песчаный берег совсем рядом – метров десять, не больше. Я плыву к нему так быстро, как могу, но каждая следующая за волной впадина утягивает меня назад, относит все дальше и дальше.
Сиреневый комок медузы проскальзывает под рукой. Галька и обломки ракушек бурлят в штормовом море, царапая кожу. Океан забирает меня с собой. Я делаю сильный гребок вниз, ударяюсь о дно – здесь совсем не глубоко. Я ползу к берегу по дну, цепляясь за камни, водоросли, вгрызаясь пальцами в подводные барханы песка, ломая ногти, стараясь как можно реже выныривать, чтобы набрать в легкие воздух. Меня выбрасывает на берег. Полоса гниющих водорослей странного багряного оттенка, следом за ней – слой высохшего тростника.
Я ползу через линии прибоя, через жесткую белую осоку. Я взбираюсь на дюну, но за ней нет защиты от шторма – ее разрезает высокий бетонный забор, выросший из пожухлых листьев земляники. Над забором – колючая проволока, сразу же за ним возвышается на высоком постаменте кукурузник с обрезанными крыльями. Дождь взбивает кратерами мелкий песок вокруг меня. Узкая полоса песка между океаном и забором, простирающимся вдоль длинной бухты. В самом конце нее сквозь дымку дождя виден жирный полосатый маяк.
Отдышавшись, я иду к нему. Поначалу мне кажется, что маяк совсем рядом – полчаса ходьбы, не больше, но бухта оказывается обманчивой: она состоит из множества маленьких бухточек, которые издалека сливаются в одну линию. Ты доходишь до очередного мыса и понимаешь, что совершенно не приблизился к цели, и перед тобой все тот же долгий путь, какой открывался еще в самом начале.
Я вижу на песке следы двух пар армейских ботинок и отпечатки лап большой собаки. Понемногу темнеет, вода начинает прибывать. Я слишком поздно понимаю, что попал в ловушку между морем и забором, я слишком поздно перехожу на бег. Я бегу по колено в море.
На вершине одного из больших, поросших ракушками валунов сидит горбатый старик, тот самый, из картотеки. Похоже, ему наплевать на то, что через несколько минут море доберется и до него. Он беззаботно пускает по воде плоские камни-блинчики, которые, правда, не могут сделать и двух прыжков.
– Вот правду говорят, старость – не радость… – не оборачиваясь, жалуется он.
Я подхожу ближе. Цепляясь за трещины и расщелины, забираюсь на валун.
– Как вы сюда попали?
– Тебя что, действительно это интересует? – усмехается старик.
– Если честно, не очень, – говорю я, – гораздо больше меня интересует, как отсюда выбраться.
– Отсюда-то легко! – беспечно машет рукой тот. – Вот как выбраться оттуда, куда ты потом попадешь – это да, это вопрос… Во всяком случае, ты теперь в самых надежных руках!
– В каких?
– В руках Бога! – смеется было горбун, однако тут же переходит на болезненный грудной кашель.
– Очень смешно.
– Смешно раньше было, – совершенно серьезно отвечает старик, – а сейчас уж как получится…
– И как получится?
– Ну, уж как-нибудь точно получится… – заверяет он меня. Он бросает еще один камень, но тот плашмя ударяется о падающую под собственной тяжестью волну и исчезает в воде, жирной и ребристой, как свинцовое масло.
– Уж как-нибудь точно получится, – задумчиво повторяет старик, – даже не сомневайся…
– Ну и ладно… Мне бы просто добраться куда-нибудь, где спокойно и можно хоть немного поспать. Я очень давно не спал.
– Ладно врать-то… – почему-то с неприязнью говорит горбун, – ты только тем и занимаешься, что постоянно засыпаешь. А каждый раз, когда ты засыпаешь, ты проживаешь во сне бессчетное множество жизней… И в каждой из них ты тоже видишь сны… А когда просыпаешься – от них не остается и следа. Очень обидная штука. Некоторые говорят, что это суета сует… На самом деле это Таба Циклон… Многие хотят срезать, пройти его насквозь. Идиоты. Куда пройти? Кроме него, ничего нет.
– Таба Циклон? – переспрашиваю я.
– Именно… Ты же хотел узнать, что это такое – так вот, погляди!
Я смотрю в сторону берега, куда указывает его рука. В сумерках, в которые уже успело погрузиться побережье, горит костер. Вокруг него танцуют люди в блестящих черных гидрокостюмах с аквалангами, к спинам их позади баллонов привязаны какие-то большие мешки. Время от времени то один, то другой аквалангист наклоняется спиной к костру, подпаливая свой мешок.
– Кто это? – спрашиваю я старика, но его уже нет рядом.
Мешок срывается со спины очередного аквалангиста. Визжит и выпрыгивает из костра, опалив шерсть. Это какое-то животное. Оно ныряет в воду и быстро плывет ко мне. Мои глаза становятся все тяжелее. Мысли путаются и теряются, натыкаясь друг на друга, а потом и вовсе исчезают, постепенно растворяясь в морском воздухе, пахнущем грозой и жженой шерстью.
