Ты должен руководствоваться лишь буквой закона.
— Как юрист, да. Но ведь помимо этого я еще и просто живой человек. И мне трудно отделить себя, адвоката, от себя — остального.
— И по той же причине ты не можешь отделить мальчишек-убийц от .
— Не могу. Но что заставило их совершить убийство? Черт возьми, Кэрин, вот в чем вопрос. Они убили человека, но стали ли они от этого убийцами?
— Мне кажется, Хэнк, ты излишне увлекся игрой слов. Если они убили человека, то, следовательно, они виновны в убийстве. И больше тебя ничто заботить не должно.
— Ты и в самом деле так считаешь?
— Я пытаюсь помочь тебе, Хэнк.
— Но ты сама-то веришь в то, что только что сказала?
— Нет, — тихо ответила она.
— И я тоже. — Он замолчал. — Я не герой.
— Хэнк…
— Я не герой, Кэрин! И никогда им не был. Наверное, это из-за Гарлема. И потому, что в душе я все-таки трус.
— Нет, Хэнк, нет. Ты очень смелый.
— Кэрин мне было страшно. Мне так долго пришлось жить в страхе. Наверное, это и есть наследие тех улиц. Страх. Он всегда живет в твоей душе, только и дожидаясь удобного момента, чтобы вырваться наружу. Словно пороховая бочка с тлеющим фитилем, готовая взорваться в любую минуту, чтобы… чтобы уничтожить тебя. Я… я…
— Хэнк, умоляю тебя, не надо! Ты не должен так говорить.
— Я пронес это ощущение через всю войну, оно всегда было со мной, внутри меня, таилось, выжидало! Страх, мой страх! Страх — чего? Да самой жизни! Обычной, каждодневной жизни! Он начал подбираться ко мне с самого детства, и уже вскоре единственным моим желанием было поскорее выбраться из Гарлема, уехать подальше от места, породившего этот страх, но когда мне это все-таки удалось, то было уже слишком поздно, потому что к тому времени страх уже стал неотъемлемой частью меня, подобно сердцу или печени. А потом я встретил тебя.
Она взяла его руку и поднесла к своей щеке, и он почувствовал, как его ладонь становится мокрой от ее слез. Он покачал головой.
— Просто… просто в твоей душе зарождается сомнение. Ты остаешься один на один с тем беспределом, что творится на улицах, и тебя начинают грызть сомнения, пока, наконец, ты не задаешься вопросом, а кто ты, собственно, такой? Что из себя представляешь? Мужик ты, в конце концов, или кто? А если ты считаешь себя мужчиной, то тогда почему, пока ты был в отъезде, твоя девушка ушла к другому? Почему ты допустил, что умер твой дед? Почему ты боялся все это время? Кто ты, черт возьми, такой? Кто ты?
Внезапно он притянул ее к себе, и она почувствовала, как его начинает бить сильная дрожь.
— И потом у меня появилась ты. Ты, Кэрин, тепло, свет и чудо. И внезапно страх оставил меня на какое-то время, до тех пор, пока… пока я не начал задумываться о том, что и до меня у тебя кто-то был, что ты любила кого-то…
— Хэнк, я люблю тебя.
— Да, да, но…
— Я люблю тебя, только тебя!
— ..и я думал о том, почему должен быть кто-то еще, почему? И стал бояться, что потеряю тебя, как потерял тебя он. Так что же со мной, Кэрин? Ведь я же знал, чувствовал, что ты любишь меня, знал о том, что ты порвала отношения с ним, потому что тебе был нужен я, только я, и все равно этот страх жил во мне, пока… пока…
Он заплакал. Она слышала его всхлипы, и ей сделалось не по себе. Ее муж плакал, а она не знала, как успокоить его, чем утешить, и на всем белом свете для нее не было звука жалостнее, чем доносившийся из темноты плач мужчины. Она целовала его лицо, мокрое от слез, его руки, и он снова тихо повторил:
— Я не герой. И мне страшно. Мне не по себе от тяжести возложенной на меня задачи, но я… в понедельник утром я войду в зал суда, выберу присяжных и буду выступать обвинителем по делу об убийстве первой степени, потому что это путь наименьшего сопротивления. Потому что так проще и безопаснее…
— Нет, не говори так.
— Потому что я…
— Нет! — оборвала она его. — Не надо!
Еще какое-то время они оба сидели молча. Он достал из кармана носовой платок и высморкался. Облака теперь совсем закрыли месяц, и склон погрузился во мрак.
