Когда шел дождь, я укрывался во дворцах и музеях. На закате уходил на Пратер и там спал на скамейках под открытым небом. Я был Иеремией в стране тевтонов. Однажды вечером, в глубоком сне – пребывая в объятиях Морфея и моей «шиксе» Марии, – я вдруг ощутил сильный толчок в живот, а потом удар по правой щеке. Чтобы меня не заподозрили в неуважении к местным обычаям, я подставил левую. Меня снова пнули в живот стоптанным сапогом. Я скорчился. Удары посыпались с удвоенной яростью.
Мелькнула печальная мысль, как будет горевать мама, когда узнает о фатальном исходе моего путешествия. Но тут нападение прекратилось, и я открыл глаза. Передо мной стояли двое полицейских весьма невзрачного облика, но с внушительными кулаками. Видимо, я как бродяга нарушил ленивое течение их обычного обхода. Они приказали мне подняться. Я преступил действующий в этой стране закон негостеприимства.
– Твои родители близко живут? – спросил тот, что поменьше ростом.
– Ой, нет, – ответил я. – За тысячу километров отсюда, в нашем местечке.
– Значит, Давид, ты тут совсем один? Следуй за нами, мы отведем тебя в участок.
– Извините, но меня зовут Натан, Натан Левинский. Я могу вам все объяснить.
– Так, – пробормотал коротышка, – одного поймали. Вот Герман-то будет доволен…
– Можешь мне поверить, Ганс, – сказал другой, – это доброе предзнаменование. Через десять лет нам все будут кланяться, как князьям!
– Как князьям! – эхом повторил Ганс. Полицейский комиссариат, с колоннами розового мрамора, выглядел, как дворец. Я гордо шествовал по ступеням, сопровождаемый двумя стражами порядка. Меня охватило странное ощущение: наконец-то я в безопасности! Так мы добрались до маленькой комнатки в подвальном этаже, с серыми, но чистыми стенами.
– Имя! – потребовал офицер, сидевший за столом.
– Натан. Натан Левинский.
– Почин есть, парни! – вскричал офицер. – Отлично! Пиво вечером ставлю я!
– Я его увидел первый, – поспешил доложить коротышка, мысли которого чистотой не отличались.
– Итак, дорогой мой Леви… – начал комиссар.
– Простите, Левинский, Натан Левинский.
– Ты прав, Натан, будем соблюдать точность. (Никогда еще мое имя на произносили так – без придыхания на «т», с настойчивым и недружелюбным упором на «-ан», от которого холодок пробегал по спине.) Что ты делал в нашем добропорядочном парке после закрытия?
– Ничего, господин капитан. Я просто спал. Но теперь, когда силы порядка помогли мне восстановить душевное равновесие, я могу спокойно вернуться домой.
– Ах, так у тебя есть дом, Натан?
Брррр! Опять все сначала!
– Позвольте, я вам все объясню. Я проживаю у доктора Фрейда…
– Слыхали, парни? Он, оказывается, лечится у нашего великого апостола сексуальных влечений! – хмыкнул комиссар. – Ну тогда расскажи, что там интересного, в Хозяйстве нашего великого раввина? Небось на завтрак едите тело и кровь Мессии?
– Нет-нет, что вы! Просто доктор пытается излечить меня… излечить… от моих видений…
– Ну разве не здорово, Ганс? У мальца бывают видения! Кажется, мы арестовали нового Христа! – Тут он спохватился и добавил: – Ладно, хватит богохульствовать. Пора нам кончать с этими людишками!
Офицер встал и направился в глубь комнаты. И тут все понеслось кувырком. Я заглянул в его мозг, как бросают беглый взгляд на журнал через плечо читающего рядом человека. Там было нацеленное на меня оружие, потом – треск двух выстрелов и мое окровавленное тело, выброшенное на улицу. Смерть, конечно, всегда является не вовремя, но сейчас она, на мой взгляд, слишком торопилась. Я вскочил со стула, вылетел из комнаты и стремглав помчался по коридору. Мои стражи яростно завопили. Большой вестибюль я проскочил зигзагами, обманув бдительность охранников.
– Стой! Держите жида! – орали во всю глотку мои преследователи, растеряв остатки хладнокровия.
А я все бежал – сбил с ног парочку юных, растерявшихся горожанок, опрокинул какие-то мраморные статуи… Я был теперь Аттилой, и воинство гуннов следовало за мной. Прыгая через две ступеньки, я слетел с крыльца розового мрамора, на первом же углу свернул направо, на втором – налево. Еще чуть-чуть – и я свободен!
