знаток.
По Оби - широкой и солнечной - мчался корабль на подводных крыльях, «Метеор». На палубе стоял матрос Григорьев. С берега на него смотрели Качушин, Анискин и Яков Власович. Скоро, то есть почти в считанные секунды, «Метеор» превратился в точку, потом - еще быстрее - исчез из поля зрения.
- Иконы и вещественные доказательства я передал с капитаном «Метеора», - сказал Качушин. - Будет произведено всестороннее исследование…
- Изотопами? - живо заинтересовался Анискин. - Или лучами, которые рентгеновски?
- Всесторонне, Федор Иванович, - ответил следователь. - Думаю, надо скорее возвращаться. Следует произвести официальный запрос на всех четверых подозреваемых - образование, истинное место рождения, связи с коллекционерами икон и нумизматами.
Яков Власович внезапно сделал догоняющее движение в сторону исчезнувшего «Метеора», забеспокоился чрезвычайно.
- Как бы у матроса иконы не украли! - воскликнул он.
- Вам-то что? - удивился Анискин. - Иконы-то - поповские!
- Как что? - всплеснул руками директор. - Может пропасть народное достояние.
Анискин примолк, глядя в пустой купол безоблачного неба, наконец пробормотал огорченно:
- Народное достояние? Эх, еще не все понимаю…
Анискин ввел Качушина в комнату, в которой когда-то жила дочь Зинаида, и все здесь напоминало о ней - портрет на стене, стеллаж с отлично подобранными книгами, большое зеркало-трюмо. Пышная кровать была расстелена, горел зеленый торшер для чтения, и Анискин сразу же показал на стеллаж.
- Ты, Игорь Владимирович, книги-то без спросу бери, - сказал он. - Ты без книги, я уж знаю, не заснешь!
Следователь благодарно улыбнулся.
- Спасибо, Федор Иванович! Но у меня - другое чтение… - Он вынул из своего крошечного чемодана книгу, положил ее на тумбочку возле кровати. - Надо по делу почитать, Федор Иванович.
Анискин взял книгу, посмотрел на обложку и прочел:
- Владимир Солоухин. «Черные доски»… Про иконы?
- Да, Федор Иванович…
Участковый поскреб в затылке, покосился на Качушина.
- Может быть, и мне почитать, что ли, как вы закончите.
- О чем речь, Федор Иванович, завтра получите книгу…
- Ну, спокойной ночи!
- Спокойной ночи, Федор Иванович!
Ночь. Своей скрытой тропой к тайнику пробирается человек, высокий, с бородой, в перчатках, черных очках, поднятых на лоб. Шагает осторожно, на ногах - чехлы, конечно, надеты, одной рукой бережно прижимает к себе две упакованные иконы, в другой руке - палка, сучковатая, толстая. Неизвестный едва-едва прикасается ею к земле. У него вид предельно счастливого человека, Открывается тайник, неизвестный сидит к нам спиной, хорошо освещенный лунным светом. Руки в перчатках - руки искуснейшего хирурга. Вот он закрывает тайник, поднимается, пятясь уходит… О, ужас! Сучковатая палка остается прислоненной к могучему дереву, отполированная до блеска временем и руками, светится золотой загогулистой линией.
- Старик, старик, - пятясь от сокровищницы, шепчет неизвестный. - Знал бы ты, дед, что продал за пятерку!
Ночь постепенно переходит в утро. Сладко спят на полу, на толстых матрацах Евгений Молочков и Юрий Буровских. Под подушкой у второго - стопка из шести икон. Оба сладко и смачно посапывают.
Быстро, как зверина, просыпается бригадир. Открыв глаза, сразу делается свежим, бодрым, готовым к немедленному действию. Не думая и не заботясь о сне соседей, гремит чем попало, скрипит половицами, бренчит дужкой ведра, из которого жадно пьет воду.
- Четыре! - отрываясь от ведра, прокричал бригадир. - Это вам не в колхозе - до десяти у меня не поспите!
Поднимаясь, еле еще продирая глаза, Юрий Буровских ворчит:
- В колхозе не в десять поднимаются - в семь… А мы что, не люди? Жаден ты, Иван Петрович, как поп…
Бригадир волчком повернулся к гитаристу, ощерился снова по-звериному.
- Поп? - зарычал он. - Поп, говоришь? Я жаден, а кто у попа и директора иконы украл? Ты - подлец, грабитель, ворюга. Я жаден, да работой, а ты… Шестью иконами глаза Анискину отводишь… - Он призывающе обратился ко всем. - Чего молчите, чертовы работнички?! Если шабашник воровать начнет - кончилась наша сытая жизнь. Нанимать не будут, по миру пойдем с протянутой рукой…
- Зачем ругаешься, - сказал Вано. - Не надо ругаться… А ты, дорогой друг Юра, если виноват, иди - признавайся…
- Жить честно надо, - сказал Кадыр. - Человек ворует - не люблю. Иди, признавайся, без тебя достроим…
- Н-да, положеньице, - сказал Евгений Молочков. - Хуже архиерейского…
Юрий Буровских стоял растерянный и робкий - так на него наседал бригадир.
