Но… Даже не утонула. Там были льдины – а я попала мимо льдин. Плавать не умею – а вода держит. Понимаю, что не тону, и думаю: «Ну, хоть бы ногу свело судорогой», – но и этого не произошло. И люди, как назло, подоспели и вытащили… Спросили: «Откуда ты? Что ты тут плаваешь?». А я им говорю: «Я из морга. Но не сдавайте меня никуда». Дала телефон, по которому позвонить, и за мной приехал Сергей… Я, конечно, держусь изо всех сил, но я мертвая. Я не знаю, как он там без меня.
…Очнувшись 26-го, после штурма, уже в больнице, Ира поняла, что лежит под одеялом абсолютно голая. Все остальные заложницы рядом – в своей одежде, а она – нет, только иконка зажата в руке. Когда смогла говорить, то стала просить у медсестер вернуть ей хоть что-то из ее одежды, но те объяснили: все, в чем ее привезли из «Норд-Оста», по приказу сотрудников спецслужб уничтожено, так как было залито кровью.
Но почему?… И чья это кровь? И откуда она, если официально там был только газ? А отключилась Ира, сжимая сына в объятиях?… И значит, тот, чья кровь, был расстрелян так, что кровь не могла не хлынуть на нее… Значит, это кровь Ярослава!
– Эта последняя ночь сначала была беспокойная, – вспоминает Ира. – Террористы нервничали. Но потом «Моцарт» (так мы его звали) – Мовсар Бараев, их главный, объявил, что до 11 утра сидите спокойно, появилась надежда. Чеченцы стали разбрасывать соки. Они их нам кидали. Не разрешали вставать с места, а если кому что-то требовалось, следовало поднять руку. И тогда тебе кидали сок или воду. Когда начался штурм, и мы увидели, как террористы забегали по сцене, я сказала сестре: «Прикрой Настю курткой», – а сама крепко обняла Ярослава. Я, в общем-то, не поняла, что пошел газ, – я просто увидела, как террористы занервничали. Ярослав был выше меня, и поэтому получилось, что это он как бы меня накрыл собою, когда я его обняла… Потом отключилась… А уже в морге увидела: входное отверстие – именно с внешней от меня стороны. Выходит, я им закрылась. Пуля прошла через него и не попала в меня. Он спас меня… Хотя это я только и делала все 57 часов в заложниках, как мечтала его спасти.
Но чья была пуля?… Террористов? Или «своя»?… Проводилась ли баллистическая экспертиза? Каковы ее результаты?… И брали ли кровь с одежды на биохимический анализ с целью установить, чья она?
Никому в семье так и не известны ответы на эти вопросы. Все материалы по делу строго засекречены. Даже от матери. В морге, в книге учета, хоть и было вписано, что причина смерти – «огнестрельное ранение», но запись была сделана карандашом. Позже и эту книгу засекретили, и теперь никто не знает, стерли карандашную запись или оставили… «Стерли, конечно», – уверена семья.
– Сначала я думала на одну из чеченок. Пока мы ТАМ сидели, – рассказывает Ира, – она была все время рядом с нами. Она видела, что я, чуть опасность, шум, крики – хватаю сына и крепко держу его. Я сама виновата, что привлекла ее внимание, и она зацепила нас взглядом. Все время за нами следила, как мне казалось. А однажды встала рядом и сказала мне, пристально смотря на Ярослава: «А вот мой остался там ». То есть в Чечне. После этого ничего плохого с нами не произошло, но мне все время казалось, что отовсюду она следит за нами. Так что, может, она и выстрелила в Ярослава?… Я и сейчас спать не могу: вижу ее глаза перед собой – узкую полоску лица.
…Позже друзья объяснят Ире: нет, это не так, входное отверстие на теле Ярослава, если судить по его размеру, – не от пистолета. А у чеченок ведь были только пистолеты.
И значит, вопрос тот же: все-таки, чья пуля? Кто ее выпустил?…
– Выходит, «наши», – говорит Ира. – Конечно, у нас были очень неудобные места… С точки зрения положения заложников – прямо у дверей. Нам не повезло… Кто входил, сразу же тут наш 11-й ряд. Когда в зал ворвались террористы, они первыми делом увидели именно нас. Но и когда «наши» появились, мы опять были первыми на дороге.
Впрочем, Ира может анализировать, что и как было, сколько ей угодно. Ее точка зрения и догадки власти не волнуют. Государственная установка: четверо «огнестрелов», и ни одним больше. Ярослав – пятый, значит, вне официальной линии. Поэтому в свидетельстве о смерти Ярослава – трусливая пустота на том месте, где должна быть указана «причина смерти». Собственно, Ярослав даже официально и не признан потерпевшим по уголовному делу № 229133 – это номер так называемого «дела „Норд-Оста“, которое расследует следственная бригада Московской городской прокуратуры. Будто он и не был заложником…
– Меня убивает, что Ярослав жил, а теперь власти делают вид, что такого человека вовсе не было… – считает Ира.
