Нет, ничего плохого он им не делал, но учитывались его дурные намерения. Родители подумывали, не отдать ли его казакам; другие предлагали кастрировать – и дело с концом. Наши мудрецы пустились в разыскания. Не говорится разве в Писании о побиении камнями? Можно ли считать кастрацию наименьшим злом? Имеет ли право человек судить себе подобного? Разве не создал Предвечный равно и Добро, и Зло? И можно ли достойно толковать об этом на пустой желудок? Добрая порция чулента просветляет разум. И ученые прения временно прерывались…
Отобедав, с новым пылом предавались диспуту. Цитировали Пророков, противореча друг другу. Предлагали решить голосованием основополагающий вопрос о любви к ближнему. Некий просвещенный муж протестовал против правосудия, основанного на гнусных, мелочных принципах распределительности и пропорциональности. «Все это смехотворно!» – успел выкрикнуть этот смельчак, прежде чем его выставили из помещения.
До какого предела должна доходить любовь к Божьим творениям? Требовалось произвести изыскания. Раввины настаивали, чтобы им предоставили каждому по два голоса. Поискали в Писании каких-нибудь наметок, установлений. Еще раз проголосовали по вопросу о распределении голосов. Раввины снова потребовали по два голоса. Общество попало в квадратуру круга.
Тут поднялся Беньямин. Он был тогда еще на высоте, в ореоле славы. «Доверьте мне Беню на месяц, – сказал он. – И если за это время я не сделаю из него другого человека, тогда судите его так, как сочтете возможным!» Даже противники склонились перед силой его веры в исправление личности. «Что за человек!» – бормотали в восхищении служители Божьи. Послали за Беней Дугуртом, который содержался в кутузке. Увы, пока шли дебаты, несчастный успел повеситься.
Половые инстинкты плохо влияли на душу.
Стоя на коленях у бедер Тани, я тонул в размышлениях, и вдруг что-то тяжелое обрушилось мне на голову. Небо внезапно потемнело, сверкнули звезды. От истоков жизни я мгновенно перенесся к моменту Большого Взрыва! От удара я ткнулся лбом в пах моей соседке, бедра ее раздвинулись и сомкнулись вокруг моей шеи. Потом мне прикрыли рот платком с сильным запахом хлороформа. И я впал в глубокое беспамятство, и меня одолели чудовищные кошмары.
Когда я очнулся, выяснилось, что руки мои связаны за спиной, рот стянут тряпкой, а череп раскалывается. Вытаращив глаза, я уставился на ужасное зрелище: на скамейке напротив рыжий и пузатый великан с маленькими свирепыми глазками обнимал Таню за плечи! Красавица предала меня.
Похитители спорили между собою, ничуть не заботясь о моем состоянии. Речь шла о выкупе. Они намеревались продать меня тому, кто больше предложит. Обсуждалась моя товарная стоимость. Я решил не вмешиваться, боясь вызвать ажиотажный подъем цены или, наоборот, из ложной скромности неоправданно ее занизить. Мне всегда трудно было определить, чего я на самом деле стою: слишком велико было расхождение между завышенными оценками моей мамы и повсеместно признанной репутацией ничтожества.
Солнце клонилось к закату. Прошел целый день. Вскоре пейзаж стал меняться. Среди лесов появились заводы. Холмы покрылись скопищами домов из красного кирпича. Затем последовала процессия серых и бездушных доходных домов, обрамляющих пустынные улицы. Поезд стал замедлять ход. Мы въехали под свод вокзала. На фронтоне здания промелькнула надпись; я прочел: «Берлин» – и понял, что конца моим кошмарам не предвидится.
Рыжий великан велел: «Встань и иди!» – и разрезал веревку на моих запястьях. Я с трудом разогнулся, сожалея, что еще не достиг двадцати лет и не обрел должной гибкости. Оказавшись лицом к лицу с Таней, я не испытал жажды отмщения. Мне представлялось, что она скорее заложница этого великана, чем его сообщница. Любовь не только дала мне по башке, но еще и ослепила.
Перрон заполняла невероятно шумная толпа. Мужчины в клетчатых костюмах и шляпах-борсалино шагали стремительно, расталкивая крестьянок с плетеными коробами на спинах; оборванные нищие приставали к юным дамам, одетым по последней моде. Зажатый между двумя похитителями, я уныло тащился сквозь волнующуюся толпу.
– Будешь рыпаться – раздавлю, – пригрозил рыжий великан.
Я изобразил вымученную улыбку, и какой-то ротозей, вряд ли старше меня самого, подмигнул мне в ответ и покрутил вверх-вниз высунутым языком. Я стал Ионой во чреве кита!
