Там, ожидая Гидеона и держа под уздцы оседланную лошадь, уже стоял старый конюх.
– Добрый день, почтенный Гинт.
– И тебе того же, Хорис.
Лошадку он узнал сразу. Как здорово, что ему дали Императрицу! Гидеону уже не раз доводилось ездить на этой кобылке. Нрав у нее был спокойный, одно удовольствие. Юный послушник протянул лошади яблоко, которое нарочно сорвал в саду.
– Угощайся, моя девочка, – он погладил кобылку по бархатному носу и повернулся к конюху: – спасибо, Хорис. Это моя любимица.
– Его преосвященство велел позаботиться, чтобы у тебя была хорошая лошадь, а лучше Императрицы у нас никого нет – ответил старик, протягивая мальчику повод. – В торбе корм, на два дня хватит. В Мербери придется пополнить запасы. Да, вот тебе записка. Отец Пирс поймал меня по дороге и просил передать.
И Хорис с почтительным поклоном протянул Гидеону сложенный листок.
Гидеон пробежал записку глазами. Отец Пирс писал, что в одном из седельных вьюков лежит кошелек, и советовал не сорить деньгами. В Петрине Гидеона должен воротить некий Гэлбрит, который и проводит его к дому бабушки.
– Ехать тебе дней пять, а то и шесть, – продолжал Хорис – Когда проедешь Мербери, держись главного тракта, а потом сверни в сторону Трех Озер. Попадешь прямиком в Петрик.
И старый конюх, кивнув на прощание, направился прочь. Крикнув ему вдогонку «Спасибо!», мальчик вскочил в седло, устроился поудобнее, помахал рукой монастырю, а потом легко ударил кобылку каблуками и направил ее на дорогу, которая уведет его от монастыря и всего, что было знакомо и привычно.
Позволив Императрице бежать легкой рысцой и вертя в кармане свой каменный шарик, Гидеон погрузился в мечты. Он представлял себя героем, который отправился в опасный путь. Он командовал войсками, сражался с чудовищами. И вокруг всегда были женщины, которые его обожали.
Ему еще никогда в жизни не доводилось бывать дальше Лидона. Так что это будет любопытно – посмотреть Петрин. Все говорят, что бабушка живет на окраине от города. Значит, можно будет устраивать долгие прогулки и готовиться к Испытаниям. Может быть, не так оно все и плохо... Только бы бабушка дожила до его отъезда.
Выбравшись на широкий тракт, Гидеон снова стукнул Императрицу пятками, заставляя кобылку прибавить шагу. Глаза мальчика мечтательно озирали поля, расстилающиеся справа и слева от дороги, а пальцы и сами собой перекатывали камушек. Внезапно Гидеон понял, что камушек словно наливается теплом. Стоило покрепче сжать его в руке, и прежнее светлое настроение сменилось тревогой, тем смутным чувством, когда ты начинаешь догадываться о ловушке. Однако через миг все прошло. Гидеон успокоился, опустил повод и, дав Императрице немного свободы, пустил ее галопом.
Камешек закатился на дно кармана, а вместе с ним и тревожные мысли.
– Это просто немыслимо! – воскликнула маленькая пышечка.
– Слушай, Лаурин, какое чудо... Я бы месяц к пудингу не притронулась, если бы за это меня увезли отсюда, от этих книжек и свитков, – вздохнула Эмили, единственная настоящая подруга Лаурин.
Девочки подружились, когда им было по пять лет. Каждая искренне стремилась поддерживать эту дружбу и видела, что не одинока в этом желании. Особенно Эмили – неказистая конопатая простушка с торчащими, как у белки, передними зубами. Любовь Лаурин согревала ее, как солнце.
Казалось, Лаурин изо всех сил старается скрыть красоту, данную ей от рождения. Конечно, с большими, глубоко посаженными серо-зелеными глазами ничего нельзя было сделать. Однако ее густые золотистые волосы были всегда гладко зачесаны назад, чтобы никто не заметил, как они блестят. Лаурин старалась как можно меньше двигаться и никогда не отказывала себе в еде. Повариха хвалила ее за хороший аппетит, и это была самая искренняя похвала, которую Лаурин когда-либо слышала.
Однако в эти дни о ней говорил весь монастырь – о ее неаккуратности и легкомыслии, хотя, если разобраться, вины Лаурин в этом не было. Несколько дней назад, сидя в помещении для переписчиков, она внезапно лишилась чувств и вылила чернила на рукопись, с которой работала. К счастью, чернильница была почти пустой. Когда Лаурин без каких-либо видимых причин внезапно замерла на стуле, у Эмили началась истерика. Тем временем девочка закатила глаза, стала хватать ртом воздух, а затем без чувств упала прямо на подругу, и обе оказались на полу. В итоге следующие два дня Лаурин провела в больнице, где с нее не спускали глаз. При этом сестра Бенит не пускала к ней к ней никого, кроме Эмили, да и той не позволяла задерживаться у постели подруги. Впрочем, чем бы ни был вызван этот обморок, Лаурин уже полностью оправилась. Если разобраться, она прекрасно чувствовала себя сразу после того, как пришла в себя. Однако Настоятельница Гиртонского монастыря поспешила сообщить об этом случае бабушке Лаурин, которая жила в Петрине.