Самый лучший день, пожалуй, вызрел над деревней и Обью! Просторно было так, что глаз не хватало, красиво - что сердцу тесно. Анискин и Качушин шли по улице неторопливо, находили время и поговорить и по сторонам посмотреть. У трех древних осокарей они остановились, полюбовались на деревья, реку, заречье, чаек, что с криками носились над безморщинной, но стремительно и плавно несущейся к Ледовитому океану рекой.
- Красота какая, - сказал Качушин. - Теперь даже в райцентре четырехэтажные дома загораживают небо…
- Во! О красоте и поговорить охота, - обрадовался Анискин. - О ней, красоте, все собираюсь вам слово сказать, товарищ капитан… Ну, ладно, Игорь Владимирович… Я ведь прочел «Черные доски» Солоухина, который Владимир… Деревенский мужик, хоть и словом красуется… Так что прочел я «Черные доски»…
- Понравилось?
- Наверное, понравилось, - задумчиво отозвался Анискин. - Да нет, просто понравилось, ежели я теперь пропавши иконы со смыслом ищу! Это и правда: народное достояние да неоценимое богатство…
Они пошли по улице дальше, к клубу, на котором висела афиша фильма «Калина красная».
Бежала серединой улицы, собирая за собой толпу, баба-сплетница Сузгиниха, махала руками, вопила:
- Все иконы у Валерьяновны украли, всю одежонку увели, все Сережкины деньги забрали… Ратуйте, люди, ратуйте, обратно банда завелась, а чего милиция глядит! Ой, все у Валерьяновны скрали, ничего в доме не оставили, окромя щербатой сковородки!
За Сузгинихой и толпой шла согнутая временем Валерьяновна. Подойдя к крыльцу клуба, на котором стояли Качушин, Анискин, Паздников, Молочков, она выпрямилась, сделалась той Валерьяновной, которой была когда-то: красавицей, бой-бабой, грозой деревенских мужиков.
- Это чего же получается, товарищи милиция? - спросила Валерьяновна.
- Что у меня барахлишко увели - это Сузгиниха брешет, а вот… У меня Иоанна Крестителя украли!
- Ну! - остолбенел участковый.
- Я на вас, милиция, не богу буду жаловаться, - сказала Валерьяновна.
- Я вашему министру пожалуюсь…
Зазвонил телефон, Качушин поднял трубку, обрадовался:
- Да! Капитан Качушин! Здравия желаю, товарищ подполковник. Слу-у-у-шаю! Так! Так! Понятно! Советуете повторить операцию «Чемодан»… Есть, товарищ подполковник!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
По Оби - широкой и солнечной - мчался корабль на подводных крыльях, «Метеор». На палубе стоял матрос Григорьев. С берега на него смотрели Качушин, Анискин и Яков Власович. Скоро, то есть почти в считанные секунды, «Метеор» превратился в точку, потом - еще быстрее - исчез из поля зрения.
- Иконы и вещественные доказательства я передал с капитаном «Метеора», - сказал Качушин. - Будет произведено всестороннее исследование…
- Изотопами? - живо заинтересовался Анискин. - Или лучами, которые рентгеновски?
- Всесторонне, Федор Иванович, - ответил следователь. - Думаю, надо скорее возвращаться. Следует произвести официальный запрос на всех четверых подозреваемых - образование, истинное место рождения, связи с коллекционерами икон и нумизматами.
Яков Власович внезапно сделал догоняющее движение в сторону исчезнувшего «Метеора», забеспокоился чрезвычайно.
- Как бы у матроса иконы не украли! - воскликнул он.
- Вам-то что? - удивился Анискин. - Иконы-то - поповские!
- Как что? - всплеснул руками директор. - Может пропасть народное достояние.
Анискин примолк, глядя в пустой купол безоблачного неба, наконец пробормотал огорченно:
- Народное достояние? Эх, еще не все понимаю…
Анискин ввел Качушина в комнату, в которой когда-то жила дочь Зинаида, и все здесь напоминало о ней - портрет на стене, стеллаж с отлично подобранными книгами, большое зеркало-трюмо. Пышная кровать была расстелена, горел зеленый торшер для чтения, и Анискин сразу же показал на стеллаж.
- Ты, Игорь Владимирович, книги-то без спросу бери, - сказал он. - Ты без книги, я уж знаю, не заснешь!
Следователь благодарно улыбнулся.
- Спасибо, Федор Иванович! Но у меня - другое чтение… - Он вынул из своего крошечного чемодана книгу, положил ее на тумбочку возле кровати. - Надо по делу почитать, Федор Иванович.
Анискин взял книгу, посмотрел на обложку и прочел:
- Владимир Солоухин. «Черные доски»… Про иконы?
- Да, Федор Иванович…
Участковый поскреб в затылке, покосился на Качушина.
- Может быть, и мне почитать, что ли, как вы закончите.
- О чем речь, Федор Иванович, завтра получите книгу…
- Ну, спокойной ночи!
- Спокойной ночи, Федор Иванович!
Ночь. Своей скрытой тропой к тайнику пробирается человек, высокий, с бородой, в перчатках, черных очках, поднятых на лоб. Шагает осторожно, на ногах - чехлы, конечно, надеты, одной рукой бережно прижимает к себе две упакованные иконы, в другой руке - палка, сучковатая, толстая. Неизвестный едва-едва прикасается ею к земле. У него вид предельно счастливого человека, Открывается тайник, неизвестный сидит к нам спиной, хорошо освещенный лунным светом. Руки в перчатках - руки искуснейшего хирурга. Вот он закрывает тайник, поднимается, пятясь уходит… О, ужас! Сучковатая палка остается прислоненной к могучему дереву, отполированная до блеска временем и руками, светится золотой загогулистой линией.
- Старик, старик, - пятясь от сокровищницы, шепчет неизвестный. - Знал бы ты, дед, что продал за пятерку!
Ночь постепенно переходит в утро. Сладко спят на полу, на толстых матрацах Евгений Молочков и Юрий Буровских. Под подушкой у второго - стопка из шести икон. Оба сладко и смачно посапывают.
Быстро, как зверина, просыпается бригадир. Открыв глаза, сразу делается свежим, бодрым, готовым к немедленному действию. Не думая и не заботясь о сне соседей, гремит чем попало, скрипит половицами, бренчит дужкой ведра, из которого жадно пьет воду.
- Четыре! - отрываясь от ведра, прокричал бригадир. - Это вам не в колхозе - до десяти у меня не поспите!
Поднимаясь, еле еще продирая глаза, Юрий Буровских ворчит:
- В колхозе не в десять поднимаются - в семь… А мы что, не люди? Жаден ты, Иван Петрович, как поп…
Бригадир волчком повернулся к гитаристу, ощерился снова по-звериному.
- Поп? - зарычал он. - Поп, говоришь? Я жаден, а кто у попа и директора иконы украл? Ты - подлец, грабитель, ворюга. Я жаден, да работой, а ты… Шестью иконами глаза Анискину отводишь… - Он призывающе обратился ко всем. - Чего молчите, чертовы работнички?! Если шабашник воровать начнет - кончилась наша сытая жизнь. Нанимать не будут, по миру пойдем с протянутой рукой…
- Зачем ругаешься, - сказал Вано. - Не надо ругаться… А ты, дорогой друг Юра, если виноват, иди - признавайся…
- Жить честно надо, - сказал Кадыр. - Человек ворует - не люблю. Иди, признавайся, без тебя достроим…
- Н-да, положеньице, - сказал Евгений Молочков. - Хуже архиерейского…
Юрий Буровских стоял растерянный и робкий - так на него наседал бригадир.
Самый лучший день, пожалуй, вызрел над деревней и Обью! Просторно было так, что глаз не хватало, красиво - что сердцу тесно. Анискин и Качушин шли по улице неторопливо, находили время и поговорить и по сторонам посмотреть. У трех древних осокарей они остановились, полюбовались на деревья, реку, заречье, чаек, что с криками носились над безморщинной, но стремительно и плавно несущейся к Ледовитому океану рекой.
- Красота какая, - сказал Качушин. - Теперь даже в райцентре четырехэтажные дома загораживают небо…
- Во! О красоте и поговорить охота, - обрадовался Анискин. - О ней, красоте, все собираюсь вам слово сказать, товарищ капитан… Ну, ладно, Игорь Владимирович… Я ведь прочел «Черные доски» Солоухина, который Владимир… Деревенский мужик, хоть и словом красуется… Так что прочел я «Черные доски»…
- Понравилось?
- Наверное, понравилось, - задумчиво отозвался Анискин. - Да нет, просто понравилось, ежели я теперь пропавши иконы со смыслом ищу! Это и правда: народное достояние да неоценимое богатство…
Они пошли по улице дальше, к клубу, на котором висела афиша фильма «Калина красная».
Бежала серединой улицы, собирая за собой толпу, баба-сплетница Сузгиниха, махала руками, вопила:
- Все иконы у Валерьяновны украли, всю одежонку увели, все Сережкины деньги забрали… Ратуйте, люди, ратуйте, обратно банда завелась, а чего милиция глядит! Ой, все у Валерьяновны скрали, ничего в доме не оставили, окромя щербатой сковородки!
За Сузгинихой и толпой шла согнутая временем Валерьяновна. Подойдя к крыльцу клуба, на котором стояли Качушин, Анискин, Паздников, Молочков, она выпрямилась, сделалась той Валерьяновной, которой была когда-то: красавицей, бой-бабой, грозой деревенских мужиков.
- Это чего же получается, товарищи милиция? - спросила Валерьяновна.
- Что у меня барахлишко увели - это Сузгиниха брешет, а вот… У меня Иоанна Крестителя украли!
- Ну! - остолбенел участковый.
- Я на вас, милиция, не богу буду жаловаться, - сказала Валерьяновна.
- Я вашему министру пожалуюсь…
Зазвонил телефон, Качушин поднял трубку, обрадовался:
- Да! Капитан Качушин! Здравия желаю, товарищ подполковник. Слу-у-у-шаю! Так! Так! Понятно! Советуете повторить операцию «Чемодан»… Есть, товарищ подполковник!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20