Садись. На, опрокинь стопку!
– Да нет, чего там, не то опять скажешь, вроде как я из-за этой стопки поздоровался.
– Ничего такого я не скажу. Я и впрямь хотел с тобой, Кристьян, поговорить, но лучше поговорим после. А теперь, поди, присаживайся да не ломайся. Гляди-ка, я от себя закажу еще пару пива, тогда…
Кристьян жмет всем троим руку, садится рядом с расхристанным хуторянином, и вот тут-то и происходит нечто такое, чего в Паунвере отроду не видывали и не слыхивали: младший (?) брат корчмаря заказывает две бутылки пива от себя.
– Юрка, открой-ка нам пару пива, – кричит он брату… – за мой счет!
«Юрка» делает большие глаза, но все же зацепляет бутылочную пробку прямехонько по центру тем похожим на коготь ястреба «крючком», который у него в руке. При этом лицо у корчмаря такое, будто он извлекает из могилы «этого старого мерина», прихватившего с собою на тот свет его, корчмаря, шестьдесят пять копеек. (Между прочим, заметим, корчмарь вовсе не так рассержен, каким себя выказывает, ему лишь хочется, чтобы клиенты поверили, будто он – человек обиженный.)
Ух-Петух приносит бутылки на стол, угощает соседей и обращается к Либле чуть ли не приветливо:
– Может, хошь какой закуски к пиву? Поди, глянь там, на стойке – какую-никакую рыбешку… Небось я заплачу.
Невиданное дело! Хитрый звонарь сразу же догадывается, что сегодня произойдет что-то совершенно необыкновенное; чтобы Ух-Петух угощал его из одной только доброты – в это Либле верит так же мало, как в сновидение. Но Бог с ним. Небось время покажет!
Пьют пиво, закусывают «какой-никакой рыбешкой», беседуют о том, о сем. Все, кроме расхристанного мужичка, выставляются друг перед другом. Хвастаются, похваляются – послушаешь, так можно подумать, будто тут собрались сплошь важные и значительные господа. Один не имеет денег, но силен, как девять быков, у второго нет ни денег, ни силы, зато есть новые сапоги, а у кого нет и сапог, лишь – одна рванина спереди, вторая сзади, тот летом переплывал озеро, и так далее.
Наконец Ух-Петух тычет в звонаря мундштуком трубки и говорит:
– Гляди-ко, Кристьян, я хочу тебе кое-что сказать. Боюсь, как бы ты часом не захмелел, тогда с тобой и не поговоришь толком. Отойдем-ка на пару слов.
Ух-Петух отводит Либле в жилое помещение корчмаря, усаживает за стол и открывает буфет.
– Я тебя, звонарь, знаю, – произносит он от шкафа, глядя на Либле через плечо, – ты ж до вина сам не свой, как старая баба до дождевой воды, поставлю-ка я тебе еще один забористый шкалик. Очень забористый. Тогда поговорим чуток о деле.
– Чего там, я вроде как не прочь.
Лишь после того, как Либле, распробовав угощение для гостей и, почмокав губами, останавливает на брате корчмаря исполненный дружелюбия взгляд, Ух-Петух чешет черенком трубки бровь, дотрагивается до плеча звонаря и наконец-то заговаривает о своем деле:
– Гляди-ка, Ристьян, задумал я торговать льном. Скока ж можно все пить да пить, словно ты корыто какое.
– Это всем планам план, – поддакивает «Ристьян», внимательно слушая собеседника. – Все льноторговцы разбогатели, все, сколько я их знаю.
– Ну, которые разбогатели, те разбогатели, а все ж таки того не знаешь наперед, что тебе завтрашний день сулит, но гляди-ка, ты вроде как человек в этих краях свой, присоветуй-ка ты мне какую-никакую стоящую невесту. Я бы сперва женился, а потом уж и завел свое дело или как оно там.
– Гм, стоящую невесту… – звонарь скребет в затылке.
– Ну да, чтобы у нее все ж и деньжата водились.
– Какая ж тебе нужна – молодая или старая? А вдовушку не хочешь?
– Отчего ж! Мне все одно. Те, очень-то молодые, не Бог весть какое добро – они разборчивые. А такую, смотри-ка, которой сто лет стукнуло, тоже вроде как не хочется. Кабы взять лет сорока или вроде того. Да нашлась бы такая, чтобы в грамоте разумела и деньжата все ж тоже водились. Я бы поставил ее дома лен принимать – вроде как за подмастерье.
Звонарь сворачивает себе цигарку и погружается в раздумье. Ух-Петух ожесточенно сосет свою трубку, ждет.
– Ну а ежели, – поднимает наконец мыслитель свое заволосатевшее лицо, – ну а ежели у нее и хутор есть, вроде как в приданое, тогда как?
– И того лучше.
– А какой у меня навар будет?
– Я дам тебе сто рублей.
