— Ты знаешь, что она прибилась к английскому отряду?
— Слышал об этом, — ответил граф. — Скверное дело, Планшар! Скверное.
— Нашу обитель они все-таки пощадили. А ты, монсеньор, затем и прибыл? Чтобы защитить нас от еретички и от англичан?
— Как же иначе, — подтвердил граф и тотчас же повернул разговор к истинной причине своей поездки. — Однако это не единственная моя цель. Была и другая, Планшар, совсем другая.
Он ожидал, что Планшар начнет расспрашивать, какая именно, но аббат молчал, и почему-то граф почувствовал неловкость. Он подумал, не станет ли Планшар насмехаться над ним.
— А отец Рубер ничего тебе не сказал? — осторожно спросил граф.
— Он не говорил ни о чем, кроме еретички.
— А, — сказал граф.
Он не знал, как ловчее приступить к сути дела, и решил начать с ключевой фразы, чтобы посмотреть, поймет ли Планшар, о чем он собирался поведать.
— "Calix meus inebrians", — произнес граф и снова чихнул.
Планшар подождал, пока граф отдышится.
— Псалмы Давида. Я люблю именно этот, особенно его изумительное начало: «Господь — Пастырь мой: я ни в чем не буду нуждаться».
— "Calix meus inebrians", — повторил граф, как бы не заметив слов аббата. — Это было высечено над воротами здешнего замка.
— Правда?
— Ты не слышал об этом?
— В нашей маленькой долине, монсеньор, столько всего наслышишься, что тут нужно внимательно следить, чтобы не перепутать страхи, мечты и надежды с действительностью.
— "Calix meus inebrians", — упрямо повторил граф, заподозрив, что аббат точно знает, о чем идет речь, но не хочет вступать в обсуждение.
Некоторое время Планшар молча смотрел на графа, потом кивнул.
— Эта история для меня не нова. Для тебя, как я понимаю, тоже?
— Я верю, — несколько невпопад отозвался граф, — что Господь призвал меня сюда не случайно.
— Значит, тебе повезло, монсеньор, — откликнулся Планшар, на которого, похоже, эти слова произвели впечатление. — Столько народу приходит ко мне, чтобы понять, в чем воля Господня, и единственное, что я могу посоветовать, так это терпеливо трудиться, молиться, ждать и надеяться, что в свое время Он им это откроет, но только редко это открывается так ясно. Я тебе завидую.
— Тебе-то ведь было открыто, — возразил граф.
— Нет, монсеньор, — серьезно сказал аббат. — Господь лишь открыл врата в поле, полное камней, чертополоха да сорной травы, и оставил меня возделывать его. Это нелегкая работа, монсеньор, и я приближаюсь к моему концу с сознанием того, что большая ее часть остается незавершенной.
— Расскажи мне эту историю, — попросил граф.
— Историю моей жизни?
— Историю о той чаше, которая опьяняет, — решительно заявил граф.
Планшар вздохнул и на какой-то момент показался еще более старым, чем был. Потом он встал.
— Я могу не просто рассказать, монсеньор. Я могу показать.
— Показать мне?
Граф был изумлен и окрылен.
Планшар подошел к шкафу, достал слюдяной фонарь, зажег фитиль головешкой из очага и повел взволнованного, возбужденного графа по темным монастырским переходам в церковь, где маленькая свеча горела перед гипсовой статуэткой святого Бенедикта, единственным украшением этого строгого храма.
Планшар вынул из складок своего одеяния ключ и поманил графа к маленькой дверке в полускрытой боковым алтарем нише в северной стене церкви. Замок оказался тугим, но наконец он поддался, и дверь со скрипом отворилась.
— Будь осторожен, — предупредил аббат, — ступеньки стерлись и очень коварны.
Лестница была крутая, и лампа вздрагивала в руках аббата при каждом шаге, затем она круто свернула вправо, и они очутились в крипте, где между большими колоннами белела груда человеческих костей, почти достигавшая сводчатого потолка. Кости ног, рук и ребра были сложены штабелями, как дрова, а между ними, как булыжники, лежали черепа с пустыми глазницами.
— Это монахи? — спросил граф.
— Покоятся здесь, пока не настанет день воскресения плоти, — ответил Планшар.
Он направился в дальний конец крипты. Для того чтобы проникнуть под низкий свод в маленькую каморку, где находилась старинная скамья и деревянный, окованный железом сундук, ему пришлось пригнуться. В небольшой нише он нашел несколько огарков свечей и зажег их, в маленьком помещении замерцал свет.
— Твой прапрадед, хвала Господу, обеспечил благоденствие нашей обители, — сказал аббат, доставая из кошелька под черным одеянием еще один ключ. — Монастырь существовал и до этого, но был крохотным и очень бедным, а твой предок, в благодарность за падение дома Вексиев, пожаловал нам наши нынешние земли. На этой земле мы можем прокормиться, но не можем разбогатеть. Это правильно и хорошо. Кроме земель у нас есть еще кое-какие ценности, и они хранятся здесь, в этой сокровищнице.