— Может быть, пойдем домой? — предложила она.
— Мне бы хотелось еще немного побыть здесь, — тихо ответил он. — Если, конечно, ты не возражаешь.
— Дженни должна скоро вернуться.
— Тогда иди. Я скоро приду.
— Ладно. — Кэрин поднялась с земли и одернула юбку. Она пристально вглядывалась в темноту, но никак не могла разглядеть его лица. — Хочешь, я сварю кофе?
— Хочу. Это было бы великолепно.
— Хэнк?
— Что?
— Ты не трус. Он не ответил.
— Ты очень смелый.
Он снова промолчал. Тогда она протянула руку и коснулась пальцами его щеки.
— Я люблю тебя, милый, — проговорила Кэрин. — Я тебя люблю. — И затем почти шепотом добавила:
— И очень горжусь тобой, — после чего развернулась и поспешно скрылась за деревьями.
Хэнк затушил сигарету и глядел на воду.
Как должен поступить юрист? — спрашивал он себя.
Я должен возложить вину на них.
А на кого же еще? Разве я могу призвать к ответу культуру, отбирающую у родителей всякую возможность быть личностью, загоняющую их в тесные рамки унылого однообразия, лишающую отцов мужественности, а матерей женственности? Вправе ли я возлагать ответственность за болезнь всего общества в целом на троих ребят, совершивших убийство? Но, черт возьми, они же убили человека, убили, так как же все-таки должен поступить юрист?
Ну, предположим, ты уже вошел в зал суда, думал он. Предположим, ты вошел, выбрал заседателей и затем представил дело так, что…
Нет, нет…
Этот номер у меня не прошел бы никогда. Эйб Сэмелсон тут же учует подвох и прервет слушание. А потом потащит меня в свой кабинет и спросит, чьи же, черт побери, интересы я все-таки представляю на этом суде — убийц или обвинение, весь народ?
А разве те убийцы не являются частью всего народа?
Они подсудимые, а я — обвинитель, и моя задача заключается в том, чтобы аргументирование доказать, что они, вступив в предварительный сговор и действуя с особой жестокостью, зарезали насмерть подростка по имени Рафаэль Моррес.
Апосто оправдают. И ты сам прекрасно это знаешь: он умственно неполноценный. У тебя нет ни малейшего шанса засудить его.
Значит, остаются Рейрдон и Дипаче. И моя задача…
Неужели? А как насчет отчета с результатами экспертизы ножей? Вы, случайно, ничего не забыли, мистер Белл?
Сам по себе отчет еще ничего не значит. Это может оказаться лишь случайным совпадением. Из-за дождя, а может, потому, что тот ножик могли держать как-то иначе.
А может, есть и другое объяснение? Может, ты упускаешь из виду что-то очень важное?
Черт возьми, но я же должен кого-то привлечь к судебной ответственности. Не могу же я просто так взять и освободить от обвинения…
Так привлекай, если должен, черт тебя побери! В зале суда предстань перед судьей, присяжными, репортерами…
Майк Бартон в своей газете сожрет меня с потрохами, да от меня после этого даже мокрого места не останется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
— Как юрист, да. Но ведь помимо этого я еще и просто живой человек. И мне трудно отделить себя, адвоката, от себя — остального.
— И по той же причине ты не можешь отделить мальчишек-убийц от .
— Не могу. Но что заставило их совершить убийство? Черт возьми, Кэрин, вот в чем вопрос. Они убили человека, но стали ли они от этого убийцами?
— Мне кажется, Хэнк, ты излишне увлекся игрой слов. Если они убили человека, то, следовательно, они виновны в убийстве. И больше тебя ничто заботить не должно.
— Ты и в самом деле так считаешь?
— Я пытаюсь помочь тебе, Хэнк.
— Но ты сама-то веришь в то, что только что сказала?
— Нет, — тихо ответила она.
— И я тоже. — Он замолчал. — Я не герой.
— Хэнк…
— Я не герой, Кэрин! И никогда им не был. Наверное, это из-за Гарлема. И потому, что в душе я все-таки трус.
— Нет, Хэнк, нет. Ты очень смелый.
— Кэрин мне было страшно. Мне так долго пришлось жить в страхе. Наверное, это и есть наследие тех улиц. Страх. Он всегда живет в твоей душе, только и дожидаясь удобного момента, чтобы вырваться наружу. