Никакая экономия, никакое скопидомство делу помочь не могли, оставалось только отказаться от борьбы, пасть на землю и сказать: «Я карабкалась, пока не кончились силы, остальное пусть сделает господь бог, коль будет на то его воля».
Как-то в субботу днем несчастья ее довершились неожиданным ударом. Она стала просить милостыню у церкви святого Иуста, Альмудена стоял неподалеку, на улице Сакраменто. Бенина разжилась десятью сентимо и очень обрадовалась — шутка ли, такая удача. Но как она заблуждалась, приняв за удачу приманку злой судьбы, которая посылает ее нарочно, чтоб потом больней ударить! Вскоре после этого счастливого почина к ней подошел полицейский агент в штатском и, грубо толкнув ее, приказал:
— Ну-ка, божья старушка, шагайте вперед... Живей, живей...
— Что?. Как?
— Помолчите и шагайте...
— Но куда вы меня ведете?
— Тихо, говорят вам, не скандальте, хуже будет... Пошли! В Сан-Бернардино.
— А что плохого я сделала, сеньор?
— Вы попрошайничаете!.. Разве я вам вчера не сказал, что сеньор губернатор запретил попрошайничать на этой улице?
— Так пусть сеньор губернатор меня накормит. Ну что за люди!..
— Придержите язык, сеньора пьянчужка!.. Шагайте, говорят вам!
— Не толкайте меня!.. Я не преступница... Живу в приличном доме, за меня есть кому поручиться... Не пойду я с вами...
И она прислонилась к стене, но агент грубо выволок ее на тротуар. Подошли двое полицейских в форме, которым он и поручил препроводить ее в Сан-Бернардино вместе с другими нищими обоего пола, схваченными на этой улице и в близлежащих переулках. Тогда Бенина попыталась умилостивить полицейских, выказав покорность и свое глубокое горе. Умоляла, горько плакала, но ни мольбы, ни слезы не помогли. Вперед и вперед, а шествие замыкал слепой африканец: как только он узнал, что ее забрали, подошел к полицейским и сказал, пусть заметут и его и ведут хоть к черту в пекло, лишь бы ему не разлучаться с ней. Большого труда стоило бедной женщине смириться с таким жестоким испытанием... Ее ведут в приют для бездомных нищих, как ведут в тюрьму карманников и прочих мелких жуликов! И нет возможности вернуться домой в обычный час, позаботиться о своей хозяйке и подруге! Когда она представляла себе, что в этот вечер донья Пака и Фраскито останутся голодными, ее охватывала ярость, она бросилась бы на стражников, будь у нее силы справиться с мужчинами. Все думала, как ее несчастная госпожа будет ждать час за часом... а Нины все нет. Господи Иисусе и пречистая дева! Что будет твориться в доме? Если мир при таких событиях не обрушится, то будет стоять вовеки веков... Когда миновали Кавалерийские казармы, Бенина вновь попыталась смягчить сердца конвоиров жалобами и мольбами. Но те выполняли приказ начальника, а не выполнишь приказ — хорошего не жди. Альмудена шел молча, держась за юбку Бенины, и казалось, ему нипочем арест и насильственное препровождение в приют для бездомных нищих.
Плакала бедная просительница, и плакало само небо, солидарное с ней в неизбывной печали. Дождь начал моросить во время облавы и все усиливался, а теперь лил как следует. Бенина промокла до нитки. С лохмотьев каждого из нищих стекала вода, широкополая шляпа Альмудены напоминала верхнюю чашу фонтана с тритонами — теперь наверняка заплесневеет. Легкая обувь Бенины, избитая в беготне за последние дни, совсем раскисла от воды и грязи. Когда пришли наконец в Сан-Бернардино, Бенина подумала, что уж лучше было идти босиком.
— Амри,— сказал Альмудена, когда они переступили порог муниципального приюта,— ты не надо плакать... Здесь мы оба хорошо, ты и я... Не плакать... я довольный. Нам давать похлебка, давать хлеб...
Бенина пребывала в таком отчаянии, что ничего ему не ответила. Она бы даже его побила. Да и как понять этому бродяге, почему она жалуется на свою судьбу? Только она и понимает беззащитность и беспомощность своей госпожи, сестры, подруги, понимает, какую ужасную ночь та проведет, не зная, что с ней случилось... А если над ней сжалятся и завтра отпустят, как ей объяснить свое столь долгое отсутствие? Что сказать, что соврать, какую ложь придумать? Ничего не поделаешь, придется раскрыть обман, признаться в попрошайничестве, ведь в этом нет ничего дурного. Но может статься, донья Франсиска ей не поверит, и их старой дружбе придет конец, а если госпожа по-настоящему рассердится и прогонит ее от себя, Бенина умрет от горя, она жить не может без доньи Паки, которую любит со всеми ее достоинствами и недостатками. Наконец, обдумав все это, Бенина, когда их привели в большую, но душную и зловонную комнату, куда затолкали не менее полусотни нищих обоего пола, предалась спасительному самоотречению, сказав себе: «Что будет, то и будет. Как вернусь домой, скажу правду, и если госпожа доживет до моего возвращения и не поверит мне — ну и пусть не верит; коли рассердится — пусть сердится; прогонит — пусть прогонит; а если я умру — пусть умру».
XXXII
Даже если бы Нина ничего не подумала и не сказала, все равно читатель догадался бы, что мое перо бессильно описать тревогу и смятение доньи Паки в тот злополучный вечер. По мере того как время шло, а служанка все еще не возвращалась, росло и беспокойство госпожи: если сначала она думала только о материальных неудобствах, связанных с отсутствием Бенины, то потом стала тревожиться, опасаясь, не случилось ли с ее верной служанкой несчастья: может, попала под колеса экипажа или умерла на улице от внезапного приступа какой-нибудь болезни. Фраскито, добрая душа, успокаивал ее, как мог, но безуспешно. Увядшему кавалеру пришлось умолкнуть, когда его землячка сказала:
— Да такого никогда еще не было, дорогой Понте, никогда! За столько лет она ни разу не задерживалась до ночи, а тем более до утра.
Об ужине в тот вечер нечего было и думать, хотя дочери позументщицы охотно согласились заменить запропастившуюся служанку. Правда, донья Пака начисто потеряла аппетит, то же самое, возможно, в чуть меньшей степени, произошло и с ее гостем. Но чтобы поддержать силы, надо было хоть что-нибудь съесть, и они удовольствовались взбитым в вине яйцом и несколькими ломтиками хлеба. О сне не могло быть и речи! Донья Пака по бою соседских часов считала каждый час, каждые полчаса, четверть часа и все ходила взад-вперед по коридору, прислушиваясь к каждому звуку на лестнице. Понте не желал отставать от нее: воспитание обязывало его не ложиться в постель, пока его добрый друг и покровительница бодрствует, а чтобы примирить требования дворянской чести с потребностями не вполне оправившегося от болезни организма, он задремал сидя на стуле, но для этого пришлось принять не очень удобную позу: скрестив руки на спинке стула, положить на них голову;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Как-то в субботу днем несчастья ее довершились неожиданным ударом. Она стала просить милостыню у церкви святого Иуста, Альмудена стоял неподалеку, на улице Сакраменто. Бенина разжилась десятью сентимо и очень обрадовалась — шутка ли, такая удача. Но как она заблуждалась, приняв за удачу приманку злой судьбы, которая посылает ее нарочно, чтоб потом больней ударить! Вскоре после этого счастливого почина к ней подошел полицейский агент в штатском и, грубо толкнув ее, приказал:
— Ну-ка, божья старушка, шагайте вперед... Живей, живей...
— Что?. Как?
— Помолчите и шагайте...
— Но куда вы меня ведете?
— Тихо, говорят вам, не скандальте, хуже будет... Пошли! В Сан-Бернардино.
— А что плохого я сделала, сеньор?
— Вы попрошайничаете!.. Разве я вам вчера не сказал, что сеньор губернатор запретил попрошайничать на этой улице?
— Так пусть сеньор губернатор меня накормит. Ну что за люди!..
— Придержите язык, сеньора пьянчужка!.. Шагайте, говорят вам!
— Не толкайте меня!.. Я не преступница... Живу в приличном доме, за меня есть кому поручиться... Не пойду я с вами...
И она прислонилась к стене, но агент грубо выволок ее на тротуар. Подошли двое полицейских в форме, которым он и поручил препроводить ее в Сан-Бернардино вместе с другими нищими обоего пола, схваченными на этой улице и в близлежащих переулках. Тогда Бенина попыталась умилостивить полицейских, выказав покорность и свое глубокое горе. Умоляла, горько плакала, но ни мольбы, ни слезы не помогли. Вперед и вперед, а шествие замыкал слепой африканец: как только он узнал, что ее забрали, подошел к полицейским и сказал, пусть заметут и его и ведут хоть к черту в пекло, лишь бы ему не разлучаться с ней. Большого труда стоило бедной женщине смириться с таким жестоким испытанием... Ее ведут в приют для бездомных нищих, как ведут в тюрьму карманников и прочих мелких жуликов! И нет возможности вернуться домой в обычный час, позаботиться о своей хозяйке и подруге! Когда она представляла себе, что в этот вечер донья Пака и Фраскито останутся голодными, ее охватывала ярость, она бросилась бы на стражников, будь у нее силы справиться с мужчинами. Все думала, как ее несчастная госпожа будет ждать час за часом... а Нины все нет. Господи Иисусе и пречистая дева! Что будет твориться в доме? Если мир при таких событиях не обрушится, то будет стоять вовеки веков... Когда миновали Кавалерийские казармы, Бенина вновь попыталась смягчить сердца конвоиров жалобами и мольбами. Но те выполняли приказ начальника, а не выполнишь приказ — хорошего не жди. Альмудена шел молча, держась за юбку Бенины, и казалось, ему нипочем арест и насильственное препровождение в приют для бездомных нищих.
