Тяжелый сырой запах заполнял помещение; блики света от коптящего фонаря уныло перемежались тенями, шатающимися стенам. Тело человека продолжало недвижно лежать на полу.
– А ну, берись! – услышал я голос Стэна; он нагнулся и подхватил тело под мышки. В тот же момент третий участник действия направился к. вращающемуся барабану. Пока мы вдвоем укладывали тело, лицом вниз, в «саркофаг» – значение. этого слова только сейчас дошло до меня, – Том подкатил ближе бетономешалку и наладил желоб На момент остановился, что-то соображая.
– Хорошо было бы его утрамбовать, – пробор мотал он.
Стэн выпучил свиные глазки.
– То есть как это?
– Воздуху в нем много, бетон может осесть, – Сказав это, Том влез в бетонную коробку и, переминаясь с ноги на ногу, принялся «утрамбовывать» тело. Послышались хлюпающие звуки, откуда-то кажется из ушей, а может, и рта, побежали темные ручейки.
Я чувствовал, что холодею от ужаса и отвращения
– Он жив! Он жив!… – начал было я, да так к не закончил: голова Карсона дернулась, пальцы связанных за спиной рук зашевелились. Я схватил Стэна за рукав.
– Так нельзя, понимаете! Он жив!
Стэн грубо вырвал руку.
– Не нравится, так тяпни его еще раз! На, бери! – И он протянул мне палицу.
– Я не могу… не хочу! – слабо отвечал я, отступая.
– Тогда заткнись, сосунок, а не то я тебя… – Он угрожающе шагнул в мою сторону…
– Да ну вас! – услышал я голос Тома. Он вылез из ниши и подошел к нам. – Счеты будете сводить на улице! – И затем, ухмыльнувшись, добавил: – Второго саркофага у меня не припасено!
Стэн утих и отвернулся, а наш хозяин подошел к машине и повернул поочередно два рычага.
Серая густая масса хлынула по желобу. Я стоял поодаль и не видел того, что лежало внизу, но по физиономиям этих двоих мог заключить, что происходит. Вот Том вздохнул и, почесав в голове, что-то удовлетворенно буркнул и вынул из-за пазухи плоскую бутыль.
– Да будет ему легка дорога в ад! – сострил он и принялся тянуть из бутылки, не спуская глаз с заполняющейся коробки. Затем передал бутыль Стэну.
Еще через две минуты все было готово. Том выключил мешалку и, выровняв по краям образовавшуюся призму, обратился к нам:
– А теперь смывайтесь, да без шума!
– Без тебя знаем! – огрызнулся Стэн и направился к лестнице; я за ним.
Выходя из здания, я старался не смотреть по сторонам, чтобы не запомнить места. Я ни о чем не думал; думать было страшно, к тому же я был истощен душевно и физически. Скорее вон отсюда, скорее домой! Я стучал зубами, уверяя себя, что это от холода.
Билла мы застали в состоянии возбуждения.
– Все о'кей? – обратился он к Стэну, но тот вместо ответа скомандовал:
– Полезайте оба назад!
– Это зачем? – неуверенно запротестовал Билл; он, видимо, основательно продрог – ночь выдалась холодная.
– А затем, чтобы нас не заметили вместе, вот зачем! – ответил Стэн и полез в кабину.
Мы тронулись. Некоторое время Билл молчал, потом не выдержал.
– Как это произошло? – тихо спросил он.
Я не отвечал.
– Алекс! – Он слегка тронул меня за рукав.
– Оставьте меня в покое! – почти закричал я. – В следующий раз я останусь в машине, а вы пойдете ассистировать нашему «шефу», тогда и узнаете!
Билл удивленно посмотрел на меня, но ничего не сказал. В полном безмолвии мы доехали до города.

***
Утром я проснулся в половине двенадцатого. Меня знобило. Я позвонил на службу и сказался больным, а сам выпил кофе и снова улегся. Просыпался несколько раз – сперва в два часа, потом около трех, окончательно проснулся к четырем. Озноб не отпускал, и я, накинув халат, расположился в кресле. Хотел было ни о чем не думать, но из этого ничего не вышло.
Кто это сказал, что можно ни о чем не думать. В последнее время я все более убеждаюсь, что это простая игра слов. Можно не сознавать, что думаешь, но не думать нельзя, потому что мысль – часть жизненного процесса, замедление которого привело бы к гибельным последствиям. Здесь и приходит на помощь подсознание, и мысль переключается туда и там работает вхолостую, как работает в коробке скоростей отключенная зубчатка.
– Вхолостую ли? – Это не я сказал, хотя вопрос и придуман мною.
– А почему бы и нет? – отвечаю я вопросом же, зная на этот раз, что говорю я.
– А потому, – подхватывает кто-то спрятавшийся рядом, – что там могут быть и иные колесики, такие, что приводятся в движение ремнями…
– Ремнями? – смеюсь я. – В коробке скоростей нет ремней. Это знает ребенок.
В пустом стакане, что стоит передо мной, что-то слабо мерцает. Теперь я догадываюсь, откуда доносится голос. Вот он опять:
– Зачем же непременно скоростей? Да и коробка здесь ни при чем, разве что в самом отвлеченном смысле. А ремни бог знает откуда тянутся – из пространства.
– Вы это насчет астрологии? – усмехаюсь я.
– Не придирайтесь! А впрочем, может быть, и астрологии. Интерес к этой штуке в наши дни немалый. Видали, сколько книг об этом? Во! – Стакан развел руками.
Мне становится не по себе: как же так, стакан и… руки?
– А подсознание, как с подсознанием? – спрашиваю я.
– Ах, какой нетерпеливый! Ну, да ладно: ремни-то не только в пространстве, но и во времени…
– Не понимаю.
– Гм! Я ведь тоже не ученый. Как бы это попроще? Слыхали о такой штуке – атавизм?
– Странный вопрос, конечно, слыхал. Так значит…
– Вот именно! – одобрительно закивал стакан… Или нет, на этот раз не стакан. В кресле напротив расположился другой, кого я, странным образом, не удосужился до сих пор рассмотреть. Теперь увидел: это – Брут.
– Когда вы пришли? – спросил я.
Он удивленно взглянул на меня.
– То есть как это? Ведь вы сами мне отворили!
– Не помню.
– Вы нездоровы?
– Ерунда! Говорите! Ну, об этом самом – атавизме.
Брут пожал плечами.
– Так я сказал, – продолжал он, – что эволюция человека и заключается в освобождении подсознания от власти обезьяньего прошлого. Беда лишь в том, что некоторым это не дается.
– И их, следовательно, нужно «изолировать»? – усмехнулся я.
Брут помолчал, что-то обдумывая, потом нехотя отвечал:
– Вы это знаете не хуже моего. Мы ведь этим и заняты, к этому и стремимся, не так ли? – В глазах у него я прочел внимательный вопрос.
– Брут… Почему вы не спросите о вчерашнем?
– Я все знаю.
– Все ли?
– Думаю, все. – Сказав это, мой гость вытянулся в кресле. – У вас всех нервы не в порядке.
– Хороши нервы, – снова усмехнулся я. – Вы, значит, полагаете, что живого человеку можно… – Я не успел договорить, Брут нетерпеливо перебил меня:
– Ничего не полагаю, а только уверен, что вам померещилось! – Он близко наклонился ко мне и повторил: – Померещилось, понимаете?
Брут не отпускал моих глаз, держал их в плену своим холодным взглядом. Впервые я прочел в его лице что-то похожее на брезгливость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57