Его нога скользит по бетону. Сидней прижимается к стене, пытаясь вернуть утраченное равновесие, но затем вновь поскальзывается и срывается с балки.
– Шикарненько, – слышу я сзади голос Риты.
Ри-та. Фотографии всплывают из темной глубины веранды. Стон. Скулы. Узкая полоска шрама на животе.
– Нет, правда, шикарно, – повторяет она. Мокрые волосы льются на плечи. Хлопья мыльной пены, пузыри и рисунок на кафельной плитке. Ри-та. Золотая мармеладная змейка ныряет с ее губ в мои глаза, разогнав всплеском длинные нити ряски.
– Зачем ты разделась? – спрашивает Анечка.
Кончик ножа входит в булочку, уже покрывшуюся десятком рваных ран в тонкой вакуумной упаковке. «Как будто я нечаянно разрушила». Фиолетовая плесень пожирает бетон. Сначала мне кажется, что я долго не могу заснуть, пока не понимаю, что давно уже сплю, и не просыпаюсь от ужаса; чья-то тень бросается от кровати к раскрытой двери, Рита склонилась надо мной.
«Если ты боишься, ты можешь…»
Меня укачивает, как будто я только что сошел с аттракционов на твердую землю.
– Нет, правда…
Я берусь рукой за железную опору, чтобы не упасть; там же, где совсем недавно держался Сидней. Рита стоит у самого края плиты и смотрит вниз.
– А вам что, не интересно? – спрашивает она.
Там бьется на мокром ветру капроновая веревка с бельем, натянутая между двумя длинными штырями арматуры. Один из них пробил Сиднею грудь: тот застыл на месте, раскинув руки в стороны, как пловец баттерфляем во время гребка.
– Вообще-то это было совершенно лишним, – говорит Рита, – вон, видите?
Она показывает нам на колышущиеся на ветру зонтики огромного инопланетного укропа, из полых трубчатых стволов которых я раньше делал плевательные трубки. Их растет очень много вокруг нашего дома, за лето они вытягиваются из низкорослых широких лопухов в трехметровые жерди с зонтиками на конце, которые стоят потом сухими всю зиму.
– Это цикута, – говорит Рита, – или конейон, древнее и благородное растение, именно им убили Сократа. У нее приятный сладкий сок, и чем ниже – тем слаще, а у самого корня – смерть.
– Рита, ты больная! – кричит Анечка. – Ты безумная, точно такая же, как и бабушка!
– Очень может быть, – спокойно отвечает Рита, – даже больше: скорее всего, ты права.
Дождь понемногу затихает, оставляя измученную редкую листву в покое.
– Тима, идем со мной! – Анечка грубо хватает меня за руку и тащит в дом. – Мы успеем! Промывание желудка, «скорую». У вас есть дома аптечка? Ты будешь жить! Киска будет жить!
– Анна, оставь его, – говорит Рита.
– Не подходи, сука! – Анечка выбрасывает вперед руку с ножом. – Анна, ты не знаешь, почему все, кто раньше любил меня, теперь бросаются на меня же с холодным оружием? Неужели мы не можем просто дружить?
– Заткнись, сука! Если ты этой ночью приблизишься ко мне, к Киске или к Тиме хотя бы на метр, тебе не поможет даже армия пластических хирургов!
Я вырываю запястье в сторону большого пальца Анечки. Я иду назад к Рите.
– Тим, Господи, ну что она с вами со всеми делает?! – кричит Анечка. – Она убила твоего брата два года назад!!! Ты знаешь это?!
– Знаю, – говорю я.
Мне кажется, что все это уже было. Моя рука скользит по грязноватым зеленым разводам какого-то масла, которым покрыта ее кожа.
– Ммм… – стонет Рита, выгибаясь навстречу моим пальцам. Молния бьет фотовспышкой, высвечивая ее лицо снизу: скулы и подбородок. Лис подкрадывается к нам. Мне кажется, что я долго не могу заснуть, пока я не понимаю, что давно уже сплю.
– Больная извращенка… – шипит Анечка, отступая спиной к двери. Она по-прежнему держит перед собой нож:
– В общем, я тебя предупредила, ведьма! Даже не думай к нам соваться! И бобиков своих лучше на привязи держи!
Бывает так, что во снах вспоминаешь другие сны, которые видел раньше.
– Тим, еще…Мои пальцы в ее крови.
– Еще…Мне кажется, что я долго не могу заснуть, но глаза мои закрыты, и я вижу сквозь них трапеции светотеней, сломавшиеся между потолком и стеной.
– Еще…
Я что-то забыл. Что-то важное…
Рита падает на бетон, больно сжав мою ладонь.
– Не останавливайся! – стонет она.
Золотые змеи разъедают веранду, капая горячим пространством на карту Европы, приклеенную скотчем над моей кроватью. Гибралтар – Порт-Саид 3500. Королевство Норвегия 387 тыс. кв. км.
– Пожалуйста, не останавливайся! Ты уже почти…
Я открываю и открываю глаза, но никак не могу открыть их по-настоящему, пока одна из теней не сползает с потолка и не забирает мой сон, оставляя лишь хлопья черно-красного ужаса, что, как снег, опускаются в сумерки дворов-колодцев. Рита склонилась надо мной.
