что это – яблоки и груши, привезенные из-за гор.
И, наконец, самое важное: Эбенизер Прим впервые за многие годы не пришел в дом Шантиклеров, чтобы собственноручно завести часы. Эбенизер был образцом достоинства и пунктуальности. В высшем обществе Луда ходила шутка о том, что можно быть уверенным в своем социальном статусе лишь до тех пор, пока Эбенизер приходит к вам в дом заводить часы собственной персоной, а не присылает одного из своих подмастерьев.
Подмастерье, которого он на этот раз прислал к мастеру Натаниэлю, выглядел почти так же респектабельно, как и сам часовщик. Он носил аккуратный черный парик и имел крайне набожный вид, словно священник, отпускающий грехи. Уголки его рта были опущены вниз, как стрелка на часах, остановившихся в 7.25.
Несомненно, этот молодой человек был в полной мере осведомлен о неприятных слухах, связанных с домом Шантиклеров. Он с таким ужасом смотрел на часы с лунообразным циферблатом и стрелками в виде кошачьих усов, при надлежавшие еще деду мастера Натаниэля, с такой осторожностью открывал их корпус красного дерева, с таким отвращением вытирал пальцы носовым платком после настройки маятника, словно ни в чем не повинные часы были поверенными зловредного мэра, гротескным страшилищем – котищем, который, урча, облизывает усы после грязной оргии на помойке.
Но мастер Натаниэль оставался безразличен к этим свидетельствам своего убывающего авторитета.
Когда он впервые услышал о бегстве Цветочков Крабьяблонс, то чуть не сошел с ума. Внезапно факты, казавшиеся невероятными, стали вполне реальными.
Впервые в жизни его тайные расплывчатые страхи стали обретать форму и сходились в одной точке: этой точкой был Ранульф.
Его первым побуждением было бросить все и спешно скакать на ферму. Но что это даст? Подобный необдуманный поступок будет только на руку врагам, лишним поводом для новых слухов.
Кроме того, было бы безумием привозить сейчас Ранульфа в Луд. Во всем Доримаре не было места, более опасного для мальчика, чем заполненный волшебными фруктами город. Мэр чувствовал себя в мышеловке.
Он продолжал получать радостные письма от Ранульфа и отчеты Люка Коноплина. Постепенно тревога и беспокойство сменились какой-то фатальной покорностью судьбе, которая освобождала его от необходимости действовать.
Он не находил покоя и в собственном доме. Госпожа Златорада, всегда любившая Черносливку больше Ранульфа, находилась в состоянии нервной депрессии.
Каждый раз, когда она вдруг осознавала, что Черносливка отведала волшебных фруктов и потерялась где-то в Эльфских Пределах или в Стране Фей, у нее начинались тошнота и сильные приступы рвоты.
Мастер Натаниэль изредка чувствовал облегчение, когда гулял по тенистым аллеям своего сада или бродил по Полям Греммери, ибо кладбище действовало на него умиротворяюще и располагало к философскому восприятию жизни.
Созерцание памятников умершим, застывших в своей неподвижной красоте, тихие тенистые аллеи сообщали его душе покой, и он грезил о жизни, в которой нет ни движения, ни страдания, только молчаливый рост и медленное незаметное созревание.
Как бы ему хотелось быть среди тех, кто давно успокоился и не испытывает более ни страха, ни страданий.
Иногда, когда он бродил днем по улицам города, ему казалось, что жители Луда открыли великую тайну молчания. Лавочники стояли у дверей магазинов и пустыми глазами смотрели на улицу, далекие от своих обычных дел. И юноши, приглашавшие своих любимых кататься на лодке по реке Пестрой, смотрели на них не видящими глазами, а девушки устремляли взор в пространство, рассеянно опустив руку в воду.
И звуки на улице – грохот колес, шаги прохожих, голос разносчика, расхваливающего свой товар, – казалось, доносились откуда-то издалека и были такими же бесплотными и далекими от любой человеческой деятельности, как пение птиц.
Как ни странно, но даже обычная уличная суета на Хай-стрит действовала на него умиротворяюще, будто он находился не в городе, а на подворье сельской фермы, по которой расхаживала квохчущая и гогочущая живность. И улица, и дома, и витрины магазинов, и булыжники мостовой под ногами – все, казалось, было создано человеком из неких самостоятельно растущих предметов. Город выглядел, словно причудливый сад, созданный кем-то в нарочито формалистском и причудливо урбанистическом стиле. Мастер Натаниэль бродил вдоль домов, как между густыми зелеными стенами двойной изгороди из самшита или по своей тенистой аллее, усыпанной золотыми листьями.
Если бы жизнь в Луде-Туманном навсегда осталась такой, не было бы надобности умирать.