Более того: как только Ира поделилась с некоторыми журналистами своими догадками, сомнениями и вопросами, ее тут же вызвали в прокуратуру, где ведут дело «Норд-Оста». Следователь был зол и начал с места в карьер: «Вы что это скандал устраиваете? Вы что, не знаете, что он НЕ МОЖЕТ быть с пулей?».
А дальше – хорошенько припугнул несчастную мать, и без того находящуюся в тяжелейшем моральном состоянии. «Или вы пишете сейчас заявление, что ничего журналистам не говорили и это они сами все придумали, и тогда мы привлекаем их к уголовной ответственности за клевету на спецслужбы – или мы разроем могилу вашего сына без вашего разрешения и проведем эксгумацию!»
Ира на подлый шантаж не поддалась – заявления не написала. Попрощалась после четырехчасовой (!) «обработки» в прокуратуре и поехала прямиком на кладбище. Сторожить. Был поздний ноябрь – в Москве это самая настоящая зима. Ира пролежала на могиле, охраняя ее, несколько часов – думая, что вот-вот пожалуют мародеры из прокуратуры и потревожат покой Ярослава… И опять ее спасли от смерти друзья, стали искать по городу, когда ночью она не вернулась домой, – проверили, среди прочего, может, на могиле она…
…Ира верит: самое главное теперь, чтобы Ярослав услышал их и понял, как семья его ценит, и хотя жизнь у него не получилась и его настигла такая страшная смерть, он должен знать, что семья понимает, до какой степени мужественно он вел себя в последние часы, каким взрослым оказался, несмотря на неполные шестнадцать лет. Ведь мальчик слыл скромным и домашним, закончил музыкальную школу, пока другие ходили с пивом по улицам и тренировались в сквернословии… И очень страдал от этого – хотел быть «крутым», в понимании подростка, конечно, то есть решительным, смелым, стойким…
У него была одна важная тетрадка – дневник, из тех, что есть в его возрасте почти у каждого из нас, и там он отвечал на некоторые главные для себя вопросы. Ира прочитала тетрадку уже после «Норд-Оста». Например, такое: какие черты характера в себе тебе нравятся, а какие – нет? Ярослав написал: «Ненавижу, что я такой трус, стеснительный и нерешительный».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
…Очнувшись 26-го, после штурма, уже в больнице, Ира поняла, что лежит под одеялом абсолютно голая. Все остальные заложницы рядом – в своей одежде, а она – нет, только иконка зажата в руке. Когда смогла говорить, то стала просить у медсестер вернуть ей хоть что-то из ее одежды, но те объяснили: все, в чем ее привезли из «Норд-Оста», по приказу сотрудников спецслужб уничтожено, так как было залито кровью.
Но почему?… И чья это кровь? И откуда она, если официально там был только газ? А отключилась Ира, сжимая сына в объятиях?… И значит, тот, чья кровь, был расстрелян так, что кровь не могла не хлынуть на нее… Значит, это кровь Ярослава!
– Эта последняя ночь сначала была беспокойная, – вспоминает Ира. – Террористы нервничали. Но потом «Моцарт» (так мы его звали) – Мовсар Бараев, их главный, объявил, что до 11 утра сидите спокойно, появилась надежда. Чеченцы стали разбрасывать соки. Они их нам кидали. Не разрешали вставать с места, а если кому что-то требовалось, следовало поднять руку. И тогда тебе кидали сок или воду. Когда начался штурм, и мы увидели, как террористы забегали по сцене, я сказала сестре: «Прикрой Настю курткой», – а сама крепко обняла Ярослава. Я, в общем-то, не поняла, что пошел газ, – я просто увидела, как террористы занервничали. Ярослав был выше меня, и поэтому получилось, что это он как бы меня накрыл собою, когда я его обняла… Потом отключилась… А уже в морге увидела: входное отверстие – именно с внешней от меня стороны. Выходит, я им закрылась. Пуля прошла через него и не попала в меня. Он спас меня… Хотя это я только и делала все 57 часов в заложниках, как мечтала его спасти.
Но чья была пуля?… Террористов? Или «своя»?… Проводилась ли баллистическая экспертиза? Каковы ее результаты?… И брали ли кровь с одежды на биохимический анализ с целью установить, чья она?