Кроме бабушки, родных у девочки не было, а о ее родителях никто ничего не знал. Посыльный вернулся с письмом от бабушки, в котором старая дама вежливо, но твердо просила, чтобы Лаурин позволили отправиться в Петрин, как только она достаточно окрепнет для путешествия. Девочке следует несколько дней подышать чистым горным воздухом. На самом деле это была не просьба, а требование, как сказала мать-Настоятельница, когда Лаурин попыталась возражать.
– Даже я не смею спорить с твоей бабушкой, Лаурин. Она пишет, что очень хочет тебя видеть, а тебе стоит немного отдохнуть. Она жертвует монастырю столько денег! На эти деньги мы едим, одеваемся. Благодаря пожертвованиям наш орден... ну, я бы не назвала это процветанием, но... Если не ошибаюсь, ты не видела бабушку одиннадцать лет? Давно пора ее навестить.
Прежде чем Лаурин поняла, что происходит, ее вещи были собраны, а сама она уже ехала в повозке на север, где ей предстояло пересесть в экипаж. Лаурин была в ярости – по правде говоря, не зная, почему. Да, расставание с Эмили – это ужасно. Зато можно будет отдохнуть от бесконечного переписывания рукописей! Монастырь был ей ненавистен, хотя она считалась одной из лучших переписчиц. В глубине души Лаурин подозревала, что добьется успеха в чем угодно – стоит только захотеть. Но тупо переписывать страницу за страницей, из книги на пергамент... Это не для нее.
Нет, есть все-таки одна задача, с которой ей не справиться.
Лаурин была очень одинока и ничего не могла с этим поделать. Ей было одиноко без материнской любви, одиноко без семьи. Из всех обитательниц монастыря только у Лаурин не было ни братьев, ни сестер. В редкие праздничные дни это чувство становилось острее. Если бы не Эмили... Наверно, Лаурин могла бы просто исчезнуть, и этого никто бы не заметил.
Она ненавидела бабушку, о которой мать-Настоятельница отзывалась с таким уважением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
– Добрый день, почтенный Гинт.
– И тебе того же, Хорис.
Лошадку он узнал сразу. Как здорово, что ему дали Императрицу! Гидеону уже не раз доводилось ездить на этой кобылке. Нрав у нее был спокойный, одно удовольствие. Юный послушник протянул лошади яблоко, которое нарочно сорвал в саду.
– Угощайся, моя девочка, – он погладил кобылку по бархатному носу и повернулся к конюху: – спасибо, Хорис. Это моя любимица.
– Его преосвященство велел позаботиться, чтобы у тебя была хорошая лошадь, а лучше Императрицы у нас никого нет – ответил старик, протягивая мальчику повод. – В торбе корм, на два дня хватит. В Мербери придется пополнить запасы. Да, вот тебе записка. Отец Пирс поймал меня по дороге и просил передать.
И Хорис с почтительным поклоном протянул Гидеону сложенный листок.
Гидеон пробежал записку глазами. Отец Пирс писал, что в одном из седельных вьюков лежит кошелек, и советовал не сорить деньгами. В Петрине Гидеона должен воротить некий Гэлбрит, который и проводит его к дому бабушки.
– Ехать тебе дней пять, а то и шесть, – продолжал Хорис – Когда проедешь Мербери, держись главного тракта, а потом сверни в сторону Трех Озер. Попадешь прямиком в Петрик.
И старый конюх, кивнув на прощание, направился прочь. Крикнув ему вдогонку «Спасибо!», мальчик вскочил в седло, устроился поудобнее, помахал рукой монастырю, а потом легко ударил кобылку каблуками и направил ее на дорогу, которая уведет его от монастыря и всего, что было знакомо и привычно.
Позволив Императрице бежать легкой рысцой и вертя в кармане свой каменный шарик, Гидеон погрузился в мечты. Он представлял себя героем, который отправился в опасный путь. Он командовал войсками, сражался с чудовищами. И вокруг всегда были женщины, которые его обожали.
Ему еще никогда в жизни не доводилось бывать дальше Лидона. Так что это будет любопытно – посмотреть Петрин. Все говорят, что бабушка живет на окраине от города. Значит, можно будет устраивать долгие прогулки и готовиться к Испытаниям. Может быть, не так оно все и плохо... Только бы бабушка дожила до его отъезда.