В детстве я развлекался, прямо скажем, нехорошим образом. Ловил муху, обрывал ей крылья и бросал на паутину. Паук тотчас выскакивал и налетал на жертву. Я завороженно наблюдал за этим актом недопустимого насилия, за стихийным бедствием, причиной коего была моя собственная жестокость. А паук поедал свою добычу. И вот сейчас моя собственная жизнь держалась на тонкой ниточке. Трое тарантулов были пущены по моему следу. Вена теперь стала для меня паутиной. Недаром мама верила, что Господь всегда воздает за содеянное.
После безумной пробежки по Шпигельгассе я забился в щель между двумя жилыми домами, чтобы передохнуть и поразмыслить. Сложившаяся ситуация противоречила всему моему жизненному опыту. До сих пор плотный покров любви простирался надо мной, и теперь перед лицом неприкрытой ненависти я оказался совершенно беззащитным. Привычная система ценностей распадалась на глазах. Я попытался вспомнить уроки Гломика Всезнайки. Вот, скажем, Моисей – он тоже оказался один в царстве фараоновом. Можно последовать его примеру. Но где здесь, в наше время, посреди большого города найти неопалимую купину? И потом, обстоятельства несколько изменились. Еврейский народ более не изнывает в рабстве. Кому в Вене, в году 1932, взбредет в голову убивать первенцев семейств Израилевых? Разве что тем, кто за мной гнался…
Так или иначе, положение было не из приятных. Я долго ломал голову, пока не установил, исходя из наставлений моего учителя и простой логики, свод правил, которых стоило придерживаться, – мои Десять Заповедей:
первая: не доверяй никому, кроме самого себя;
вторая: у тех, кто в чем-то виновен, не обязательно на лбу выжжено клеймо «убийца»;
третья: еврей – это точно такой же человек, как и все остальные;
четвертая: пробираясь под стенами, ты не становишься невидимым, зато рискуешь получить цветочным горшком по голове;
пятая: у того, кто избегает смотреть вам в лицо, наверняка совесть нечиста;
шестая: улыбаясь полицейскому, ты наносишь ему тяжкое оскорбление;
седьмая: с наступлением ночи не оглядывайся на свою тень;
восьмая: если ты встаешь утром с чувством страха, это значит, что накануне другие люди легли спать с головной болью;
девятая: еврей, конечно, точно такой же человек, как и все остальные, но в некоторых отношениях все же чем-то лучше;
десятая: немцы тоже что-то скрывают.
За моей спиной послышались чьи-то шаги. Я встал, не испытывая страха: новые установления придавали мне сил. Пусть паук плетет свою вечернюю паутину – надежда жива. Я решил отправиться спать на ту самую скамейку Пратера, где меня подловили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Мелькнула печальная мысль, как будет горевать мама, когда узнает о фатальном исходе моего путешествия. Но тут нападение прекратилось, и я открыл глаза. Передо мной стояли двое полицейских весьма невзрачного облика, но с внушительными кулаками. Видимо, я как бродяга нарушил ленивое течение их обычного обхода. Они приказали мне подняться. Я преступил действующий в этой стране закон негостеприимства.
– Твои родители близко живут? – спросил тот, что поменьше ростом.
– Ой, нет, – ответил я. – За тысячу километров отсюда, в нашем местечке.
– Значит, Давид, ты тут совсем один? Следуй за нами, мы отведем тебя в участок.
– Извините, но меня зовут Натан, Натан Левинский. Я могу вам все объяснить.
– Так, – пробормотал коротышка, – одного поймали. Вот Герман-то будет доволен…
– Можешь мне поверить, Ганс, – сказал другой, – это доброе предзнаменование. Через десять лет нам все будут кланяться, как князьям!
– Как князьям! – эхом повторил Ганс. Полицейский комиссариат, с колоннами розового мрамора, выглядел, как дворец. Я гордо шествовал по ступеням, сопровождаемый двумя стражами порядка. Меня охватило странное ощущение: наконец-то я в безопасности! Так мы добрались до маленькой комнатки в подвальном этаже, с серыми, но чистыми стенами.
– Имя! – потребовал офицер, сидевший за столом.
– Натан. Натан Левинский.
– Почин есть, парни! – вскричал офицер. – Отлично! Пиво вечером ставлю я!
– Я его увидел первый, – поспешил доложить коротышка, мысли которого чистотой не отличались.
– Итак, дорогой мой Леви… – начал комиссар.
– Простите, Левинский, Натан Левинский.
– Ты прав, Натан, будем соблюдать точность. (Никогда еще мое имя на произносили так – без придыхания на «т», с настойчивым и недружелюбным упором на «-ан», от которого холодок пробегал по спине.) Что ты делал в нашем добропорядочном парке после закрытия?