Главное – не думать ни о чем, и тогда обязательно приходят сны, где бы ты ни находился. Сны. Сладкие и тягучие, как патока. Сны и дежавю сделаны из одного и того же. Бывает так, что во снах вспоминаешь другие сны, которые видел раньше. Иногда этих воспоминаний очень много, они быстро сменяют друг друга и, хватаясь за них, ты пытаешься добраться до чего-то важного. Ты кричишь «Вот оно!» и можешь дотронуться до него рукой, и, когда тебе остается совсем чуть-чуть – ты просыпаешься. То, о чем ты догадывался всегда, просто не мог назвать нужными словами, исчезает, оставляя лишь ощущение пережитого мгновения ясности и смутного обещания вернуться еще раз. Нужно научиться задерживать дыхание. Нужно нырять глубже…
– Привет, говнюки! – медленно, по буквам читает Яночка.
Я слышу как блюдце скользит по доске. Я лежу в темноте под одеялом.
– Киска, а это точно Курт Кобейн? – спрашивает Сидней. Блюдце останавливается на очередной букве.
– Я, – читает Яночка.
– Ну, хорошо. Тогда как ты выглядишь?
– Как му…муж… Как мужик! Он выглядит как мужик.
– Кто его убил, – говорит Сидней, – спросите, кто его убил?
– Кто тебя убил?
– И… – читает Анечка, – идите на хуй!
– Какой-то грубый Курт, – говорит Яночка, – хамит, как грузчик. Давайте кого-нибудь другого вызывать.
– Давайте. Только вот кого? Может быть, Святого Августина?
– Уолта Диснея, – предлагает Сидней.
– Да ну, он в прошлый раз говнился еще хуже Курта!
«Твои объятья тщщ-тха-тха», – радио захлебывается в полосе прокрутки.
Мне в ноги утыкается мокрым носом Пуфик, наша маленькая глупая такса. Он вцепляется зубами в ватное одеяло, но я прогоняю его. Мне жарко, а в голове клубится тупой сияющий туман – так бывает, когда проспишь весь день. Одеяло и простыня мокрые от пота, я сгребаю их в большой мятый ком, а сам сажусь по-турецки на матрас и пытаюсь прийти в себя.
– Блин, куда Ритка пропала? – нервничает Яночка.
– Наверное, Папаша не хочет делиться вином, а она его разводит.
– А почему он не хочет делиться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Сиреневый комок медузы проскальзывает под рукой. Галька и обломки ракушек бурлят в штормовом море, царапая кожу. Океан забирает меня с собой. Я делаю сильный гребок вниз, ударяюсь о дно – здесь совсем не глубоко. Я ползу к берегу по дну, цепляясь за камни, водоросли, вгрызаясь пальцами в подводные барханы песка, ломая ногти, стараясь как можно реже выныривать, чтобы набрать в легкие воздух. Меня выбрасывает на берег. Полоса гниющих водорослей странного багряного оттенка, следом за ней – слой высохшего тростника.
Я ползу через линии прибоя, через жесткую белую осоку. Я взбираюсь на дюну, но за ней нет защиты от шторма – ее разрезает высокий бетонный забор, выросший из пожухлых листьев земляники. Над забором – колючая проволока, сразу же за ним возвышается на высоком постаменте кукурузник с обрезанными крыльями. Дождь взбивает кратерами мелкий песок вокруг меня. Узкая полоса песка между океаном и забором, простирающимся вдоль длинной бухты. В самом конце нее сквозь дымку дождя виден жирный полосатый маяк.
Отдышавшись, я иду к нему. Поначалу мне кажется, что маяк совсем рядом – полчаса ходьбы, не больше, но бухта оказывается обманчивой: она состоит из множества маленьких бухточек, которые издалека сливаются в одну линию. Ты доходишь до очередного мыса и понимаешь, что совершенно не приблизился к цели, и перед тобой все тот же долгий путь, какой открывался еще в самом начале.
Я вижу на песке следы двух пар армейских ботинок и отпечатки лап большой собаки. Понемногу темнеет, вода начинает прибывать. Я слишком поздно понимаю, что попал в ловушку между морем и забором, я слишком поздно перехожу на бег. Я бегу по колено в море.
На вершине одного из больших, поросших ракушками валунов сидит горбатый старик, тот самый, из картотеки. Похоже, ему наплевать на то, что через несколько минут море доберется и до него. Он беззаботно пускает по воде плоские камни-блинчики, которые, правда, не могут сделать и двух прыжков.
– Вот правду говорят, старость – не радость… – не оборачиваясь, жалуется он.
Я подхожу ближе. Цепляясь за трещины и расщелины, забираюсь на валун.
– Как вы сюда попали?
– Тебя что, действительно это интересует? – усмехается старик.