– Ты так кричал во сне, – говорит она.
Копенгаген – Стокгольм 790. Следы ногтей наобоях. Я откидываю в сторону одеяло и выбегаю на веранду. Тень ныряет по лестнице вниз, исчезая в темноте.
Рита сидит на кровати, поджав под себя ноги, держит в руках большой нож для разделки мяса и легонько, самым кончиком протыкает булочку в вакуумной целлофановой упаковке.
– Ты так кричал во сне, – повторяет она, – что тебе снилось?
Лис лежит рядом с ней с перерезанным горлом; бинт размотанным кровавым серпантином обнимает ее ступни.
– Я не спал. Я не мог заснуть несколько часов.
Ее кровать у окна, моя – придвинута к стене.
– Мы легли пять минут назад, – говорит Рита…Кончик ножа входит в булочку на несколько миллиметров, после чего Рита вытаскивает его и протыкает булочку в другом месте.
– Если ты боишься, ты можешь спать со мной, – говорит она, – иди сюда.
Сны и дежавю сделаны из одного и того же. Бывает так, что во снах вспоминаешь другие сны, которые видел раньше. Иногда этих воспоминаний очень много, они быстро сменяют друг друга и, хватаясь за них, ты пытаешься добраться до чего-то важного. Ты кричишь: «Вот оно!» – и можешь дотронуться до него рукой, и, когда тебе остается совсем чуть-чуть, – ты просыпаешься.
ЛАПКА РЕЛЬЕФ
Когда мне было двенадцать лет, я грустил о том времени, когда мне было одиннадцать. Когда мне исполнилось тринадцать, я стал грустить о том, что было в двенадцать. Мне все время кажется, что я куда-то опаздываю и делаю совсем не то, что нужно…
– Тим, твоя жизнь так коротка, что ты можешь никуда не торопиться, ни о чем не беспокоиться и ни о ком не жалеть, – говорит Рита, допивая свой коктейль.
Она всегда угадывает мои мысли. «Ууххсфщщ», – всхлипывает дно картонного стакана. – Кстати, ты хоть понимаешь, что за дерьмо ешь? – спрашивает Рита. – Вкус твоего гамбургера, скорее всего, синтезировала компания, занимающаяся шампунями и стиральными порошками. Ты это понимаешь?
– Понимаю, – отвечаю я, дожевывая биг-мак, – но ничего с собой поделать не могу! Я поднимаю над головой пакет с едой и кричу: «Спасибо, Гамбургер!!! Спасибо, Большая Картошка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– Шикарненько, – слышу я сзади голос Риты.
Ри-та. Фотографии всплывают из темной глубины веранды. Стон. Скулы. Узкая полоска шрама на животе.
– Нет, правда, шикарно, – повторяет она. Мокрые волосы льются на плечи. Хлопья мыльной пены, пузыри и рисунок на кафельной плитке. Ри-та. Золотая мармеладная змейка ныряет с ее губ в мои глаза, разогнав всплеском длинные нити ряски.
– Зачем ты разделась? – спрашивает Анечка.
Кончик ножа входит в булочку, уже покрывшуюся десятком рваных ран в тонкой вакуумной упаковке. «Как будто я нечаянно разрушила». Фиолетовая плесень пожирает бетон. Сначала мне кажется, что я долго не могу заснуть, пока не понимаю, что давно уже сплю, и не просыпаюсь от ужаса; чья-то тень бросается от кровати к раскрытой двери, Рита склонилась надо мной.
«Если ты боишься, ты можешь…»
Меня укачивает, как будто я только что сошел с аттракционов на твердую землю.
– Нет, правда…
Я берусь рукой за железную опору, чтобы не упасть; там же, где совсем недавно держался Сидней. Рита стоит у самого края плиты и смотрит вниз.
– А вам что, не интересно? – спрашивает она.
Там бьется на мокром ветру капроновая веревка с бельем, натянутая между двумя длинными штырями арматуры. Один из них пробил Сиднею грудь: тот застыл на месте, раскинув руки в стороны, как пловец баттерфляем во время гребка.
– Вообще-то это было совершенно лишним, – говорит Рита, – вон, видите?
Она показывает нам на колышущиеся на ветру зонтики огромного инопланетного укропа, из полых трубчатых стволов которых я раньше делал плевательные трубки. Их растет очень много вокруг нашего дома, за лето они вытягиваются из низкорослых широких лопухов в трехметровые жерди с зонтиками на конце, которые стоят потом сухими всю зиму.
– Это цикута, – говорит Рита, – или конейон, древнее и благородное растение, именно им убили Сократа. У нее приятный сладкий сок, и чем ниже – тем слаще, а у самого корня – смерть.
– Рита, ты больная! – кричит Анечка. – Ты безумная, точно такая же, как и бабушка!
– Очень может быть, – спокойно отвечает Рита, – даже больше: скорее всего, ты права.
Дождь понемногу затихает, оставляя измученную редкую листву в покое.