– Ничего, господин капитан. Я просто спал. Но теперь, когда силы порядка помогли мне восстановить душевное равновесие, я могу спокойно вернуться домой.
– Ах, так у тебя есть дом, Натан?
Брррр! Опять все сначала!
– Позвольте, я вам все объясню. Я проживаю у доктора Фрейда…
– Слыхали, парни? Он, оказывается, лечится у нашего великого апостола сексуальных влечений! – хмыкнул комиссар. – Ну тогда расскажи, что там интересного, в Хозяйстве нашего великого раввина? Небось на завтрак едите тело и кровь Мессии?
– Нет-нет, что вы! Просто доктор пытается излечить меня… излечить… от моих видений…
– Ну разве не здорово, Ганс? У мальца бывают видения! Кажется, мы арестовали нового Христа! – Тут он спохватился и добавил: – Ладно, хватит богохульствовать. Пора нам кончать с этими людишками!
Офицер встал и направился в глубь комнаты. И тут все понеслось кувырком. Я заглянул в его мозг, как бросают беглый взгляд на журнал через плечо читающего рядом человека. Там было нацеленное на меня оружие, потом – треск двух выстрелов и мое окровавленное тело, выброшенное на улицу. Смерть, конечно, всегда является не вовремя, но сейчас она, на мой взгляд, слишком торопилась. Я вскочил со стула, вылетел из комнаты и стремглав помчался по коридору. Мои стражи яростно завопили. Большой вестибюль я проскочил зигзагами, обманув бдительность охранников.
– Стой! Держите жида! – орали во всю глотку мои преследователи, растеряв остатки хладнокровия.
А я все бежал – сбил с ног парочку юных, растерявшихся горожанок, опрокинул какие-то мраморные статуи… Я был теперь Аттилой, и воинство гуннов следовало за мной. Прыгая через две ступеньки, я слетел с крыльца розового мрамора, на первом же углу свернул направо, на втором – налево. Еще чуть-чуть – и я свободен!
В детстве я развлекался, прямо скажем, нехорошим образом. Ловил муху, обрывал ей крылья и бросал на паутину. Паук тотчас выскакивал и налетал на жертву. Я завороженно наблюдал за этим актом недопустимого насилия, за стихийным бедствием, причиной коего была моя собственная жестокость. А паук поедал свою добычу. И вот сейчас моя собственная жизнь держалась на тонкой ниточке. Трое тарантулов были пущены по моему следу. Вена теперь стала для меня паутиной. Недаром мама верила, что Господь всегда воздает за содеянное.
После безумной пробежки по Шпигельгассе я забился в щель между двумя жилыми домами, чтобы передохнуть и поразмыслить. Сложившаяся ситуация противоречила всему моему жизненному опыту. До сих пор плотный покров любви простирался надо мной, и теперь перед лицом неприкрытой ненависти я оказался совершенно беззащитным. Привычная система ценностей распадалась на глазах. Я попытался вспомнить уроки Гломика Всезнайки. Вот, скажем, Моисей – он тоже оказался один в царстве фараоновом. Можно последовать его примеру. Но где здесь, в наше время, посреди большого города найти неопалимую купину? И потом, обстоятельства несколько изменились. Еврейский народ более не изнывает в рабстве. Кому в Вене, в году 1932, взбредет в голову убивать первенцев семейств Израилевых? Разве что тем, кто за мной гнался…
Так или иначе, положение было не из приятных. Я долго ломал голову, пока не установил, исходя из наставлений моего учителя и простой логики, свод правил, которых стоило придерживаться, – мои Десять Заповедей:
первая: не доверяй никому, кроме самого себя;
вторая: у тех, кто в чем-то виновен, не обязательно на лбу выжжено клеймо «убийца»;
третья: еврей – это точно такой же человек, как и все остальные;
четвертая: пробираясь под стенами, ты не становишься невидимым, зато рискуешь получить цветочным горшком по голове;
пятая: у того, кто избегает смотреть вам в лицо, наверняка совесть нечиста;
шестая: улыбаясь полицейскому, ты наносишь ему тяжкое оскорбление;
седьмая: с наступлением ночи не оглядывайся на свою тень;
восьмая: если ты встаешь утром с чувством страха, это значит, что накануне другие люди легли спать с головной болью;
девятая: еврей, конечно, точно такой же человек, как и все остальные, но в некоторых отношениях все же чем-то лучше;
десятая: немцы тоже что-то скрывают.
За моей спиной послышались чьи-то шаги. Я встал, не испытывая страха: новые установления придавали мне сил. Пусть паук плетет свою вечернюю паутину – надежда жива. Я решил отправиться спать на ту самую скамейку Пратера, где меня подловили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30