– Если честно, не очень, – говорю я, – гораздо больше меня интересует, как отсюда выбраться.
– Отсюда-то легко! – беспечно машет рукой тот. – Вот как выбраться оттуда, куда ты потом попадешь – это да, это вопрос… Во всяком случае, ты теперь в самых надежных руках!
– В каких?
– В руках Бога! – смеется было горбун, однако тут же переходит на болезненный грудной кашель.
– Очень смешно.
– Смешно раньше было, – совершенно серьезно отвечает старик, – а сейчас уж как получится…
– И как получится?
– Ну, уж как-нибудь точно получится… – заверяет он меня. Он бросает еще один камень, но тот плашмя ударяется о падающую под собственной тяжестью волну и исчезает в воде, жирной и ребристой, как свинцовое масло.
– Уж как-нибудь точно получится, – задумчиво повторяет старик, – даже не сомневайся…
– Ну и ладно… Мне бы просто добраться куда-нибудь, где спокойно и можно хоть немного поспать. Я очень давно не спал.
– Ладно врать-то… – почему-то с неприязнью говорит горбун, – ты только тем и занимаешься, что постоянно засыпаешь. А каждый раз, когда ты засыпаешь, ты проживаешь во сне бессчетное множество жизней… И в каждой из них ты тоже видишь сны… А когда просыпаешься – от них не остается и следа. Очень обидная штука. Некоторые говорят, что это суета сует… На самом деле это Таба Циклон… Многие хотят срезать, пройти его насквозь. Идиоты. Куда пройти? Кроме него, ничего нет.
– Таба Циклон? – переспрашиваю я.
– Именно… Ты же хотел узнать, что это такое – так вот, погляди!
Я смотрю в сторону берега, куда указывает его рука. В сумерках, в которые уже успело погрузиться побережье, горит костер. Вокруг него танцуют люди в блестящих черных гидрокостюмах с аквалангами, к спинам их позади баллонов привязаны какие-то большие мешки. Время от времени то один, то другой аквалангист наклоняется спиной к костру, подпаливая свой мешок.
– Кто это? – спрашиваю я старика, но его уже нет рядом.
Мешок срывается со спины очередного аквалангиста. Визжит и выпрыгивает из костра, опалив шерсть. Это какое-то животное. Оно ныряет в воду и быстро плывет ко мне. Мои глаза становятся все тяжелее. Мысли путаются и теряются, натыкаясь друг на друга, а потом и вовсе исчезают, постепенно растворяясь в морском воздухе, пахнущем грозой и жженой шерстью.
Главное – не думать ни о чем, и тогда обязательно приходят сны, где бы ты ни находился. Сны. Сладкие и тягучие, как патока. Сны и дежавю сделаны из одного и того же. Бывает так, что во снах вспоминаешь другие сны, которые видел раньше. Иногда этих воспоминаний очень много, они быстро сменяют друг друга и, хватаясь за них, ты пытаешься добраться до чего-то важного. Ты кричишь «Вот оно!» и можешь дотронуться до него рукой, и, когда тебе остается совсем чуть-чуть – ты просыпаешься. То, о чем ты догадывался всегда, просто не мог назвать нужными словами, исчезает, оставляя лишь ощущение пережитого мгновения ясности и смутного обещания вернуться еще раз. Нужно научиться задерживать дыхание. Нужно нырять глубже…
– Привет, говнюки! – медленно, по буквам читает Яночка.
Я слышу как блюдце скользит по доске. Я лежу в темноте под одеялом.
– Киска, а это точно Курт Кобейн? – спрашивает Сидней. Блюдце останавливается на очередной букве.
– Я, – читает Яночка.
– Ну, хорошо. Тогда как ты выглядишь?
– Как му…муж… Как мужик! Он выглядит как мужик.
– Кто его убил, – говорит Сидней, – спросите, кто его убил?
– Кто тебя убил?
– И… – читает Анечка, – идите на хуй!
– Какой-то грубый Курт, – говорит Яночка, – хамит, как грузчик. Давайте кого-нибудь другого вызывать.
– Давайте. Только вот кого? Может быть, Святого Августина?
– Уолта Диснея, – предлагает Сидней.
– Да ну, он в прошлый раз говнился еще хуже Курта!
«Твои объятья тщщ-тха-тха», – радио захлебывается в полосе прокрутки.
Мне в ноги утыкается мокрым носом Пуфик, наша маленькая глупая такса. Он вцепляется зубами в ватное одеяло, но я прогоняю его. Мне жарко, а в голове клубится тупой сияющий туман – так бывает, когда проспишь весь день. Одеяло и простыня мокрые от пота, я сгребаю их в большой мятый ком, а сам сажусь по-турецки на матрас и пытаюсь прийти в себя.
– Блин, куда Ритка пропала? – нервничает Яночка.
– Наверное, Папаша не хочет делиться вином, а она его разводит.
– А почему он не хочет делиться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43