Плакала бедная просительница, и плакало само небо, солидарное с ней в неизбывной печали. Дождь начал моросить во время облавы и все усиливался, а теперь лил как следует. Бенина промокла до нитки. С лохмотьев каждого из нищих стекала вода, широкополая шляпа Альмудены напоминала верхнюю чашу фонтана с тритонами — теперь наверняка заплесневеет. Легкая обувь Бенины, избитая в беготне за последние дни, совсем раскисла от воды и грязи. Когда пришли наконец в Сан-Бернардино, Бенина подумала, что уж лучше было идти босиком.
— Амри,— сказал Альмудена, когда они переступили порог муниципального приюта,— ты не надо плакать... Здесь мы оба хорошо, ты и я... Не плакать... я довольный. Нам давать похлебка, давать хлеб...
Бенина пребывала в таком отчаянии, что ничего ему не ответила. Она бы даже его побила. Да и как понять этому бродяге, почему она жалуется на свою судьбу? Только она и понимает беззащитность и беспомощность своей госпожи, сестры, подруги, понимает, какую ужасную ночь та проведет, не зная, что с ней случилось... А если над ней сжалятся и завтра отпустят, как ей объяснить свое столь долгое отсутствие? Что сказать, что соврать, какую ложь придумать? Ничего не поделаешь, придется раскрыть обман, признаться в попрошайничестве, ведь в этом нет ничего дурного. Но может статься, донья Франсиска ей не поверит, и их старой дружбе придет конец, а если госпожа по-настоящему рассердится и прогонит ее от себя, Бенина умрет от горя, она жить не может без доньи Паки, которую любит со всеми ее достоинствами и недостатками. Наконец, обдумав все это, Бенина, когда их привели в большую, но душную и зловонную комнату, куда затолкали не менее полусотни нищих обоего пола, предалась спасительному самоотречению, сказав себе: «Что будет, то и будет. Как вернусь домой, скажу правду, и если госпожа доживет до моего возвращения и не поверит мне — ну и пусть не верит; коли рассердится — пусть сердится; прогонит — пусть прогонит; а если я умру — пусть умру».
XXXII
Даже если бы Нина ничего не подумала и не сказала, все равно читатель догадался бы, что мое перо бессильно описать тревогу и смятение доньи Паки в тот злополучный вечер. По мере того как время шло, а служанка все еще не возвращалась, росло и беспокойство госпожи: если сначала она думала только о материальных неудобствах, связанных с отсутствием Бенины, то потом стала тревожиться, опасаясь, не случилось ли с ее верной служанкой несчастья: может, попала под колеса экипажа или умерла на улице от внезапного приступа какой-нибудь болезни. Фраскито, добрая душа, успокаивал ее, как мог, но безуспешно. Увядшему кавалеру пришлось умолкнуть, когда его землячка сказала:
— Да такого никогда еще не было, дорогой Понте, никогда! За столько лет она ни разу не задерживалась до ночи, а тем более до утра.
Об ужине в тот вечер нечего было и думать, хотя дочери позументщицы охотно согласились заменить запропастившуюся служанку. Правда, донья Пака начисто потеряла аппетит, то же самое, возможно, в чуть меньшей степени, произошло и с ее гостем. Но чтобы поддержать силы, надо было хоть что-нибудь съесть, и они удовольствовались взбитым в вине яйцом и несколькими ломтиками хлеба. О сне не могло быть и речи! Донья Пака по бою соседских часов считала каждый час, каждые полчаса, четверть часа и все ходила взад-вперед по коридору, прислушиваясь к каждому звуку на лестнице. Понте не желал отставать от нее: воспитание обязывало его не ложиться в постель, пока его добрый друг и покровительница бодрствует, а чтобы примирить требования дворянской чести с потребностями не вполне оправившегося от болезни организма, он задремал сидя на стуле, но для этого пришлось принять не очень удобную позу: скрестив руки на спинке стула, положить на них голову;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71