Глава 10
Песня Конопельки
В иные дни самые тихие и безлюдные места не приносили облегчения мастеру Натаниэлю; он проваливался в состояние, описанное Ранульфом; казалось, все его существо заполонила всепоглощающая, невыносимая боль, от которой даже внешний мир переставал существовать.
Однажды днем, чувствуя себя прескверно, он бродил по Полям Греммери.
По надгробным эпитафиям можно было проследить историю Доримара. Спокойная печаль эпитафий времен герцогов – «Эглантина скорбит по Эндимиону, вчера – живому, сегодня – мертвому» или «При ее жизни Амброзию часто снилось, что Незабудка мертва. В этот раз он проснулся и обнаружил, что это явь» – сменялась надписями времен развития промышленности и благоденствия ранних лет Республики вплоть до прагматизма наших дней, например: «Здесь покоится Гиацинт Вензельзедер, ткач, растянувший свою жизнь так же, как свои ткани, далеко за разумные естественные пределы, и, к великому сожалению его семьи, умерший в возрасте девяноста девяти лет».
Но в тот день даже его любимая эпитафия о старом булочнике Эбенизере Спайке, на протяжении шестидесяти лет снабжавшем жителей Луда-Туманного свежим вкусным хлебом, не могла успокоить мастера Натаниэля.
Меланхолия так крепко держала его в своих объятиях, что даже увидев дверь своей фамильной часовни слегка приоткрытой, он только на минуту удивился.
Часовня Шантиклеров принадлежала к числу самых красивых на Полях Греммери. Она была построена из розового мрамора, с изящными колоннами, украшенными рельефными изображениями цветов, листьев и охваченных паникой бегущих людей – типичным орнаментом для древнего искусства Доримара. Часовня скорее походила на изысканный летний домик, и первым ее хозяином, как гласила молва, был не кто иной, как герцог Обри. Конечно же, согласно легенде, он устраивал свои оргии на кладбище.
Никто и никогда не входил туда, кроме мастера Натаниэля и его домашних, возлагавших цветы в годовщину смерти родителей. Но, тем не менее, дверь была приоткрыта.
Единственное объяснение, которое он нашел для самого себя, – это предположение, что благочестивая Конопелька побывала там сегодня в честь какой-то забытой родственниками годовщины в жизни старого хозяина или хозяйки и, уходя, забыла запереть дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
И, наконец, самое важное: Эбенизер Прим впервые за многие годы не пришел в дом Шантиклеров, чтобы собственноручно завести часы. Эбенизер был образцом достоинства и пунктуальности. В высшем обществе Луда ходила шутка о том, что можно быть уверенным в своем социальном статусе лишь до тех пор, пока Эбенизер приходит к вам в дом заводить часы собственной персоной, а не присылает одного из своих подмастерьев.
Подмастерье, которого он на этот раз прислал к мастеру Натаниэлю, выглядел почти так же респектабельно, как и сам часовщик. Он носил аккуратный черный парик и имел крайне набожный вид, словно священник, отпускающий грехи. Уголки его рта были опущены вниз, как стрелка на часах, остановившихся в 7.25.
Несомненно, этот молодой человек был в полной мере осведомлен о неприятных слухах, связанных с домом Шантиклеров. Он с таким ужасом смотрел на часы с лунообразным циферблатом и стрелками в виде кошачьих усов, при надлежавшие еще деду мастера Натаниэля, с такой осторожностью открывал их корпус красного дерева, с таким отвращением вытирал пальцы носовым платком после настройки маятника, словно ни в чем не повинные часы были поверенными зловредного мэра, гротескным страшилищем – котищем, который, урча, облизывает усы после грязной оргии на помойке.
Но мастер Натаниэль оставался безразличен к этим свидетельствам своего убывающего авторитета.
Когда он впервые услышал о бегстве Цветочков Крабьяблонс, то чуть не сошел с ума. Внезапно факты, казавшиеся невероятными, стали вполне реальными.
Впервые в жизни его тайные расплывчатые страхи стали обретать форму и сходились в одной точке: этой точкой был Ранульф.
Его первым побуждением было бросить все и спешно скакать на ферму. Но что это даст? Подобный необдуманный поступок будет только на руку врагам, лишним поводом для новых слухов.
Кроме того, было бы безумием привозить сейчас Ранульфа в Луд. Во всем Доримаре не было места, более опасного для мальчика, чем заполненный волшебными фруктами город. Мэр чувствовал себя в мышеловке.
Он продолжал получать радостные письма от Ранульфа и отчеты Люка Коноплина. Постепенно тревога и беспокойство сменились какой-то фатальной покорностью судьбе, которая освобождала его от необходимости действовать.