Никому в семье так и не известны ответы на эти вопросы. Все материалы по делу строго засекречены. Даже от матери. В морге, в книге учета, хоть и было вписано, что причина смерти – «огнестрельное ранение», но запись была сделана карандашом. Позже и эту книгу засекретили, и теперь никто не знает, стерли карандашную запись или оставили… «Стерли, конечно», – уверена семья.
– Сначала я думала на одну из чеченок. Пока мы ТАМ сидели, – рассказывает Ира, – она была все время рядом с нами. Она видела, что я, чуть опасность, шум, крики – хватаю сына и крепко держу его. Я сама виновата, что привлекла ее внимание, и она зацепила нас взглядом. Все время за нами следила, как мне казалось. А однажды встала рядом и сказала мне, пристально смотря на Ярослава: «А вот мой остался там ». То есть в Чечне. После этого ничего плохого с нами не произошло, но мне все время казалось, что отовсюду она следит за нами. Так что, может, она и выстрелила в Ярослава?… Я и сейчас спать не могу: вижу ее глаза перед собой – узкую полоску лица.
…Позже друзья объяснят Ире: нет, это не так, входное отверстие на теле Ярослава, если судить по его размеру, – не от пистолета. А у чеченок ведь были только пистолеты.
И значит, вопрос тот же: все-таки, чья пуля? Кто ее выпустил?…
– Выходит, «наши», – говорит Ира. – Конечно, у нас были очень неудобные места… С точки зрения положения заложников – прямо у дверей. Нам не повезло… Кто входил, сразу же тут наш 11-й ряд. Когда в зал ворвались террористы, они первыми делом увидели именно нас. Но и когда «наши» появились, мы опять были первыми на дороге.
Впрочем, Ира может анализировать, что и как было, сколько ей угодно. Ее точка зрения и догадки власти не волнуют. Государственная установка: четверо «огнестрелов», и ни одним больше. Ярослав – пятый, значит, вне официальной линии. Поэтому в свидетельстве о смерти Ярослава – трусливая пустота на том месте, где должна быть указана «причина смерти». Собственно, Ярослав даже официально и не признан потерпевшим по уголовному делу № 229133 – это номер так называемого «дела „Норд-Оста“, которое расследует следственная бригада Московской городской прокуратуры. Будто он и не был заложником…
– Меня убивает, что Ярослав жил, а теперь власти делают вид, что такого человека вовсе не было… – считает Ира.
Более того: как только Ира поделилась с некоторыми журналистами своими догадками, сомнениями и вопросами, ее тут же вызвали в прокуратуру, где ведут дело «Норд-Оста». Следователь был зол и начал с места в карьер: «Вы что это скандал устраиваете? Вы что, не знаете, что он НЕ МОЖЕТ быть с пулей?».
А дальше – хорошенько припугнул несчастную мать, и без того находящуюся в тяжелейшем моральном состоянии. «Или вы пишете сейчас заявление, что ничего журналистам не говорили и это они сами все придумали, и тогда мы привлекаем их к уголовной ответственности за клевету на спецслужбы – или мы разроем могилу вашего сына без вашего разрешения и проведем эксгумацию!»
Ира на подлый шантаж не поддалась – заявления не написала. Попрощалась после четырехчасовой (!) «обработки» в прокуратуре и поехала прямиком на кладбище. Сторожить. Был поздний ноябрь – в Москве это самая настоящая зима. Ира пролежала на могиле, охраняя ее, несколько часов – думая, что вот-вот пожалуют мародеры из прокуратуры и потревожат покой Ярослава… И опять ее спасли от смерти друзья, стали искать по городу, когда ночью она не вернулась домой, – проверили, среди прочего, может, на могиле она…
…Ира верит: самое главное теперь, чтобы Ярослав услышал их и понял, как семья его ценит, и хотя жизнь у него не получилась и его настигла такая страшная смерть, он должен знать, что семья понимает, до какой степени мужественно он вел себя в последние часы, каким взрослым оказался, несмотря на неполные шестнадцать лет. Ведь мальчик слыл скромным и домашним, закончил музыкальную школу, пока другие ходили с пивом по улицам и тренировались в сквернословии… И очень страдал от этого – хотел быть «крутым», в понимании подростка, конечно, то есть решительным, смелым, стойким…
У него была одна важная тетрадка – дневник, из тех, что есть в его возрасте почти у каждого из нас, и там он отвечал на некоторые главные для себя вопросы. Ира прочитала тетрадку уже после «Норд-Оста». Например, такое: какие черты характера в себе тебе нравятся, а какие – нет? Ярослав написал: «Ненавижу, что я такой трус, стеснительный и нерешительный».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88