Но наконец они спустились к реке и сели на ту же скамью.
Долго оба молчали, и казалось, все было спокойно. Спокойствие это, однако, после наивных надежд в ресторане все сильнее окрашивалось для Мартина унынием, ибо такая умиротворенность была прямым следствием назначенного Алехандрой условия. Что ж до нее самой (думал Бруно), спокойствие это было некоей передышкой, столь же недолгой и ненадежной, как та, которую получает больной раком после впрыскивания морфия.
Они смотрели на суда, на облака. Наблюдали за муравьями, трудившимися с обычным для них проворством и хлопотливой озабоченностью.
– Помнишь рассказ Марка Твена о муравьях? – спросила Алехандра.
– Нет.
– Как несколько муравьев взялись притащить ногу лангусты в свое жилище. А это доказывает, что они самые глупые твари на земле. Право, забавно – вроде холодного душа после слюнявых восторгов Метерлинка и прочих. А тебе это не кажется верхом глупости?
– Никогда об этом не думал.
– Но куры еще глупее. Когда-то в усадьбе Хуана Карлоса я проводила битые часы, пытаясь вызвать у них какой-нибудь рефлекс палкой и кормом. Ну, знаешь, по Павлову. Никакого впечатления. Хотела бы я посмотреть на Павлова с курами. Они такие идиотки, что взбеситься можно. Тебя идиотизм не бесит?
– Не знаю. Смотря какой. Если идиот еще и педант – пожалуй.
– Да нет же, – с жаром запротестовала она. – Я говорю про идиотизм как таковой, и ничего больше.
Мартин посмотрел на нее, заинтригованный.
– Не думаю. Это было бы все равно, что злиться на камень.
– Нет, не все равно! Курица не камень, она движется, ест, испытывает желания.
– Не знаю, – смущенно сказал Мартин. – Я не совсем понимаю, почему это должно у меня вызывать бешенство.
Возвращались молча, и, вероятно, каждый думал о своем.
Мартин проникся убеждением, что у Алехандры всегда будут чувства и мысли, которых ему не понять, а она (так думал Мартин) наверняка – презрением. Или – что еще хуже – каким-нибудь чувством, которого он и вообразить не может.
Алехандра открыла свою сумку и достала записную книжку. Из, книжки вынула фотографию.
– Нравится? – спросила она.
Моментальный снимок изображал Алехандру, облокотившуюся на перила террасы в Барракас. В лице потаенное и страстное ожидание чего-то, покорившее Мартина при их знакомстве.
– Нравится тебе? – повторила она. – Снято в те дни.
И впрямь Мартин узнал блузку и юбку. Казалось, все было так давно! Почему она теперь показывает ему эту фотографию?
Но она настаивала:
– Нравится или нет?
– Конечно. Как же она может мне не нравиться. Кто снимал?
– Человек, которого ты не знаешь.
Темная туча омрачила унылые, но спокойные небеса.
Держа снимок в руке и глядя на него с противоречивыми чувствами, Мартин робко спросил:
– Можешь мне его дать?
– Я его для того и принесла. Конечно, если нравится.
Мартин был взволнован и одновременно огорчен: это походило на дар в знак расставанья. Что-то в этом роде он и сказал, но Алехандра ничего не ответила – она опять стала смотреть на муравьев, а Мартин следил за выражением ее лица.
Удрученно опустил он голову, и его взгляд упал на руку Алехандры, лежавшую на скамье рядом с ним, – в руке еще была раскрытая записная книжка, а в ней виднелся сложенный вдвое конверт авиапочты. Записанные в книжке адреса, получаемые Алехандрой письма – все это составляло мучительно-чуждый Мартину мир.
И хотя обычно он удерживался на краю, неуместный вопрос иной раз все же срывался с уст. Так случилось и теперь.
– Это письмо от Хуана Карлоса, – сказала Алехандра.
– Что пишет этот дурень? – мрачно спросил Мартин.
– Можешь себе представить, обычные глупости.
– Какие глупости?
– О чем может писать Хуан Карлос в своем письме, хоть авиапочтой, хоть простой? Ну-ка, отвечайте, ученик дель Кастильо!
Она смотрела на него, улыбаясь, но Мартин с серьезностью, которая ей (он в этом был уверен) должна была показаться глупой, спросил:
– О флирте?
– Очень хорошо, малыш. Девять баллов. Десять не ставлю, потому что ты спросил, а не дал прямой ответ. Сотни, тысячи флиртов с высоченными и глупейшими светловолосыми датчанками. Словом, тот тип, который его покоряет. Все ужасно загорелые из-за систематических занятий спортом на свежем воздухе. Из-за миллионов миль, проплытых в каноэ, в братски товарищеском обществе таких же светловолосых, загорелых и высоких юношей. И много practical joke , что обожает Хуан Карлос.
– Покажи марку, – попросил Мартин.
У него еще осталась детская страсть к маркам далеких стран. Когда он брал письмо, ему почудилось, будто Алехандра непроизвольно как бы удерживает конверт. Встревоженный этим, Мартин сделал вид, будто рассматривает марку.
Возвращая конверт, он. пристально посмотрел на Алехандру – казалось, она была смущена.
– Это не от Хуана Карлоса, – рискнул он сказать.
– Конечно, от Хуана Карлоса. Разве ты не видишь? Почерк ученика четвертого класса!
Мартин молчал, как всегда, когда возникали подобные ситуации. Да, он не способен проникнуть дальше, в таинственные области ее души.
Подняв какую-то палочку, он начал царапать ею землю.
– Не глупи, Мартин, не надо портить этот день капризами.
– Ты не хотела выпускать из рук письмо, – заметил Мартин, продолжая царапать палочкой.
Воцарилось молчание.
– Вот видишь? Я не ошибся.
– Да, Мартин, ты прав, – согласилась она. – Потому что он дурно отзывается о тебе.
– Ну и что? – с явной досадой возразил он. – Я же не стал бы читать.
– Нет, конечно, нет… Но мне показалось, что это будет неприлично, если письмо окажется у тебя в руках, даже с вполне невинной целью… То есть это я теперь так думаю, теперь я поняла причину. Мартин поднял глаза.
– А почему он отзывается обо мне дурно?
– Ах, не стоит говорить. Только напрасно огорчать тебя.
– И что он обо мне знает, этот идиот? Он же меня ни разу даже не видел.
– Неужели ты не понимаешь, Мартин, что я иногда говорила с ним о тебе?
– Ты говорила с этим кретином обо мне, о нас?
– Но это же все равно, что говорить со стенкой. Он – ничто, пустое место. Я говорила с пустым местом, со стенкой. Понимаешь?
– Нет, Алехандра, не понимаю. Почему с ним? Я бы хотел, чтобы ты мне рассказала или прочитала, что он пишет обо мне.
– Ну, типичные для Хуана Карлоса глупости. Зачем же?
Она протянула письмо и с досадой заметила:
– Предупреждаю, оно тебя опечалит.
– Неважно, – ответил Мартин, жадно и нервно хватая письмо, между тем как она устроилась рядом, как если бы собиралась читать письмо с ним вместе.
Мартин подумал, что она, видимо, намерена смягчить смысл написанного фраза за фразой – так он потом рассказывал Бруно. И Бруно подумал, что поведение Алехандры было столь же бессмысленно, как наши попытки следить за маневрами водителя, дурно ведущего машину, в которой мы едем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129