– Заметано! По рукам, и смотри, держи слово! В следующее воскресенье запрягай лошадь, прихвати с собою стоящего вина – и покатим! Я свезу тебя на место, там такая гладкая бабенка, что глазу отрада. Вдова… но не старая. В аккурат такая, сорокалетняя, как ты сейчас сказал. И – большой хутор. Что до грамоты – не знаю, но, небось, она и это разумеет получше нас с тобой. Только смотри, не жмись, прихвати подходящее вино и закуску, покажи, что и ты вроде как мужик при деньгах, а не какой попало.
– А где она живет-то?
– Где живет, там и живет, небось, я тебя к ней доставлю.
– Заметано! Но и ты тоже будь мужиком, Ристьян, загодя-то не напивайся, как поедем-то. А теперь держи язык за зубами, не разболтай допрежь времени – не то ни гроша не получишь. Запомни это. Вот тебе еще шкалик, и ступай отсюда домой, достанет тебе на сегодня.
* * *
В следующее воскресенье, примерно в то же самое время, двое мужчин быстро едут по направлению к деревне Сюргавере. Погода хорошая, и настроение у них тоже лучше некуда. В воздухе ощущается дыхание приближающейся весны, после многодневной оттепели большак стал ухабистым и грязным. В канавах синеет смешанная с талым снегом вода, на красных ветках ивняка появились беленькие барашки, похожие на маленьких котяток. Все это, само собой разумеется, ездоков не интересует, – так было каждый год, и в будущем тоже ничего не изменится. Мысли мужчин заняты собственными проблемами, главное же – каждый пытается представить себе, чем закончится их поездка.
– Я еще ни разу в жизни не сватался, – говорит Ух-Петух, оборачиваясь к Либле, – даже не возьму в толк, что там надобно говорить.
– Никакой хитрости тут нету, – отвечает звонарь. – Небось я скажу, что надо.
– Только не болтай глупостей!
– Еще чего надумал! За кого ты меня считаешь? Когда это было, чтобы Кристьян Либле за словом в карман лез? От тебя вроде как одно требуется – выкладывать на стол припасы. Да и трубкой нынче не пыхай, нынче станем курить одни папиросы. Покажем, что мы парни с понятием.
Двое парней с понятием въезжают на хорошей рыси во двор хутора Пуртсли, выбираются из саней и привязывают лошадь к дверям конюшни.
– А вино мне счас с собой забрать? – нерешительно спрашивает Ух-Петух. – Или приду за ним опосля?
– Прихвати сразу, чего тут мудрить, – подбадривает звонарь – как видно, он весьма уверен в успехе предприятия.
И такая магическая сила заключена в одном только слове «хутор», что Ух-Петух, этот массивный характер, становится совершенно беспомощным и слушается приказаний звонаря, словно маленький ребенок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Да нет, чего там, не то опять скажешь, вроде как я из-за этой стопки поздоровался.
– Ничего такого я не скажу. Я и впрямь хотел с тобой, Кристьян, поговорить, но лучше поговорим после. А теперь, поди, присаживайся да не ломайся. Гляди-ка, я от себя закажу еще пару пива, тогда…
Кристьян жмет всем троим руку, садится рядом с расхристанным хуторянином, и вот тут-то и происходит нечто такое, чего в Паунвере отроду не видывали и не слыхивали: младший (?) брат корчмаря заказывает две бутылки пива от себя.
– Юрка, открой-ка нам пару пива, – кричит он брату… – за мой счет!
«Юрка» делает большие глаза, но все же зацепляет бутылочную пробку прямехонько по центру тем похожим на коготь ястреба «крючком», который у него в руке. При этом лицо у корчмаря такое, будто он извлекает из могилы «этого старого мерина», прихватившего с собою на тот свет его, корчмаря, шестьдесят пять копеек. (Между прочим, заметим, корчмарь вовсе не так рассержен, каким себя выказывает, ему лишь хочется, чтобы клиенты поверили, будто он – человек обиженный.)
Ух-Петух приносит бутылки на стол, угощает соседей и обращается к Либле чуть ли не приветливо:
– Может, хошь какой закуски к пиву? Поди, глянь там, на стойке – какую-никакую рыбешку… Небось я заплачу.
Невиданное дело! Хитрый звонарь сразу же догадывается, что сегодня произойдет что-то совершенно необыкновенное; чтобы Ух-Петух угощал его из одной только доброты – в это Либле верит так же мало, как в сновидение. Но Бог с ним. Небось время покажет!
Пьют пиво, закусывают «какой-никакой рыбешкой», беседуют о том, о сем. Все, кроме расхристанного мужичка, выставляются друг перед другом. Хвастаются, похваляются – послушаешь, так можно подумать, будто тут собрались сплошь важные и значительные господа. Один не имеет денег, но силен, как девять быков, у второго нет ни денег, ни силы, зато есть новые сапоги, а у кого нет и сапог, лишь – одна рванина спереди, вторая сзади, тот летом переплывал озеро, и так далее.
Наконец Ух-Петух тычет в звонаря мундштуком трубки и говорит:
– Гляди-ко, Кристьян, я хочу тебе кое-что сказать. Боюсь, как бы ты часом не захмелел, тогда с тобой и не поговоришь толком. Отойдем-ка на пару слов.
