Но, видно, монахам не положено драть уши своим милым.
Наконец монахи замедлили шаг и позволили волу снова догнать себя.
– Куда направляетесь, синьор? – пробурчал старший. Примо стянул шапчонку и постарался принять смиренный вид.
– В аббатство Святого Убальдо под Губбио, ваше преподобие. Должен доставить воз дров в аббатство, а уж потом они мне дозволяют рубить в их лесу для себя. К полудню будем у их ворот, если снова дождь не пойдет и Юпитер не сдаст.
– Значит, ты служишь черным братьям Сан-Бенедетто? – спросил монах.
– Хуже того, хоть проповедники и не велят, а я служу двум господам. Не могу сказать, чтобы я любил одного и ненавидел другого, поскольку от обоих не прочь бы избавиться. Первый мой господин – это, значит, будет граф Алессандро – убил одного из нашего села за то, что тот не поторопился убраться с дороги. Просто стоптал его конем. Его, понятно, оправдали, потому как крестьянин был его собственный и все такое, но по церковной епитимье пришлось ему отдать монахам часть пастбищ, половину своего леса и половину меня. Вы теперь видите перед собой полчеловека. Одна половина служит монастырскому управителю, а другая работает на графского надсмотрщика, и не скажу, какой приходится тяжелее. А тем временем собственное мое хозяйство заброшено.
Монах откинул свой капюшон. Он брел рядом с телегой, оставив послушника в нескольких шагах позади. Некоторое время слышался только звон колокольчика, скрип повозки и хлюпанье грязи под ногами.
– Верно говорил святой Франциск, – промолвил наконец монах. – Печален был тот день, когда люди Божьи стали обзаводиться собственностью, и еще печальней тот, когда они ради нее отказались от очищения.
– Ваш святой говорил много верного, хоть сам и был довольно отвратительный нищий. Вы понимаете, о чем я, падре?
И он многозначительно взглянул на инока.
– Да нет, вижу, не понимаете, – продолжал Примо. – Мой дряхлый папаша, а он был тогда не старите вашего послушника, в 1225 году видел святого человека во плоти.
Другой брат вез его на осле, слепого, как летучая мышь, а руки и ноги были замотаны, чтоб прикрыть раны Христовы, знаете ли.
– Нет ничего отвратительного в его слепоте и ранах, – прервал его монах. – Глазную болезнь он получил в Египте, когда старался обратить султана в христианство. Что до стигматов распятого Христа, то была величайшая милость, когда-либо дарованная Господом человеку.
– Да, все верно, все это так, только вы меня не дослушали. Мой папаша разглядывал его, и тут из кустов вылезает прокаженный, гремит своей погремушкой и протягивает чашку для подаяния. «Подведите брата моего ко мне», – говорит святой и начинает шарить руками, нащупывать голову паршивца. И как нащупал лицо, целует его, словно оно прекрасней прекрасного и слаще сладкого. Ну, вы сами скажите, а по мне так это отвратительно.
– Не ты один так думаешь, – признал монах. – И у меня бы не хватило сил на такое. Святое подвижничество – тоже дар Божий.
Пока Конрад говорил, повозка свернула за поворот размокшей дороги. Среди голубых гор повсюду всплывали перышки легкого тумана. В нескольких лигах впереди поднимались серые монолитные башни аббатства, врезанного строителями в склон горы Инджино. Под его стенами у подножия горы теснились дома Губбио.
– Смотрите-ка, братья, – сказал Примо. – Вон и конец моих трудов виден. И вам хорошо бы добраться туда к ночи. Кухня у дома Витторио что надо.
Как только туман поднялся и растаял, солнце принялось запекать дорожную грязь в хрусткую корку. Вол теперь без труда катил тележку. Уже после полудня и как раз перед вечерней три путника подошли к монастырским воротам.
Конрад остановился преклонить колени, радуясь случаю дать отдых усталым ногам и окончанию утомительного дня, да и тому, что, наконец, избавится от разговорчивого возницы. Впрочем, с обществом Аматы приходилось мириться и дальше. Девица, при полном одобрении Примо, весь день потешалась над Конрадом. Что за испытание послал Бог в ее лице матери настоятельнице и сестрам! Чем скорее он вернет ее в стены обители и окажется свободен, тем лучше для всех, решил отшельник.
Он глубоко вздохнул, наполнив грудь душистым воздухом, еще сладким после дождя. Короткий порыв ветра пошевелил желтые листья и улегся так же быстро, как налетел.
Из сторожки у ворот уже поглядывал на них старый монах. За хижиной привратника через один из истоков Чьяджио был перекинут дощатый мостик, а за ним поднимались окованные железом ворота во владения аббатства. Стены с бойницами могли выдержать серьезную осаду. Конрад не удивился бы, увидев за главными воротами крепостную подъемную решетку.
