоун! Я особенно поражен тем, как вам удалось справиться с предпоследним стретто в правой руке. – Он наклонился и сыграл несколько нот на клавесине.
Только этого не хватало, подумала она, музыкант с прекрасным слухом и памятью, который может запомнить целые строки.
Она быстро произнесла:
– Да, это стретто трудно сыграть, но на контрасте с левой рукой оно кажется еще быстрее. – Она села на скамейке так, чтобы ему было труднее достать до клавиш и сыграть еще что-нибудь. Он посмотрел на нее, глаза его засверкали похотливым взглядом, и она поняла, что он придвинулся ближе не для того, чтобы сыграть, а чтобы иметь возможность посмотреть на ее грудь.
Ей пришлось взять себя в руки, чтобы не выйти из-за клавесина. Она не могла оставить своего места.
Когда она опять обратила внимание на регента, тот что-то говорил, и она уже прослушала начало. Отец улыбнулся ей и, увидев, что она находится в растерянности, проговорил:
– Дорогая, что же ты не сыграешь коду?
Внутри у нее все возмущалось. Боже милостивый, какой был вопрос о коде? Ей нужно знать, чтобы сыграть нужное число нот.
Вдруг раздался голос Себастьяна из глубины комнаты.
– Да, да, пожалуйста, сыграйте, меня тоже заинтересовал переход к малой ноне.
Стараясь скрыть вздох облегчения, она повернулась и медленно сыграла коду, отсчитав пять нот.
– Ну что, слышите теперь, – обратился отец к слушателям. – Малая нона – это акцент в середине традиционной фуги.
Все закивали с серьезным выражением лица. Корделия украдкой взглянула на Себастьяна: тот стоял, облокотившись о колонну у сводчатого окна. Как волк, готовый к прыжку, он был в напряжении, ожидая, что может произойти какая-нибудь неприятность.
Так оно и случилось. После трех успешных ответов на вопросы. Виной всему был этот несчастный музыкант.
Судья Хартфорд спросил что-то у отца, а музыкант, наклонившись к Корделии, проговорил что-то голосом, который ему, возможно, казался приятным.
– Вы оживили этот старый клавесин своей игрой.
– Благодарю вас, – поспешно ответила она, стараясь не упустить нить разговора.
Но музыкант и не думал оставить ее в покое. Он наклонился низко-низко и, положив свою холодную руку ей на плечо, прошептал в самое ухо:
– Как жаль, что завтра вы уезжаете в Лондон, а то я бы показал вам свой великолепный инструмент.
Что-то в слове «инструмент» напугало ее. Она вздрогнула и попыталась выбраться из-за клавесина, но его рука не отпустила ее.
Вдруг до ее сознания дошел голос отца:
– Дорогая, сыграй, пожалуйста, стретто еще раз.
– Нет-нет, не нужно, не беспокойте вашу дочь, Вы знаете, о чем идет речь, – сказал судья звучным голосом, – это из последней части.
Регент вступил в разговор.
– Да в той самой, что служит отражением первого стретто. Тема, которая повторяется в финале.
Остального она уже не слышала, потому что музыкант, наклонившись, промурлыкал:
– Возможно, когда вы вернетесь в Йорк, я зайду к вам сюда. Надеюсь, миссис Бердсли не будет возражать.
Отец неуклюже улыбнулся и произнес:
– Эта тема… э-э… одна из моих самых любимых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Когда же они вошли в музыкальную гостиную, Корделия быстро направилась к клавесину и села, полная решимости предпринять любой шаг, чтобы как можно скорее прекратить свою связь с Себастьяном. Дольше терпеть она не могла – это разрывало ее бедное сердце.
И когда Гонорина представила ее, сказав несколько слов о ее способностях как исполнительницы, она со всей страстью обрушилась на инструмент, стараясь вложить в прелюдию всю глубину своих чувств от рухнувших надежд и тщетных мечтаний. Она играла как безумная. Музыка проникла в ее кровь, и минорные аккорды приносили ей такие страдания, которые были сильнее физической боли.
Вскоре все чувства, связанные с Себастьяном, отступили и осталась лишь музыка и огромная радость от удачного пассажа. Мелодия выстраивалась, пока кода не привела произведение к окончательной гармонии.
Последние звуки коды замерли, и она отняла руки от клавиш. Напряженное молчание, которое она чувствовала за спиной, свидетельствовало о том, что публика не осталась равнодушной к ее исполнению. Казалось, они тоже пережили гнев, отчаяние и сердечные муки – все, что она вложила в игру.
Она повернулась к зрителям лицом и с усилием изобразила на лице улыбку, подобающую исполнителю, который просто демонстрирует свою виртуозность, а не выплескивает эмоции.
Громкие аплодисменты привели ее в чувство, напомнив о том, что представление еще не закончено. Она оглядела людей, которых они с отцом намеревались обмануть.
– Вот видите? – воскликнула Гонорина – Я же говорила, что она потрясающе талантлива.
«Она ошиблась», – подумала Корделия в волнении, но прежде, чем она успела как-то отреагировать на оговорку Гонорины, регент сам исправил ее.