Он склонился к сундуку, повернул массивный ключ и поднял крышку.
Поначалу граф был разочарован, ему показалось, что внутри пусто, но, когда аббат поднес одну из свечей поближе, граф увидел, что в сундуке находится потускневший серебряный дискос, кожаный мешочек и подсвечник.
— Вот это, — аббат указал на мешочек, — нам подарил один рыцарь в благодарность за то, что мы вылечили его в нашем лазарете. Он поклялся нам, что в нем находится пояс святой Агнесы, но я, признаться, никогда в мешок не заглядывал.
Помнится, мне довелось видеть ее пояс в Базеле, хотя, конечно, у нее могло быть и два. У моей матушки их было несколько, правда она, увы, не была святой.
Не обращая внимания на серебряный подсвечник и блюдо, аббат извлек из глубины сундука предмет, которого граф сначала даже не заметил в темноте. То была шкатулка, которую Планшар, извлекши, поставил на скамью.
— Приглядись к ней повнимательнее. Она старая, и краска давно выцвела. Странно, что ее вообще давным-давно не сожгли, но по какой-то причине она сохранилась.
Граф сел на скамью и взял шкатулку. Она была квадратная, но неглубокая и вряд ли могла бы вместить в себя нечто большее по размеру, чем мужская перчатка. Железные петли проржавели, а подняв крышку, он увидел, что шкатулка пуста.
— И это все? — не сумел скрыть своего разочарования граф.
— Посмотри внимательнее, монсеньор, — терпеливо повторил Планшар.
Граф посмотрел снова. Изнутри шкатулка была окрашена в желтый цвет, и эта краска сохранилась лучше, чем сильно выцветшая наружная поверхность, но граф увидел, что раньше шкатулка была черной и на ее крышке красовался герб, вроде бы незнакомый. Разглядеть детали было трудно, но ему показалось, что это лев или какой-то другой зверь, стоящий на задних лапах, зажав в передних какой-то предмет.
— Йал, держащий чашу, — пояснил аббат.
— Чашу? Это, конечно, Грааль?
— Герб семьи Вексиев. — Планшар проигнорировал вопрос графа. — Местная легенда гласит, что чаша была добавлена к гербу незадолго до падения Астарака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
— Слышал об этом, — ответил граф. — Скверное дело, Планшар! Скверное.
— Нашу обитель они все-таки пощадили. А ты, монсеньор, затем и прибыл? Чтобы защитить нас от еретички и от англичан?
— Как же иначе, — подтвердил граф и тотчас же повернул разговор к истинной причине своей поездки. — Однако это не единственная моя цель. Была и другая, Планшар, совсем другая.
Он ожидал, что Планшар начнет расспрашивать, какая именно, но аббат молчал, и почему-то граф почувствовал неловкость. Он подумал, не станет ли Планшар насмехаться над ним.
— А отец Рубер ничего тебе не сказал? — осторожно спросил граф.
— Он не говорил ни о чем, кроме еретички.
— А, — сказал граф.
Он не знал, как ловчее приступить к сути дела, и решил начать с ключевой фразы, чтобы посмотреть, поймет ли Планшар, о чем он собирался поведать.
— "Calix meus inebrians", — произнес граф и снова чихнул.
Планшар подождал, пока граф отдышится.
— Псалмы Давида. Я люблю именно этот, особенно его изумительное начало: «Господь — Пастырь мой: я ни в чем не буду нуждаться».
— "Calix meus inebrians", — повторил граф, как бы не заметив слов аббата. — Это было высечено над воротами здешнего замка.
— Правда?
— Ты не слышал об этом?
— В нашей маленькой долине, монсеньор, столько всего наслышишься, что тут нужно внимательно следить, чтобы не перепутать страхи, мечты и надежды с действительностью.
— "Calix meus inebrians", — упрямо повторил граф, заподозрив, что аббат точно знает, о чем идет речь, но не хочет вступать в обсуждение.
Некоторое время Планшар молча смотрел на графа, потом кивнул.
— Эта история для меня не нова. Для тебя, как я понимаю, тоже?
— Я верю, — несколько невпопад отозвался граф, — что Господь призвал меня сюда не случайно.
— Значит, тебе повезло, монсеньор, — откликнулся Планшар, на которого, похоже, эти слова произвели впечатление. — Столько народу приходит ко мне, чтобы понять, в чем воля Господня, и единственное, что я могу посоветовать, так это терпеливо трудиться, молиться, ждать и надеяться, что в свое время Он им это откроет, но только редко это открывается так ясно. Я тебе завидую.
— Тебе-то ведь было открыто, — возразил граф.