На дальнем берегу ручья копошился в камышах одинокий голубок, изредка склевывая зернышки, сбитые наземь вчерашней грозой. «То же и мне предстоит через несколько дней, – подумалось Конраду. – Рыться в шуршащих пергаментах в надежде найти единственное зерно, ради которого стоило пускаться в такой дальний путь».
Последние несколько часов, когда крестьянину и Амате наконец наскучило острословить, мысли его то и дело обращались к посланию Лео. Конрад с тоской думал, что очень скоро окажется в Ассизи, между тем он по-прежнему не представляет, что искать. «Открой истину в легендах», – сказал Лео. Подсказка не больше тех крупинок, которые склевывал голубь.
– Эгей, Примо, – окликнул привратник. – Долго же ты добирался. Вези дрова к северным воротам, и пусть келарь угостит тебя кружечкой.
Телега укатила прочь, под довольное бормотание возчика, и старый монах повернулся к братьям.
– Мир тебе, брат, – заговорил Конрад.
– И вам также, – ответствовал монах. – Проведете у нас ночь?
Это, конечно, было невозможно. Ввести женщину в стены монастыря было серьезным проступком, и мужская одежда Аматы тут ничего не меняла. Да Конрад и не был уверен, что она сумеет держаться, как должно. Даже если почти не выходить из монастырской гостиницы, все же придется иметь дело с братией.
– Благослови Бог вашу доброту, – ответил отшельник, – но мы, пока еще светло, хотим добраться до Губбио.
Едва Конрад произнес эти слова, земля у них под ногами задрожала. Старый привратник ничем не выказал тревоги и успокоительно махнул рукой в сторону долины, откуда галопом мчались по дороге пять или шесть монахов в тяжелом вооружении. Под ними были не смирные мерины, а огромные боевые кони, ростом в холке до подбородка высокому мужчине. Рядом с ними неслась свора собак, натягивавших поводки, чтобы не попасть под копыта и под вылетавшие комья грязи. Всадники летели прямо на путников. Уже видны были взмыленные морды и прижатые уши коней. Конрад, остолбенев, сумел только закрыть лицо руками. Но в последнее мгновенье передний всадник вздернул морду коня, уперся ногами в стремена, сильной рукой натянув поводья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Наконец монахи замедлили шаг и позволили волу снова догнать себя.
– Куда направляетесь, синьор? – пробурчал старший. Примо стянул шапчонку и постарался принять смиренный вид.
– В аббатство Святого Убальдо под Губбио, ваше преподобие. Должен доставить воз дров в аббатство, а уж потом они мне дозволяют рубить в их лесу для себя. К полудню будем у их ворот, если снова дождь не пойдет и Юпитер не сдаст.
– Значит, ты служишь черным братьям Сан-Бенедетто? – спросил монах.
– Хуже того, хоть проповедники и не велят, а я служу двум господам. Не могу сказать, чтобы я любил одного и ненавидел другого, поскольку от обоих не прочь бы избавиться. Первый мой господин – это, значит, будет граф Алессандро – убил одного из нашего села за то, что тот не поторопился убраться с дороги. Просто стоптал его конем. Его, понятно, оправдали, потому как крестьянин был его собственный и все такое, но по церковной епитимье пришлось ему отдать монахам часть пастбищ, половину своего леса и половину меня. Вы теперь видите перед собой полчеловека. Одна половина служит монастырскому управителю, а другая работает на графского надсмотрщика, и не скажу, какой приходится тяжелее. А тем временем собственное мое хозяйство заброшено.
Монах откинул свой капюшон. Он брел рядом с телегой, оставив послушника в нескольких шагах позади. Некоторое время слышался только звон колокольчика, скрип повозки и хлюпанье грязи под ногами.
– Верно говорил святой Франциск, – промолвил наконец монах. – Печален был тот день, когда люди Божьи стали обзаводиться собственностью, и еще печальней тот, когда они ради нее отказались от очищения.
– Ваш святой говорил много верного, хоть сам и был довольно отвратительный нищий. Вы понимаете, о чем я, падре?
И он многозначительно взглянул на инока.
– Да нет, вижу, не понимаете, – продолжал Примо. – Мой дряхлый папаша, а он был тогда не старите вашего послушника, в 1225 году видел святого человека во плоти.
Другой брат вез его на осле, слепого, как летучая мышь, а руки и ноги были замотаны, чтоб прикрыть раны Христовы, знаете ли.