Он не находил покоя и в собственном доме. Госпожа Златорада, всегда любившая Черносливку больше Ранульфа, находилась в состоянии нервной депрессии.
Каждый раз, когда она вдруг осознавала, что Черносливка отведала волшебных фруктов и потерялась где-то в Эльфских Пределах или в Стране Фей, у нее начинались тошнота и сильные приступы рвоты.
Мастер Натаниэль изредка чувствовал облегчение, когда гулял по тенистым аллеям своего сада или бродил по Полям Греммери, ибо кладбище действовало на него умиротворяюще и располагало к философскому восприятию жизни.
Созерцание памятников умершим, застывших в своей неподвижной красоте, тихие тенистые аллеи сообщали его душе покой, и он грезил о жизни, в которой нет ни движения, ни страдания, только молчаливый рост и медленное незаметное созревание.
Как бы ему хотелось быть среди тех, кто давно успокоился и не испытывает более ни страха, ни страданий.
Иногда, когда он бродил днем по улицам города, ему казалось, что жители Луда открыли великую тайну молчания. Лавочники стояли у дверей магазинов и пустыми глазами смотрели на улицу, далекие от своих обычных дел. И юноши, приглашавшие своих любимых кататься на лодке по реке Пестрой, смотрели на них не видящими глазами, а девушки устремляли взор в пространство, рассеянно опустив руку в воду.
И звуки на улице – грохот колес, шаги прохожих, голос разносчика, расхваливающего свой товар, – казалось, доносились откуда-то издалека и были такими же бесплотными и далекими от любой человеческой деятельности, как пение птиц.
Как ни странно, но даже обычная уличная суета на Хай-стрит действовала на него умиротворяюще, будто он находился не в городе, а на подворье сельской фермы, по которой расхаживала квохчущая и гогочущая живность. И улица, и дома, и витрины магазинов, и булыжники мостовой под ногами – все, казалось, было создано человеком из неких самостоятельно растущих предметов. Город выглядел, словно причудливый сад, созданный кем-то в нарочито формалистском и причудливо урбанистическом стиле. Мастер Натаниэль бродил вдоль домов, как между густыми зелеными стенами двойной изгороди из самшита или по своей тенистой аллее, усыпанной золотыми листьями.
Если бы жизнь в Луде-Туманном навсегда осталась такой, не было бы надобности умирать.
Глава 10
Песня Конопельки
В иные дни самые тихие и безлюдные места не приносили облегчения мастеру Натаниэлю; он проваливался в состояние, описанное Ранульфом; казалось, все его существо заполонила всепоглощающая, невыносимая боль, от которой даже внешний мир переставал существовать.
Однажды днем, чувствуя себя прескверно, он бродил по Полям Греммери.
По надгробным эпитафиям можно было проследить историю Доримара. Спокойная печаль эпитафий времен герцогов – «Эглантина скорбит по Эндимиону, вчера – живому, сегодня – мертвому» или «При ее жизни Амброзию часто снилось, что Незабудка мертва. В этот раз он проснулся и обнаружил, что это явь» – сменялась надписями времен развития промышленности и благоденствия ранних лет Республики вплоть до прагматизма наших дней, например: «Здесь покоится Гиацинт Вензельзедер, ткач, растянувший свою жизнь так же, как свои ткани, далеко за разумные естественные пределы, и, к великому сожалению его семьи, умерший в возрасте девяноста девяти лет».
Но в тот день даже его любимая эпитафия о старом булочнике Эбенизере Спайке, на протяжении шестидесяти лет снабжавшем жителей Луда-Туманного свежим вкусным хлебом, не могла успокоить мастера Натаниэля.
Меланхолия так крепко держала его в своих объятиях, что даже увидев дверь своей фамильной часовни слегка приоткрытой, он только на минуту удивился.
Часовня Шантиклеров принадлежала к числу самых красивых на Полях Греммери. Она была построена из розового мрамора, с изящными колоннами, украшенными рельефными изображениями цветов, листьев и охваченных паникой бегущих людей – типичным орнаментом для древнего искусства Доримара. Часовня скорее походила на изысканный летний домик, и первым ее хозяином, как гласила молва, был не кто иной, как герцог Обри. Конечно же, согласно легенде, он устраивал свои оргии на кладбище.
Никто и никогда не входил туда, кроме мастера Натаниэля и его домашних, возлагавших цветы в годовщину смерти родителей. Но, тем не менее, дверь была приоткрыта.
Единственное объяснение, которое он нашел для самого себя, – это предположение, что благочестивая Конопелька побывала там сегодня в честь какой-то забытой родственниками годовщины в жизни старого хозяина или хозяйки и, уходя, забыла запереть дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69