8
Когда Таня называла рыжего великана «Франц, миленький мой», в голосе ее звучала такая нежность, что сердце мое разрывалось. Каждый вечер квартира Франца превращалась в зверинец, полный прелюбопытнейших экспонатов.
Там бывал Гюнтер, косоглазый Тип по прозвищу «Гунт Кокаинчик», Генрих, он же «Слепой», который носил стеклянный глаз, заработанный в окопах под Верденом, Герман, гигант, готовый убить меня взглядом, «Сладкая» Ирма, чье декольте вызывало у меня головокружение, Альберт-«Шпаненок» с грязными лапами, которые он все время примерял к моему горлу, а еще Грюзен-кашлюн, Иван Грозный, Ингрид-засранка, Шмудьце-отравитель и Гульдике-акробат, Камилла по прозвищу Добрая Задница. Трудно было понять, что может быть общего с этой ордой у Натана «Жидовича», как они вскоре меня прозвали.
Я жил как пленник в каморке без окон, смежной с гостиной: днем меня привязывали к ножке железной кровати, ночью меня окружала толпа варваров и Генрих не сводил с меня своего неусыпного глаза.
Каждый вечер, напившись и накурившись, мои тюремщики принимались говорить о политике. Главной темой бесед была ответственность за кризис двадцать девятого года. Один из кланов, в котором предводительствовала Сладкая Ирма, склонялся на сторону большевиков. Судя по речам, «красные» были похожи на индейцев из исторических книжек братца Шломы. Они держали в страхе весь мир, а ножи в зубах явно предназначались для того, чтобы скальпировать противников. Их вдохновитель, некий Маркс, был, как и следовало ожидать, евреем, но это не давало им никаких преимуществ – наоборот, в глазах моих похитителей авторитет красным придавала единственно их ненависть к жидам.
Другую партию возглавлял Иван Грозный. Они нападали на Америку и поносили «Крупный Капитал» – судя по всему, это был мерзкий тип, сильный, но совершенно бессовестный; я бы с таким связываться не стал. Обвиняли также некий «еврейский банк» – я сделал вывод, что, обретя свободу, мне стоит только разыскать адрес этого самого «банка», и я буду как сыр в масле кататься.
Обмен мнениями между двумя лагерями очень быстро переходил на повышенные тона. Сыпались оскорбления, звучали угрозы, одна другой страшнее. Но в конце концов вражда стихала и стороны приходили к единодушному выводу. Все дело в евреях – вот кто, оказывается, главные и единственные виновники всех бед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Отобедав, с новым пылом предавались диспуту. Цитировали Пророков, противореча друг другу. Предлагали решить голосованием основополагающий вопрос о любви к ближнему. Некий просвещенный муж протестовал против правосудия, основанного на гнусных, мелочных принципах распределительности и пропорциональности. «Все это смехотворно!» – успел выкрикнуть этот смельчак, прежде чем его выставили из помещения.
До какого предела должна доходить любовь к Божьим творениям? Требовалось произвести изыскания. Раввины настаивали, чтобы им предоставили каждому по два голоса. Поискали в Писании каких-нибудь наметок, установлений. Еще раз проголосовали по вопросу о распределении голосов. Раввины снова потребовали по два голоса. Общество попало в квадратуру круга.
Тут поднялся Беньямин. Он был тогда еще на высоте, в ореоле славы. «Доверьте мне Беню на месяц, – сказал он. – И если за это время я не сделаю из него другого человека, тогда судите его так, как сочтете возможным!» Даже противники склонились перед силой его веры в исправление личности. «Что за человек!» – бормотали в восхищении служители Божьи. Послали за Беней Дугуртом, который содержался в кутузке. Увы, пока шли дебаты, несчастный успел повеситься.
Половые инстинкты плохо влияли на душу.
Стоя на коленях у бедер Тани, я тонул в размышлениях, и вдруг что-то тяжелое обрушилось мне на голову. Небо внезапно потемнело, сверкнули звезды. От истоков жизни я мгновенно перенесся к моменту Большого Взрыва! От удара я ткнулся лбом в пах моей соседке, бедра ее раздвинулись и сомкнулись вокруг моей шеи. Потом мне прикрыли рот платком с сильным запахом хлороформа. И я впал в глубокое беспамятство, и меня одолели чудовищные кошмары.
Когда я очнулся, выяснилось, что руки мои связаны за спиной, рот стянут тряпкой, а череп раскалывается. Вытаращив глаза, я уставился на ужасное зрелище: на скамейке напротив рыжий и пузатый великан с маленькими свирепыми глазками обнимал Таню за плечи! Красавица предала меня.