– Действительно, мисс Шалстоун играет великолепно, но ведь сама пьеса вдохновила ее на это. Такая необыкновенная гармония и контрапункт. – Он посмотрел на викария. – Жаль, что здесь нет хора, а то мы бы попробовали спеть один из ваших хоралов, преподобный Шалстоун. Если они подобны этой пьесе, то должны быть очень изысканны.
Корделия не была готова выслушивать комплименты, которые расточают ее отцу за музыку, сочиненную ею. Ни отзыв лорда Кента, ни похвалы жителей Белхама не вызывали в ней такого чувства. Конечно же, письма лорда Кента были обращены к викарию, но она лишь подставляла его имя, а в Белхаме все знали, что это была ее музыка.
Сейчас все было иначе.
Оглядев сидящих, она встретилась взглядом с герцогом, лицо его выражало смущение. Он, конечно же, ничего не сказал. Она и не рассчитывала, что он вдруг изменит свои планы и представит композитором ее.
Однако, когда он отвел взгляд, выражение его лица стало безучастным, и это больно задело ее.
Даже отец, казалось, почувствовал это и сказал регенту:
– Благодарю вас, но вы мне льстите. Эта пьеса бы так не звучала, если бы не великолепное исполнение моей дочери.
– О да, – регент улыбнулся ей. – Действительно, великолепное исполнение. – Затем он обернулся к отцу и с любопытством посмотрел на него. – Скажите, преподобный Шалстоун, на сколько голосов рассчитано это произведение? Кажется, я насчитал пять, но, вероятно, все-таки меньше. И сколько фуг?
Корделия молчала. Все эти вопросы она ожидала, и викарий знал, как на них отвечать.
– Вы абсолютно правы, в этой пьесе пять голосов и тройная фуга. – Он сказал еще несколько слов о сложности пьесы в самых общих терминах.
«Я не смогла бы сама объяснить лучше», – с гордостью подумала она.
Музыкант подошел к клавесину.
– Удивительно, мисс Шалстоун! Я особенно поражен тем, как вам удалось справиться с предпоследним стретто в правой руке. – Он наклонился и сыграл несколько нот на клавесине.
Только этого не хватало, подумала она, музыкант с прекрасным слухом и памятью, который может запомнить целые строки.
Она быстро произнесла:
– Да, это стретто трудно сыграть, но на контрасте с левой рукой оно кажется еще быстрее. – Она села на скамейке так, чтобы ему было труднее достать до клавиш и сыграть еще что-нибудь. Он посмотрел на нее, глаза его засверкали похотливым взглядом, и она поняла, что он придвинулся ближе не для того, чтобы сыграть, а чтобы иметь возможность посмотреть на ее грудь.
Ей пришлось взять себя в руки, чтобы не выйти из-за клавесина. Она не могла оставить своего места.
Когда она опять обратила внимание на регента, тот что-то говорил, и она уже прослушала начало. Отец улыбнулся ей и, увидев, что она находится в растерянности, проговорил:
– Дорогая, что же ты не сыграешь коду?
Внутри у нее все возмущалось. Боже милостивый, какой был вопрос о коде? Ей нужно знать, чтобы сыграть нужное число нот.
Вдруг раздался голос Себастьяна из глубины комнаты.
– Да, да, пожалуйста, сыграйте, меня тоже заинтересовал переход к малой ноне.
Стараясь скрыть вздох облегчения, она повернулась и медленно сыграла коду, отсчитав пять нот.
– Ну что, слышите теперь, – обратился отец к слушателям. – Малая нона – это акцент в середине традиционной фуги.
Все закивали с серьезным выражением лица. Корделия украдкой взглянула на Себастьяна: тот стоял, облокотившись о колонну у сводчатого окна. Как волк, готовый к прыжку, он был в напряжении, ожидая, что может произойти какая-нибудь неприятность.
Так оно и случилось. После трех успешных ответов на вопросы. Виной всему был этот несчастный музыкант.
Судья Хартфорд спросил что-то у отца, а музыкант, наклонившись к Корделии, проговорил что-то голосом, который ему, возможно, казался приятным.
– Вы оживили этот старый клавесин своей игрой.
– Благодарю вас, – поспешно ответила она, стараясь не упустить нить разговора.
Но музыкант и не думал оставить ее в покое. Он наклонился низко-низко и, положив свою холодную руку ей на плечо, прошептал в самое ухо:
– Как жаль, что завтра вы уезжаете в Лондон, а то я бы показал вам свой великолепный инструмент.
Что-то в слове «инструмент» напугало ее. Она вздрогнула и попыталась выбраться из-за клавесина, но его рука не отпустила ее.
Вдруг до ее сознания дошел голос отца:
– Дорогая, сыграй, пожалуйста, стретто еще раз.
– Нет-нет, не нужно, не беспокойте вашу дочь, Вы знаете, о чем идет речь, – сказал судья звучным голосом, – это из последней части.
Регент вступил в разговор.
– Да в той самой, что служит отражением первого стретто. Тема, которая повторяется в финале.
Остального она уже не слышала, потому что музыкант, наклонившись, промурлыкал:
– Возможно, когда вы вернетесь в Йорк, я зайду к вам сюда. Надеюсь, миссис Бердсли не будет возражать.
Отец неуклюже улыбнулся и произнес:
– Эта тема… э-э… одна из моих самых любимых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89