– Нет ничего отвратительного в его слепоте и ранах, – прервал его монах. – Глазную болезнь он получил в Египте, когда старался обратить султана в христианство. Что до стигматов распятого Христа, то была величайшая милость, когда-либо дарованная Господом человеку.
– Да, все верно, все это так, только вы меня не дослушали. Мой папаша разглядывал его, и тут из кустов вылезает прокаженный, гремит своей погремушкой и протягивает чашку для подаяния. «Подведите брата моего ко мне», – говорит святой и начинает шарить руками, нащупывать голову паршивца. И как нащупал лицо, целует его, словно оно прекрасней прекрасного и слаще сладкого. Ну, вы сами скажите, а по мне так это отвратительно.
– Не ты один так думаешь, – признал монах. – И у меня бы не хватило сил на такое. Святое подвижничество – тоже дар Божий.
Пока Конрад говорил, повозка свернула за поворот размокшей дороги. Среди голубых гор повсюду всплывали перышки легкого тумана. В нескольких лигах впереди поднимались серые монолитные башни аббатства, врезанного строителями в склон горы Инджино. Под его стенами у подножия горы теснились дома Губбио.
– Смотрите-ка, братья, – сказал Примо. – Вон и конец моих трудов виден. И вам хорошо бы добраться туда к ночи. Кухня у дома Витторио что надо.
Как только туман поднялся и растаял, солнце принялось запекать дорожную грязь в хрусткую корку. Вол теперь без труда катил тележку. Уже после полудня и как раз перед вечерней три путника подошли к монастырским воротам.
Конрад остановился преклонить колени, радуясь случаю дать отдых усталым ногам и окончанию утомительного дня, да и тому, что, наконец, избавится от разговорчивого возницы. Впрочем, с обществом Аматы приходилось мириться и дальше. Девица, при полном одобрении Примо, весь день потешалась над Конрадом. Что за испытание послал Бог в ее лице матери настоятельнице и сестрам! Чем скорее он вернет ее в стены обители и окажется свободен, тем лучше для всех, решил отшельник.
Он глубоко вздохнул, наполнив грудь душистым воздухом, еще сладким после дождя. Короткий порыв ветра пошевелил желтые листья и улегся так же быстро, как налетел.
Из сторожки у ворот уже поглядывал на них старый монах. За хижиной привратника через один из истоков Чьяджио был перекинут дощатый мостик, а за ним поднимались окованные железом ворота во владения аббатства. Стены с бойницами могли выдержать серьезную осаду. Конрад не удивился бы, увидев за главными воротами крепостную подъемную решетку.
На дальнем берегу ручья копошился в камышах одинокий голубок, изредка склевывая зернышки, сбитые наземь вчерашней грозой. «То же и мне предстоит через несколько дней, – подумалось Конраду. – Рыться в шуршащих пергаментах в надежде найти единственное зерно, ради которого стоило пускаться в такой дальний путь».
Последние несколько часов, когда крестьянину и Амате наконец наскучило острословить, мысли его то и дело обращались к посланию Лео. Конрад с тоской думал, что очень скоро окажется в Ассизи, между тем он по-прежнему не представляет, что искать. «Открой истину в легендах», – сказал Лео. Подсказка не больше тех крупинок, которые склевывал голубь.
– Эгей, Примо, – окликнул привратник. – Долго же ты добирался. Вези дрова к северным воротам, и пусть келарь угостит тебя кружечкой.
Телега укатила прочь, под довольное бормотание возчика, и старый монах повернулся к братьям.
– Мир тебе, брат, – заговорил Конрад.
– И вам также, – ответствовал монах. – Проведете у нас ночь?
Это, конечно, было невозможно. Ввести женщину в стены монастыря было серьезным проступком, и мужская одежда Аматы тут ничего не меняла. Да Конрад и не был уверен, что она сумеет держаться, как должно. Даже если почти не выходить из монастырской гостиницы, все же придется иметь дело с братией.
– Благослови Бог вашу доброту, – ответил отшельник, – но мы, пока еще светло, хотим добраться до Губбио.
Едва Конрад произнес эти слова, земля у них под ногами задрожала. Старый привратник ничем не выказал тревоги и успокоительно махнул рукой в сторону долины, откуда галопом мчались по дороге пять или шесть монахов в тяжелом вооружении. Под ними были не смирные мерины, а огромные боевые кони, ростом в холке до подбородка высокому мужчине. Рядом с ними неслась свора собак, натягивавших поводки, чтобы не попасть под копыта и под вылетавшие комья грязи. Всадники летели прямо на путников. Уже видны были взмыленные морды и прижатые уши коней. Конрад, остолбенев, сумел только закрыть лицо руками. Но в последнее мгновенье передний всадник вздернул морду коня, уперся ногами в стремена, сильной рукой натянув поводья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119