— Она заговоренная, — сухо обронил сэр Гийом, заметив, куда смотрит пленник.
— Итак, сколько же ты стоишь? — спросил Томас Жослена.
— Мой дядя отсыплет вам за меня полной мерой, — натянуто ответил Жослен.
Он все еще сомневался, что Томас — начальник отряда. Еще больше он сомневался, что дядюшка согласится заплатить за него щедрый выкуп, однако не собирался сообщать о таких подозрениях победителям; умолчал он также о том, что в его собственном ленном владении Безье можно наскрести разве что пригоршню экю, да и то при большом везении. Безье представляло собой убогую деревеньку в Пикардии, и, продав ее с потрохами, удалось бы в лучшем случае выкупить пленную козу.
Он снова глянул на Женевьеву, дивясь ее длинным ногам и светящимся волосам.
— Вы разбили нас, потому что заручились помощью дьявола, — с горечью заметил он.
— В бою никогда не мешает иметь могущественных союзников, — отозвался Томас и повернулся туда, где возились среди трупов его бойцы. — Поспешайте, ребята! — крикнул он. — Нам нужно вернуться домой до полуночи.
Люди его были довольны. Они знали, что каждому достанется часть денег за Жослена, хотя львиная часть выкупа принадлежала Робби, да и за менее ценных пленников тоже немного перепадет. Вдобавок они разжились шлемами, оружием, щитами, мечами и лошадьми, не понесли потерь, и лишь двое ратников получили незначительные царапины. Дело удалось на славу, и они смеялись, забирая своих лошадей, нагружая захваченных животных добычей и готовясь к отъезду.
И в этот момент, переехав брод, к ним направился одинокий всадник.
Сэр Гийом, заметивший его первым, окликнул Томаса, и тот, обернувшись, по черно-белому одеянию признал в приближавшемся всаднике доминиканца.
— Не стрелять! — крикнул Томас своим людям. — Опустить луки!
Он направился к сидящему на низкорослой кобыле священнику. Женевьева уже успела сесть в седло, но спрыгнула и, нагнав Томаса, шепнула:
— Его зовут отец Рубер.
Лицо ее было бледным, в голосе звучала обида.
— Человек, который пытал тебя? — спросил Томас.
— Мерзавец! — сказала девушка.
Томасу показалось, что она с трудом сдерживает слезы; он понимал, какие чувства она испытывает, ибо сам пережил подобное унижение от рук палача. Он вспомнил, как умолял своего мучителя, вспомнил свое бессилие, свой страх и постыдную благодарность, переполнявшую его в те мгновения, когда муки прекращались.
Отец Рубер осадил лошадь шагах в двадцати от Томаса и окинул взглядом мертвые тела.
— Исповедались ли они? — спросил он.
— Нет, — сказал Томас, — но если ты хочешь, то можешь отпустить им грехи. А потом возвращайся в Бера и скажи графу, что его племянник у нас и мы намерены договориться с ним о выкупе.
Больше ему говорить с доминиканцем было не о чем, поэтому он взял Женевьеву за локоть и повернулся, чтобы уйти.
— Ты Томас из Хуктона? — спросил отец Рубер.
Томас обернулся.
— А тебе что до этого?
— Ты лишил ад одной души, — ответил священник, — и, если ты не отдашь ее, я потребую и твою.
Женевьева сняла с плеча лук.
— Ты окажешься в аду раньше меня, — сказала она Руберу. Однако монах даже не посмотрел на нее, продолжая обращаться к Томасу:
— Она отродье дьявола, англичанин, и она околдовала тебя. — Его кобыла дернулась, и он раздраженно шлепнул ее по шее. — Церковь приняла относительно ее решение, которому ты должен подчиниться.
— Я принял свое решение, — сказал Томас.
Отец Рубер возвысил голос, чтобы люди, находившиеся позади Томаса, могли его слышать.
— Она нищенствующая! — крикнул он. — Она еретичка! Она отлучена от церкви, отринута от стада Христова и обречена на вечные муки! Нет и не может быть спасения ни для нее, ни для того, кто станет ей помогать. Слышите меня? Моими устами с вами говорит сама церковь, вершащая на земле волю Всевышнего! Ваши бессмертные души, бессмертные души всех вас, подвергаются страшной опасности из-за этой греховной твари!
Он снова посмотрел на Женевьеву и не удержался от злобной усмешки.
— Ты умрешь в огне, гадина, — прошипел доминиканец, — но костер, который пожрет твою плоть, будет лишь преддверием к поджидающему тебя пламени, вечному пламени геенны!
Женевьева подняла свой маленький лук. На тетиву была наложена стрела с широким наконечником.
— Не надо, — предостерег ее Томас.
— Он истязал меня, — сказала Женевьева.
Щеки ее были мокры от слез.
Отец Рубер глумливо усмехнулся, глядя на ее лук.
— Ты чертова шлюха, — крикнул он ей, — и черви будут обитать в твоем чреве, и грудь твоя будет источать гной, и ты будешь служить потехой бесам!
Женевьева выпустила стрелу.
Она не целилась. Ярость придала ей сил, позволив оттянуть тетиву далеко назад, но глаза были переполнены слезами, и девушка вряд ли ясно видела своего врага и мучителя. Даже стреляя по мишеням, когда Женевьева целилась старательно и спокойно, стрелы ее в большинстве случаев летели куда попало, но тут, в самый последний момент, когда девушка собиралась спустить тетиву, Томас попытался отбить ее руку. Он едва коснулся ее, только задел, но стрела, вздрогнув, слетела с тетивы.
Отец Рубер открыл было рот, чтобы отпустить оскорбительную шутку насчет игрушечного лука, но не успел: в кои-то веки стрела Женевьевы полетела в цель. Широкий зазубренный наконечник пробил священнику кадык, и стрела осталась торчать из его горла. Кровь полилась по древку, и белые перья окрасились кровью. Несколько мгновений доминиканец оставался в седле с изумленным выражением на лице. Потом кровь хлынула сильнее, пролившись на гриву его лошади. У него вырвался хриплый, булькающий звук, и он тяжело свалился на землю.
К тому времени, когда Томас подскочил к нему, священник был уже мертв.
— Говорила же я, что ты отправишься в ад первым, — промолвила Женевьева и плюнула на труп.
Томас осенил себя крестным знамением.
* * *
После столь легкой и славной победы можно было ожидать праздничного настроения, но по возвращении в Кастийон-д'Арбизон гарнизоном овладело прежнее уныние. Люди прекрасно показали себя в бою, но смерть священника повергла солдат Томаса в ужас. Надо заметить, что все они поголовно были закоренелыми грешниками, а иным и самим доводилось обагрять руки кровью служителей церкви, однако эти люди были до крайности суеверны и смерть доминиканца сочли дурным предзнаменованием. Отец Рубер выехал к ним безоружным, он явился на переговоры, а его застрелили как собаку. Правда, некоторые отнеслись к поступку Женевьевы с одобрением, заявляя, что как раз такая женщина и годится для солдата и к черту, мол, всех святош. Однако такие вольнодумцы составляли меньшинство. Многим запали в душу слова доминиканца о том, что всяк, потворствующий еретичке, обрекает себя на вечные муки, и эта угроза воскресила былые страхи, терзавшие их еще с той поры, как Томас избавил девушку от костра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104