В самом конце коридора видна была еще одна приоткрытая дверь — оттуда-то и доносилась музыка. Мелодия вдруг прервалась, и женский голос произнес:
— Проклятье!
— Все было замечательно! Почему ты остановилась?
— Потому что снова сфальшивила в этом чертовом пассаже!
— Подумаешь! Великое дело! — сказал Хью.
— Для меня великое.
Я подошла к двери и постучала костяшками пальцев о косяк.
— Эй!
Осторожно просунув голову внутрь, я увидела Хью в компании мужчины и женщины. Все трое сидели на стульях с прямыми спинками, перед каждым был установлен пюпитр с нотами. Скрипка Хью лежала у него на коленях, у женщины была какая-то из разновидностей флейты, а у мужчины — электрическая бас-гитара.
— Привет, Миранда! Заходите.
— Я вам помешала?
— Нет, что вы, мы просто развлекаемся. Миранда Романак, а это Кортни Хилл и Ронан Маринер. Мы вместе работаем.
— Вы замечательно играете.
— В обеденный перерыв. Давайтс-ка садитесь. Еще разок сыграем сначала, а потом поговорим. Это «Папоротниковые горки». Знаете такую вещицу?
— К сожалению, нет.
— Вам понравится. Ну, начали.
И они заиграли. А я заплакала. Я этого даже не чувствовала, пока Кортни не посмотрела на меня расширенными от изумления глазами. Тогда только я ощутила слезы на щеках и жестом дала понять, что это из-за музыки. В основном, так оно и было. Вряд ли сейчас сыскалось бы более действенное лекарство для моих свежих ран. Ирландская народная музыка — самая, на мой слух, шизофреничная на свете. Возможно ли, чтобы печаль и радость изливались одновременно в одной и той же ноте? Простая, незатейливая мелодия убеждает тебя: да, мир полон скорби, но вот способ ее пережить. Пока звучит эта музыка, ты защищен от всякого зла. Играли они безупречно. Те несколько минут, пока я, плача, слушала их, я чувствовала себя как никогда спокойной и умиротворенной.
Доиграв мелодию, они взглянули друг на друга, словно дети, возвратившиеся из опасного путешествия без единой царапины.
— Это было восхитительно.
— Неплохо, а? Ну, а теперь займемся делами. Посмотрим, что вы нам принесли. — Хью взглянул на меня в упор и наверняка заметил слезы на моем лице, но промолчал. Мне это понравилось.
Я развязала шнурки, сняла с картины обертку и подняла ее, чтобы все трое могли ее видеть одновременно. Они посмотрели на полотно, потом друг на друга.
— Это то, что я думаю? Лолли Эдкок? — Да.
Хью взял у меня картину. Они склонились над ней, негромко переговариваясь и указывая друг другу на какие-то детали.
— Хью не говорил, что вы принесете работу Эдкок.
— Я сказал бы, если бы поехал в Дублин, как собирался, — сказал Хью.
Ронан потер губы.
— Знаешь, что мне нутро подсказывает? Держись от этого подальше к чертям собачьим, Хью. Даже если она подлинная, после истории со Стилманом каждый, кто подтверждает подлинность работ Эдкок, оказывается под прицелом.
Хью поднес картину к лицу и шмыгнул носом.
— Подделкой не пахнет.
— Это не смешно, Хью. Ты прекрасно знаешь, что он прав.
— Знаю, Кортни, но это ведь наша работа, или как? Мы что видим, то и говорим. Если ошибаемся, то ошибаемся. Кто знает, может, при проверке мы и выявим, что она поддельная.
— И все-таки прав Ронан. То, что мы сможем на ней заработать, не окупит наших хлопот. — Взглянув на картину, она покачала головой.
— Справедливо. И все же, будь добра, начни эту экспертизу для меня. — Говорил он спокойно. Двое других быстро поднялись и зашагали к двери.
Мы сидели и прислушивались к звуку удалявшихся шагов. Где-то вдалеке хлопнула дверь.
— Почему вы плакали?
— Мне показалось, вы хотели спросить, откуда у меня эта картина.
— Об этом потом. Так почему вы плакали?
— Не все ли равно?
— Нет, не все. Судя по вашему лицу, когда вы вошли, вы были где-то в другом месте. В плохом месте.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы этого совсем не ожидали. — Он приподнял свою скрипку. — И выражение вашего лица совершенно для этого не годилось, вам пришлось спешно его изменить. За эту секунду я успел разглядеть тот ужас, который вы принесли с собой оттуда, снаружи. И слезы это подтвердили.
— Вы настоящий детектив, Хью.
— Только потому, что вы мне небезразличны.
Что я могла на это ответить? Несколько неловких мгновений прошло в молчании.
— Один тип меня ударил.
— Вам нужна помощь?
— Нет, пожалуй.
— Почему он это сделал?
— Он меня считает сукой.
Хью вынул из нагрудного кармана два желтых леденца и протянул один мне. Я развернула бумажку, он сорвал свою и сунул леденец в рот, потом взял в руки скрипку и стал что-то тихо наигрывать.
— И никакая я не сука. Он улыбнулся.
— Кто этот тип?
— Человек, с которым я встречалась.
Он кивком предложил мне рассказывать дальше и заиграл песню «Битлз» «Ни для кого».
Я говорила сперва медленно, потом все быстрее и быстрее. Описала наше знакомство, наши встречи, рассказала, о чем мы разговаривали и что я о нем думала вплоть до того, как он отвесил мне пощечину.
— Музейный лизун.
— Это что такое?
— Есть один тип в Англии — ходит по музеям и лижет картины, которые ему нравятся. Смотреть ему мало. Хочется более интимного общения с любимыми полотнами, поэтому, когда поблизости нет музейной охраны, он их лижет. Собирает коллекцию открыток всех картин, какие ему удалось полизать.
— Чокнутый.
— Конечно. Но я могу его понять. С вашим приятелем почти та же история: он не мог вас заполучить и от этого рассвирепел. И сделал единственное, что было в его силах, чтобы завладеть вами: напугал вас. Это всегда срабатывает. Сегодня и пока вы будете его бояться, он и в самом деле будет вами владеть.
— Черт бы подрал! Черт бы подрал эту мужскую силу. Если им что-то не по нраву, они всегда могут ударить. Вам никогда не понять этого чувства. Комок страха в самой глубине души.
— Не все мужчины бьют женщин, Миранда.
— Но все они это могут, поймите!
В комнату вбежал маленький белый бультерьер и с порога кинулся к Хью.
— Изи! Миранда, это Изи. Стоит нам начать играть, как она бежит и прячется. Не знаю другой собаки, которая так активно ненавидела бы музыку.
— Я этой породы всегда боялась.
— Бультерьеров? Да Изи просто сливочное суфле. У нее только вид разбойничий.
Она больше напоминала свинью с выгоревшей щетиной, но физиономия ее сияла дружелюбием, а хвост с невероятной скоростью мотался из стороны в сторону. Трудно было удержаться, и я протянула руку, чтобы ее погладить. Она тут же переместилась поближе ко мне и камнем привалилась к моим ногам.
— А почему вы зовете ее Изиnote 5?
— Это дочка так решила. Почему — не знаю. Когда я привез ее из питомника, Бриджит, едва на нее взглянув, сказала, что ее зовут Изи. Вот так, коротко и просто.
— Сколько у вас детей?
— Дочь и сын. Бриджит и Ойшин. Ой-шин.
— Ойшин?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75