– Тима, идем со мной! – Анечка грубо хватает меня за руку и тащит в дом. – Мы успеем! Промывание желудка, «скорую». У вас есть дома аптечка? Ты будешь жить! Киска будет жить!
– Анна, оставь его, – говорит Рита.
– Не подходи, сука! – Анечка выбрасывает вперед руку с ножом. – Анна, ты не знаешь, почему все, кто раньше любил меня, теперь бросаются на меня же с холодным оружием? Неужели мы не можем просто дружить?
– Заткнись, сука! Если ты этой ночью приблизишься ко мне, к Киске или к Тиме хотя бы на метр, тебе не поможет даже армия пластических хирургов!
Я вырываю запястье в сторону большого пальца Анечки. Я иду назад к Рите.
– Тим, Господи, ну что она с вами со всеми делает?! – кричит Анечка. – Она убила твоего брата два года назад!!! Ты знаешь это?!
– Знаю, – говорю я.
Мне кажется, что все это уже было. Моя рука скользит по грязноватым зеленым разводам какого-то масла, которым покрыта ее кожа.
– Ммм… – стонет Рита, выгибаясь навстречу моим пальцам. Молния бьет фотовспышкой, высвечивая ее лицо снизу: скулы и подбородок. Лис подкрадывается к нам. Мне кажется, что я долго не могу заснуть, пока я не понимаю, что давно уже сплю.
– Больная извращенка… – шипит Анечка, отступая спиной к двери. Она по-прежнему держит перед собой нож:
– В общем, я тебя предупредила, ведьма! Даже не думай к нам соваться! И бобиков своих лучше на привязи держи!
Бывает так, что во снах вспоминаешь другие сны, которые видел раньше.
– Тим, еще…Мои пальцы в ее крови.
– Еще…Мне кажется, что я долго не могу заснуть, но глаза мои закрыты, и я вижу сквозь них трапеции светотеней, сломавшиеся между потолком и стеной.
– Еще…
Я что-то забыл. Что-то важное…
Рита падает на бетон, больно сжав мою ладонь.
– Не останавливайся! – стонет она.
Золотые змеи разъедают веранду, капая горячим пространством на карту Европы, приклеенную скотчем над моей кроватью. Гибралтар – Порт-Саид 3500. Королевство Норвегия 387 тыс. кв. км.
– Пожалуйста, не останавливайся! Ты уже почти…
Я открываю и открываю глаза, но никак не могу открыть их по-настоящему, пока одна из теней не сползает с потолка и не забирает мой сон, оставляя лишь хлопья черно-красного ужаса, что, как снег, опускаются в сумерки дворов-колодцев. Рита склонилась надо мной.
– Ты так кричал во сне, – говорит она.
Копенгаген – Стокгольм 790. Следы ногтей наобоях. Я откидываю в сторону одеяло и выбегаю на веранду. Тень ныряет по лестнице вниз, исчезая в темноте.
Рита сидит на кровати, поджав под себя ноги, держит в руках большой нож для разделки мяса и легонько, самым кончиком протыкает булочку в вакуумной целлофановой упаковке.
– Ты так кричал во сне, – повторяет она, – что тебе снилось?
Лис лежит рядом с ней с перерезанным горлом; бинт размотанным кровавым серпантином обнимает ее ступни.
– Я не спал. Я не мог заснуть несколько часов.
Ее кровать у окна, моя – придвинута к стене.
– Мы легли пять минут назад, – говорит Рита…Кончик ножа входит в булочку на несколько миллиметров, после чего Рита вытаскивает его и протыкает булочку в другом месте.
– Если ты боишься, ты можешь спать со мной, – говорит она, – иди сюда.
Сны и дежавю сделаны из одного и того же. Бывает так, что во снах вспоминаешь другие сны, которые видел раньше. Иногда этих воспоминаний очень много, они быстро сменяют друг друга и, хватаясь за них, ты пытаешься добраться до чего-то важного. Ты кричишь: «Вот оно!» – и можешь дотронуться до него рукой, и, когда тебе остается совсем чуть-чуть, – ты просыпаешься.
ЛАПКА РЕЛЬЕФ
Когда мне было двенадцать лет, я грустил о том времени, когда мне было одиннадцать. Когда мне исполнилось тринадцать, я стал грустить о том, что было в двенадцать. Мне все время кажется, что я куда-то опаздываю и делаю совсем не то, что нужно…
– Тим, твоя жизнь так коротка, что ты можешь никуда не торопиться, ни о чем не беспокоиться и ни о ком не жалеть, – говорит Рита, допивая свой коктейль.
Она всегда угадывает мои мысли. «Ууххсфщщ», – всхлипывает дно картонного стакана. – Кстати, ты хоть понимаешь, что за дерьмо ешь? – спрашивает Рита. – Вкус твоего гамбургера, скорее всего, синтезировала компания, занимающаяся шампунями и стиральными порошками. Ты это понимаешь?
– Понимаю, – отвечаю я, дожевывая биг-мак, – но ничего с собой поделать не могу! Я поднимаю над головой пакет с едой и кричу: «Спасибо, Гамбургер!!! Спасибо, Большая Картошка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43