Похитители спорили между собою, ничуть не заботясь о моем состоянии. Речь шла о выкупе. Они намеревались продать меня тому, кто больше предложит. Обсуждалась моя товарная стоимость. Я решил не вмешиваться, боясь вызвать ажиотажный подъем цены или, наоборот, из ложной скромности неоправданно ее занизить. Мне всегда трудно было определить, чего я на самом деле стою: слишком велико было расхождение между завышенными оценками моей мамы и повсеместно признанной репутацией ничтожества.
Солнце клонилось к закату. Прошел целый день. Вскоре пейзаж стал меняться. Среди лесов появились заводы. Холмы покрылись скопищами домов из красного кирпича. Затем последовала процессия серых и бездушных доходных домов, обрамляющих пустынные улицы. Поезд стал замедлять ход. Мы въехали под свод вокзала. На фронтоне здания промелькнула надпись; я прочел: «Берлин» – и понял, что конца моим кошмарам не предвидится.
Рыжий великан велел: «Встань и иди!» – и разрезал веревку на моих запястьях. Я с трудом разогнулся, сожалея, что еще не достиг двадцати лет и не обрел должной гибкости. Оказавшись лицом к лицу с Таней, я не испытал жажды отмщения. Мне представлялось, что она скорее заложница этого великана, чем его сообщница. Любовь не только дала мне по башке, но еще и ослепила.
Перрон заполняла невероятно шумная толпа. Мужчины в клетчатых костюмах и шляпах-борсалино шагали стремительно, расталкивая крестьянок с плетеными коробами на спинах; оборванные нищие приставали к юным дамам, одетым по последней моде. Зажатый между двумя похитителями, я уныло тащился сквозь волнующуюся толпу.
– Будешь рыпаться – раздавлю, – пригрозил рыжий великан.
Я изобразил вымученную улыбку, и какой-то ротозей, вряд ли старше меня самого, подмигнул мне в ответ и покрутил вверх-вниз высунутым языком. Я стал Ионой во чреве кита!
8
Когда Таня называла рыжего великана «Франц, миленький мой», в голосе ее звучала такая нежность, что сердце мое разрывалось. Каждый вечер квартира Франца превращалась в зверинец, полный прелюбопытнейших экспонатов.
Там бывал Гюнтер, косоглазый Тип по прозвищу «Гунт Кокаинчик», Генрих, он же «Слепой», который носил стеклянный глаз, заработанный в окопах под Верденом, Герман, гигант, готовый убить меня взглядом, «Сладкая» Ирма, чье декольте вызывало у меня головокружение, Альберт-«Шпаненок» с грязными лапами, которые он все время примерял к моему горлу, а еще Грюзен-кашлюн, Иван Грозный, Ингрид-засранка, Шмудьце-отравитель и Гульдике-акробат, Камилла по прозвищу Добрая Задница. Трудно было понять, что может быть общего с этой ордой у Натана «Жидовича», как они вскоре меня прозвали.
Я жил как пленник в каморке без окон, смежной с гостиной: днем меня привязывали к ножке железной кровати, ночью меня окружала толпа варваров и Генрих не сводил с меня своего неусыпного глаза.
Каждый вечер, напившись и накурившись, мои тюремщики принимались говорить о политике. Главной темой бесед была ответственность за кризис двадцать девятого года. Один из кланов, в котором предводительствовала Сладкая Ирма, склонялся на сторону большевиков. Судя по речам, «красные» были похожи на индейцев из исторических книжек братца Шломы. Они держали в страхе весь мир, а ножи в зубах явно предназначались для того, чтобы скальпировать противников. Их вдохновитель, некий Маркс, был, как и следовало ожидать, евреем, но это не давало им никаких преимуществ – наоборот, в глазах моих похитителей авторитет красным придавала единственно их ненависть к жидам.
Другую партию возглавлял Иван Грозный. Они нападали на Америку и поносили «Крупный Капитал» – судя по всему, это был мерзкий тип, сильный, но совершенно бессовестный; я бы с таким связываться не стал. Обвиняли также некий «еврейский банк» – я сделал вывод, что, обретя свободу, мне стоит только разыскать адрес этого самого «банка», и я буду как сыр в масле кататься.
Обмен мнениями между двумя лагерями очень быстро переходил на повышенные тона. Сыпались оскорбления, звучали угрозы, одна другой страшнее. Но в конце концов вражда стихала и стороны приходили к единодушному выводу. Все дело в евреях – вот кто, оказывается, главные и единственные виновники всех бед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30