Выбравшись на широкий тракт, Гидеон снова стукнул Императрицу пятками, заставляя кобылку прибавить шагу. Глаза мальчика мечтательно озирали поля, расстилающиеся справа и слева от дороги, а пальцы и сами собой перекатывали камушек. Внезапно Гидеон понял, что камушек словно наливается теплом. Стоило покрепче сжать его в руке, и прежнее светлое настроение сменилось тревогой, тем смутным чувством, когда ты начинаешь догадываться о ловушке. Однако через миг все прошло. Гидеон успокоился, опустил повод и, дав Императрице немного свободы, пустил ее галопом.
Камешек закатился на дно кармана, а вместе с ним и тревожные мысли.
– Это просто немыслимо! – воскликнула маленькая пышечка.
– Слушай, Лаурин, какое чудо... Я бы месяц к пудингу не притронулась, если бы за это меня увезли отсюда, от этих книжек и свитков, – вздохнула Эмили, единственная настоящая подруга Лаурин.
Девочки подружились, когда им было по пять лет. Каждая искренне стремилась поддерживать эту дружбу и видела, что не одинока в этом желании. Особенно Эмили – неказистая конопатая простушка с торчащими, как у белки, передними зубами. Любовь Лаурин согревала ее, как солнце.
Казалось, Лаурин изо всех сил старается скрыть красоту, данную ей от рождения. Конечно, с большими, глубоко посаженными серо-зелеными глазами ничего нельзя было сделать. Однако ее густые золотистые волосы были всегда гладко зачесаны назад, чтобы никто не заметил, как они блестят. Лаурин старалась как можно меньше двигаться и никогда не отказывала себе в еде. Повариха хвалила ее за хороший аппетит, и это была самая искренняя похвала, которую Лаурин когда-либо слышала.
Однако в эти дни о ней говорил весь монастырь – о ее неаккуратности и легкомыслии, хотя, если разобраться, вины Лаурин в этом не было. Несколько дней назад, сидя в помещении для переписчиков, она внезапно лишилась чувств и вылила чернила на рукопись, с которой работала. К счастью, чернильница была почти пустой. Когда Лаурин без каких-либо видимых причин внезапно замерла на стуле, у Эмили началась истерика. Тем временем девочка закатила глаза, стала хватать ртом воздух, а затем без чувств упала прямо на подругу, и обе оказались на полу. В итоге следующие два дня Лаурин провела в больнице, где с нее не спускали глаз. При этом сестра Бенит не пускала к ней к ней никого, кроме Эмили, да и той не позволяла задерживаться у постели подруги. Впрочем, чем бы ни был вызван этот обморок, Лаурин уже полностью оправилась. Если разобраться, она прекрасно чувствовала себя сразу после того, как пришла в себя. Однако Настоятельница Гиртонского монастыря поспешила сообщить об этом случае бабушке Лаурин, которая жила в Петрине.
Кроме бабушки, родных у девочки не было, а о ее родителях никто ничего не знал. Посыльный вернулся с письмом от бабушки, в котором старая дама вежливо, но твердо просила, чтобы Лаурин позволили отправиться в Петрин, как только она достаточно окрепнет для путешествия. Девочке следует несколько дней подышать чистым горным воздухом. На самом деле это была не просьба, а требование, как сказала мать-Настоятельница, когда Лаурин попыталась возражать.
– Даже я не смею спорить с твоей бабушкой, Лаурин. Она пишет, что очень хочет тебя видеть, а тебе стоит немного отдохнуть. Она жертвует монастырю столько денег! На эти деньги мы едим, одеваемся. Благодаря пожертвованиям наш орден... ну, я бы не назвала это процветанием, но... Если не ошибаюсь, ты не видела бабушку одиннадцать лет? Давно пора ее навестить.
Прежде чем Лаурин поняла, что происходит, ее вещи были собраны, а сама она уже ехала в повозке на север, где ей предстояло пересесть в экипаж. Лаурин была в ярости – по правде говоря, не зная, почему. Да, расставание с Эмили – это ужасно. Зато можно будет отдохнуть от бесконечного переписывания рукописей! Монастырь был ей ненавистен, хотя она считалась одной из лучших переписчиц. В глубине души Лаурин подозревала, что добьется успеха в чем угодно – стоит только захотеть. Но тупо переписывать страницу за страницей, из книги на пергамент... Это не для нее.
Нет, есть все-таки одна задача, с которой ей не справиться.
Лаурин была очень одинока и ничего не могла с этим поделать. Ей было одиноко без материнской любви, одиноко без семьи. Из всех обитательниц монастыря только у Лаурин не было ни братьев, ни сестер. В редкие праздничные дни это чувство становилось острее. Если бы не Эмили... Наверно, Лаурин могла бы просто исчезнуть, и этого никто бы не заметил.
Она ненавидела бабушку, о которой мать-Настоятельница отзывалась с таким уважением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127