После наступления темноты в монастырь ворвались двое злоумышленников. Наши ворота никогда не запираются, и попасть в обитель для них не составило труда. Они связали привратника по рукам и ногам и отправились в госпиталь. Там лежал граф Бера. За ним ухаживали его оруженосец и трое из его ратников, уцелевших после стычки в соседней долине. — Аббат махнул рукой в западном направлении, но если он знал или подозревал о том, что Томас участвовал в этом бою, то никак по этому поводу не высказался. — Один из ратников спал в комнате графа. Когда явились убийцы, он проснулся, но лишь для того, чтобы умереть. Графу перерезали горло, а двое злодеев сбежали.
Старый аббат рассказывал об этих событиях так невозмутимо, словно гнусные убийства были в аббатстве Святого Севера самым заурядным делом.
— Граф Бера? — спросил Томас.
— Несчастный человек! — сказал Планшар. — Мне он очень нравился, но боюсь, что он был одним из Божьих дурачков. Человеком, при поразительной учености напрочь лишенным здравого смысла. Для своих вассалов и подданных он был суровым господином, но добрым для церкви. Я даже думал, что граф хочет купить себе место в раю, а оказалось, что он мечтал о сыне, но Господь так и не вознаградил его за ревностные усилия. Бедняга, бедняга!
Планшар проводил взглядом мертвого графа, которого несли к сторожке, затем кротко улыбнулся Томасу.
— Некоторые из моих монахов утверждали, что убийца — ты.
— Я? — воскликнул Томас.
— Я знаю, что это был не ты, — сказал Планшар. — Мы видели, как убегали настоящие убийцы. Они вскочили на коней и галопом умчались в ночь. — Он покачал головой. — Но братия пребывает в тревоге и волнении. В последнее время, увы, наша обитель пережила немало бед. Прости меня, я не спросил, как тебя зовут.
— Томас.
— Хорошее имя. Просто Томас?
— Томас из Хуктона.
— Это звучит очень по-английски, — сказал Планшар. — Так кто же ты? Солдат?
— Лучник.
— А не монах? — невесело пошутил Планшар.
Томас слегка улыбнулся.
— Ты уже знаешь?
— Я знаю, что английский лучник по имени Томас явился в Кастийон-д'Арбизон в обличье монаха. Я знаю, что он говорил на хорошей латыни. Я знаю, что он захватил замок, и я знаю, что потом он натворил в окрестностях немало бед. Я знаю, что по вине этого Томаса пролилось много слез, очень много. Люди, которые всю свою жизнь бились, чтобы построить что-нибудь для своих детей, увидели, как огонь в считанные минуты пожрал все их труды.
Не найдясь с ответом, Томас опустил глаза.
— Должно быть, тебе известно не только это, — промолвил он, помолчав.
— Я знаю, что ты и твоя подруга отлучены от церкви, — сказал Планшар.
— В таком случае мне нельзя оставаться здесь, — сказал Томас, обведя жестом территорию аббатства. — Мне не разрешено находиться на земле, принадлежащей Божьим храмам, — добавил он с горечью.
— Ты здесь по моему приглашению, — мягко заметил План-шар, — а если Господь не одобрит мой поступок, то весьма в скором времени Он получит возможность потребовать объяснения от меня лично.
Томас посмотрел на аббата, который спокойно выдержал его изучающий взгляд. Аббат чем-то напомнил Томасу его отца, но без отцовского безумия. Его старое, морщинистое лицо светилось святостью и мудростью, и в нем чувствовалась большая внутренняя сила. Он понравился Томасу, очень понравился.
Лучник отвел взгляд и, объясняя свое отлучение, вполголоса пробормотал:
— Я защищал Женевьеву.
— Нищенствующую?
— Никакая она не нищенствующая, — возразил Томас.
— Я и сам удивился, когда услышал, — сказал Планшар, ибо очень сомневаюсь, чтобы в наших краях завелись какие-либо нищенствующие. Эта ересь распространена на севере. Как их там называют? Братья Свободного Духа. И во что они верят? Что все проистекает от Бога и потому всё есть Благо. Весьма соблазнительная идея, не так ли? Если не считать того, что под словом «всё» они именно всё и понимают. Абсолютно всё! Любой грех, любое деяние. Хоть кражу, хоть что угодно.
— Женевьева не нищенствующая, — твердо повторил Томас, хотя в душе вовсе не был в этом так уж уверен.
— Я верю, что она еретичка, — мягко сказал Планшар, — но кто из нас в этом не грешен? Однако вдобавок, — теперь его голос зазвучал строго, — она еще и убийца.
— А кто из нас в этом не грешен? — отозвался эхом Томас. Планшар поморщился.
— Она убила отца Рубера.