Ух-Петух отводит Либле в жилое помещение корчмаря, усаживает за стол и открывает буфет.
– Я тебя, звонарь, знаю, – произносит он от шкафа, глядя на Либле через плечо, – ты ж до вина сам не свой, как старая баба до дождевой воды, поставлю-ка я тебе еще один забористый шкалик. Очень забористый. Тогда поговорим чуток о деле.
– Чего там, я вроде как не прочь.
Лишь после того, как Либле, распробовав угощение для гостей и, почмокав губами, останавливает на брате корчмаря исполненный дружелюбия взгляд, Ух-Петух чешет черенком трубки бровь, дотрагивается до плеча звонаря и наконец-то заговаривает о своем деле:
– Гляди-ка, Ристьян, задумал я торговать льном. Скока ж можно все пить да пить, словно ты корыто какое.
– Это всем планам план, – поддакивает «Ристьян», внимательно слушая собеседника. – Все льноторговцы разбогатели, все, сколько я их знаю.
– Ну, которые разбогатели, те разбогатели, а все ж таки того не знаешь наперед, что тебе завтрашний день сулит, но гляди-ка, ты вроде как человек в этих краях свой, присоветуй-ка ты мне какую-никакую стоящую невесту. Я бы сперва женился, а потом уж и завел свое дело или как оно там.
– Гм, стоящую невесту… – звонарь скребет в затылке.
– Ну да, чтобы у нее все ж и деньжата водились.
– Какая ж тебе нужна – молодая или старая? А вдовушку не хочешь?
– Отчего ж! Мне все одно. Те, очень-то молодые, не Бог весть какое добро – они разборчивые. А такую, смотри-ка, которой сто лет стукнуло, тоже вроде как не хочется. Кабы взять лет сорока или вроде того. Да нашлась бы такая, чтобы в грамоте разумела и деньжата все ж тоже водились. Я бы поставил ее дома лен принимать – вроде как за подмастерье.
Звонарь сворачивает себе цигарку и погружается в раздумье. Ух-Петух ожесточенно сосет свою трубку, ждет.
– Ну а ежели, – поднимает наконец мыслитель свое заволосатевшее лицо, – ну а ежели у нее и хутор есть, вроде как в приданое, тогда как?
– И того лучше.
– А какой у меня навар будет?
– Я дам тебе сто рублей.
– Заметано! По рукам, и смотри, держи слово! В следующее воскресенье запрягай лошадь, прихвати с собою стоящего вина – и покатим! Я свезу тебя на место, там такая гладкая бабенка, что глазу отрада. Вдова… но не старая. В аккурат такая, сорокалетняя, как ты сейчас сказал. И – большой хутор. Что до грамоты – не знаю, но, небось, она и это разумеет получше нас с тобой. Только смотри, не жмись, прихвати подходящее вино и закуску, покажи, что и ты вроде как мужик при деньгах, а не какой попало.
– А где она живет-то?
– Где живет, там и живет, небось, я тебя к ней доставлю.
– Заметано! Но и ты тоже будь мужиком, Ристьян, загодя-то не напивайся, как поедем-то. А теперь держи язык за зубами, не разболтай допрежь времени – не то ни гроша не получишь. Запомни это. Вот тебе еще шкалик, и ступай отсюда домой, достанет тебе на сегодня.
* * *
В следующее воскресенье, примерно в то же самое время, двое мужчин быстро едут по направлению к деревне Сюргавере. Погода хорошая, и настроение у них тоже лучше некуда. В воздухе ощущается дыхание приближающейся весны, после многодневной оттепели большак стал ухабистым и грязным. В канавах синеет смешанная с талым снегом вода, на красных ветках ивняка появились беленькие барашки, похожие на маленьких котяток. Все это, само собой разумеется, ездоков не интересует, – так было каждый год, и в будущем тоже ничего не изменится. Мысли мужчин заняты собственными проблемами, главное же – каждый пытается представить себе, чем закончится их поездка.
– Я еще ни разу в жизни не сватался, – говорит Ух-Петух, оборачиваясь к Либле, – даже не возьму в толк, что там надобно говорить.
– Никакой хитрости тут нету, – отвечает звонарь. – Небось я скажу, что надо.
– Только не болтай глупостей!
– Еще чего надумал! За кого ты меня считаешь? Когда это было, чтобы Кристьян Либле за словом в карман лез? От тебя вроде как одно требуется – выкладывать на стол припасы. Да и трубкой нынче не пыхай, нынче станем курить одни папиросы. Покажем, что мы парни с понятием.
Двое парней с понятием въезжают на хорошей рыси во двор хутора Пуртсли, выбираются из саней и привязывают лошадь к дверям конюшни.
– А вино мне счас с собой забрать? – нерешительно спрашивает Ух-Петух. – Или приду за ним опосля?
– Прихвати сразу, чего тут мудрить, – подбадривает звонарь – как видно, он весьма уверен в успехе предприятия.
И такая магическая сила заключена в одном только слове «хутор», что Ух-Петух, этот массивный характер, становится совершенно беспомощным и слушается приказаний звонаря, словно маленький ребенок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31