— Нет, монсеньор, — серьезно сказал аббат. — Господь лишь открыл врата в поле, полное камней, чертополоха да сорной травы, и оставил меня возделывать его. Это нелегкая работа, монсеньор, и я приближаюсь к моему концу с сознанием того, что большая ее часть остается незавершенной.
— Расскажи мне эту историю, — попросил граф.
— Историю моей жизни?
— Историю о той чаше, которая опьяняет, — решительно заявил граф.
Планшар вздохнул и на какой-то момент показался еще более старым, чем был. Потом он встал.
— Я могу не просто рассказать, монсеньор. Я могу показать.
— Показать мне?
Граф был изумлен и окрылен.
Планшар подошел к шкафу, достал слюдяной фонарь, зажег фитиль головешкой из очага и повел взволнованного, возбужденного графа по темным монастырским переходам в церковь, где маленькая свеча горела перед гипсовой статуэткой святого Бенедикта, единственным украшением этого строгого храма.
Планшар вынул из складок своего одеяния ключ и поманил графа к маленькой дверке в полускрытой боковым алтарем нише в северной стене церкви. Замок оказался тугим, но наконец он поддался, и дверь со скрипом отворилась.
— Будь осторожен, — предупредил аббат, — ступеньки стерлись и очень коварны.
Лестница была крутая, и лампа вздрагивала в руках аббата при каждом шаге, затем она круто свернула вправо, и они очутились в крипте, где между большими колоннами белела груда человеческих костей, почти достигавшая сводчатого потолка. Кости ног, рук и ребра были сложены штабелями, как дрова, а между ними, как булыжники, лежали черепа с пустыми глазницами.
— Это монахи? — спросил граф.
— Покоятся здесь, пока не настанет день воскресения плоти, — ответил Планшар.
Он направился в дальний конец крипты. Для того чтобы проникнуть под низкий свод в маленькую каморку, где находилась старинная скамья и деревянный, окованный железом сундук, ему пришлось пригнуться. В небольшой нише он нашел несколько огарков свечей и зажег их, в маленьком помещении замерцал свет.
— Твой прапрадед, хвала Господу, обеспечил благоденствие нашей обители, — сказал аббат, доставая из кошелька под черным одеянием еще один ключ. — Монастырь существовал и до этого, но был крохотным и очень бедным, а твой предок, в благодарность за падение дома Вексиев, пожаловал нам наши нынешние земли. На этой земле мы можем прокормиться, но не можем разбогатеть. Это правильно и хорошо. Кроме земель у нас есть еще кое-какие ценности, и они хранятся здесь, в этой сокровищнице.
Он склонился к сундуку, повернул массивный ключ и поднял крышку.
Поначалу граф был разочарован, ему показалось, что внутри пусто, но, когда аббат поднес одну из свечей поближе, граф увидел, что в сундуке находится потускневший серебряный дискос, кожаный мешочек и подсвечник.
— Вот это, — аббат указал на мешочек, — нам подарил один рыцарь в благодарность за то, что мы вылечили его в нашем лазарете. Он поклялся нам, что в нем находится пояс святой Агнесы, но я, признаться, никогда в мешок не заглядывал.
Помнится, мне довелось видеть ее пояс в Базеле, хотя, конечно, у нее могло быть и два. У моей матушки их было несколько, правда она, увы, не была святой.
Не обращая внимания на серебряный подсвечник и блюдо, аббат извлек из глубины сундука предмет, которого граф сначала даже не заметил в темноте. То была шкатулка, которую Планшар, извлекши, поставил на скамью.
— Приглядись к ней повнимательнее. Она старая, и краска давно выцвела. Странно, что ее вообще давным-давно не сожгли, но по какой-то причине она сохранилась.
Граф сел на скамью и взял шкатулку. Она была квадратная, но неглубокая и вряд ли могла бы вместить в себя нечто большее по размеру, чем мужская перчатка. Железные петли проржавели, а подняв крышку, он увидел, что шкатулка пуста.
— И это все? — не сумел скрыть своего разочарования граф.
— Посмотри внимательнее, монсеньор, — терпеливо повторил Планшар.
Граф посмотрел снова. Изнутри шкатулка была окрашена в желтый цвет, и эта краска сохранилась лучше, чем сильно выцветшая наружная поверхность, но граф увидел, что раньше шкатулка была черной и на ее крышке красовался герб, вроде бы незнакомый. Разглядеть детали было трудно, но ему показалось, что это лев или какой-то другой зверь, стоящий на задних лапах, зажав в передних какой-то предмет.
— Йал, держащий чашу, — пояснил аббат.
— Чашу? Это, конечно, Грааль?
— Герб семьи Вексиев. — Планшар проигнорировал вопрос графа. — Местная легенда гласит, что чаша была добавлена к гербу незадолго до падения Астарака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104