— Который пытал ее, — указал Томас, после чего закатал рукав и показал аббату руку, покрытую рубцами от ожогов. — Я тоже убил своего мучителя, и он тоже был доминиканцем.
Аббат поднял глаза к небу, которое начинало затягиваться тучами. Признание Томаса в убийстве, похоже, не особенно его смутило, а следующие его слова показывали, что он совсем не обратил на это внимания.
— На днях, — молвил клирик, — мне вспомнился один из псалмов Давида: «Dominus reget me et nihil mihi deerit...»
— "In loco pascude ibi conlocavit", — подхватил Томас.
— Теперь понятно, почему они приняли тебя за монаха, — сказал Планшар с веселой улыбкой. — Но идея псалма в том, что мы суть овцы, а Господь есть наш пастырь, не так ли? Иначе зачем бы он помещал нас на пастбище и защищал посохом? Но чего я так до конца и не понял, так это почему пастух, когда с паствой его приключается хворь, винит не себя, но овец?
— Господь возлагает вину на нас?
— Я не могу отвечать за Бога, только за церковь, — сказал Планшар. — Как сказал Христос? «Ego sum pastor bonus pastor animam suam dat pro ovibus».
Воздавая должное познаниям Томаса, он не стал переводить ему эти слова, означавшие: «Аз есмь пастырь добрый, а пастырь добрый душу свою полагает за овцы своя».
— Церковь же, — продолжил аббат, — продолжает пастырское служение Иисуса; по крайней мере, в этом должна быть ее задача, но отчего-то иные пастыри, как это ни прискорбно, заняты тем, что освобождаются от ненужных овец.
— А ты — нет?
— Я — нет, — твердо заявил Планшар, — но пусть моя слабость не вводит тебя в заблуждение. Не думай, будто я одобряю тебя. Я не одобряю тебя, Томас, и я не одобряю твою женщину, но так же я не могу одобрить и такую церковь, которая мучениями хочет заставить грешный мир полюбить Бога. Зло порождает зло, плевелы зла распространяются быстро, добрые же дела — это нежные ростки и требуют заботливого ухода.
Аббат задумался, затем снова с улыбкой обратился к Томасу:
— Мой долг, кажется, очевиден, не так ли? Я должен передать вас обоих епископу Бера, дабы его костер свершил Господню справедливость.
— А ты, — с горечью сказал Томас, — человек, который исполняет свой долг.
— Я человек, который старается с Божьей помощью творить благо. Пытается быть таким, какими хочет видеть нас Христос. Долг порой навязывается нам кем-то другим, и прежде, чем принять его к исполнению, надлежит подумать, послужит ли это ко благу. Я не одобряю многих твоих деяний, не одобряю вас обоих, но решительно не понимаю, какое благо может проистечь из сожжения вас на костре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Старый аббат рассказывал об этих событиях так невозмутимо, словно гнусные убийства были в аббатстве Святого Севера самым заурядным делом.
— Граф Бера? — спросил Томас.
— Несчастный человек! — сказал Планшар. — Мне он очень нравился, но боюсь, что он был одним из Божьих дурачков. Человеком, при поразительной учености напрочь лишенным здравого смысла. Для своих вассалов и подданных он был суровым господином, но добрым для церкви. Я даже думал, что граф хочет купить себе место в раю, а оказалось, что он мечтал о сыне, но Господь так и не вознаградил его за ревностные усилия. Бедняга, бедняга!
Планшар проводил взглядом мертвого графа, которого несли к сторожке, затем кротко улыбнулся Томасу.
— Некоторые из моих монахов утверждали, что убийца — ты.
— Я? — воскликнул Томас.
— Я знаю, что это был не ты, — сказал Планшар. — Мы видели, как убегали настоящие убийцы. Они вскочили на коней и галопом умчались в ночь. — Он покачал головой. — Но братия пребывает в тревоге и волнении. В последнее время, увы, наша обитель пережила немало бед. Прости меня, я не спросил, как тебя зовут.
— Томас.
— Хорошее имя. Просто Томас?
— Томас из Хуктона.
— Это звучит очень по-английски, — сказал Планшар. — Так кто же ты? Солдат?
— Лучник.
— А не монах? — невесело пошутил Планшар.
Томас слегка улыбнулся.
— Ты уже знаешь?
— Я знаю, что английский лучник по имени Томас явился в Кастийон-д'Арбизон в обличье монаха. Я знаю, что он говорил на хорошей латыни. Я знаю, что он захватил замок, и я знаю, что потом он натворил в окрестностях немало бед. Я знаю, что по вине этого Томаса пролилось много слез, очень много. Люди, которые всю свою жизнь бились, чтобы построить что-нибудь для своих детей, увидели, как огонь в считанные минуты пожрал все их труды.
Не найдясь с ответом, Томас опустил глаза.
— Должно быть, тебе известно не только это, — промолвил он, помолчав.
— Я знаю, что ты и твоя подруга отлучены от церкви, — сказал Планшар.
— В таком случае мне нельзя оставаться здесь, — сказал Томас, обведя жестом территорию аббатства. — Мне не разрешено находиться на земле, принадлежащей Божьим храмам, — добавил он с горечью.
— Ты здесь по моему приглашению, — мягко заметил План-шар, — а если Господь не одобрит мой поступок, то весьма в скором времени Он получит возможность потребовать объяснения от меня лично.
Томас посмотрел на аббата, который спокойно выдержал его изучающий взгляд. Аббат чем-то напомнил Томасу его отца, но без отцовского безумия. Его старое, морщинистое лицо светилось святостью и мудростью, и в нем чувствовалась большая внутренняя сила. Он понравился Томасу, очень понравился.
Лучник отвел взгляд и, объясняя свое отлучение, вполголоса пробормотал:
— Я защищал Женевьеву.
— Нищенствующую?
— Никакая она не нищенствующая, — возразил Томас.
— Я и сам удивился, когда услышал, — сказал Планшар, ибо очень сомневаюсь, чтобы в наших краях завелись какие-либо нищенствующие. Эта ересь распространена на севере. Как их там называют? Братья Свободного Духа. И во что они верят? Что все проистекает от Бога и потому всё есть Благо. Весьма соблазнительная идея, не так ли? Если не считать того, что под словом «всё» они именно всё и понимают. Абсолютно всё! Любой грех, любое деяние. Хоть кражу, хоть что угодно.
— Женевьева не нищенствующая, — твердо повторил Томас, хотя в душе вовсе не был в этом так уж уверен.
— Я верю, что она еретичка, — мягко сказал Планшар, — но кто из нас в этом не грешен? Однако вдобавок, — теперь его голос зазвучал строго, — она еще и убийца.
— А кто из нас в этом не грешен? — отозвался эхом Томас. Планшар поморщился.
— Она убила отца Рубера.
— Который пытал ее, — указал Томас, после чего закатал рукав и показал аббату руку, покрытую рубцами от ожогов. — Я тоже убил своего мучителя, и он тоже был доминиканцем.
Аббат поднял глаза к небу, которое начинало затягиваться тучами. Признание Томаса в убийстве, похоже, не особенно его смутило, а следующие его слова показывали, что он совсем не обратил на это внимания.
— На днях, — молвил клирик, — мне вспомнился один из псалмов Давида: «Dominus reget me et nihil mihi deerit...»
— "In loco pascude ibi conlocavit", — подхватил Томас.
— Теперь понятно, почему они приняли тебя за монаха, — сказал Планшар с веселой улыбкой. — Но идея псалма в том, что мы суть овцы, а Господь есть наш пастырь, не так ли? Иначе зачем бы он помещал нас на пастбище и защищал посохом? Но чего я так до конца и не понял, так это почему пастух, когда с паствой его приключается хворь, винит не себя, но овец?
— Господь возлагает вину на нас?
— Я не могу отвечать за Бога, только за церковь, — сказал Планшар. — Как сказал Христос? «Ego sum pastor bonus pastor animam suam dat pro ovibus».
Воздавая должное познаниям Томаса, он не стал переводить ему эти слова, означавшие: «Аз есмь пастырь добрый, а пастырь добрый душу свою полагает за овцы своя».
— Церковь же, — продолжил аббат, — продолжает пастырское служение Иисуса; по крайней мере, в этом должна быть ее задача, но отчего-то иные пастыри, как это ни прискорбно, заняты тем, что освобождаются от ненужных овец.
— А ты — нет?
— Я — нет, — твердо заявил Планшар, — но пусть моя слабость не вводит тебя в заблуждение. Не думай, будто я одобряю тебя. Я не одобряю тебя, Томас, и я не одобряю твою женщину, но так же я не могу одобрить и такую церковь, которая мучениями хочет заставить грешный мир полюбить Бога. Зло порождает зло, плевелы зла распространяются быстро, добрые же дела — это нежные ростки и требуют заботливого ухода.
Аббат задумался, затем снова с улыбкой обратился к Томасу:
— Мой долг, кажется, очевиден, не так ли? Я должен передать вас обоих епископу Бера, дабы его костер свершил Господню справедливость.
— А ты, — с горечью сказал Томас, — человек, который исполняет свой долг.
— Я человек, который старается с Божьей помощью творить благо. Пытается быть таким, какими хочет видеть нас Христос. Долг порой навязывается нам кем-то другим, и прежде, чем принять его к исполнению, надлежит подумать, послужит ли это ко благу. Я не одобряю многих твоих деяний, не одобряю вас обоих, но решительно не понимаю, какое благо может проистечь из сожжения вас на костре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104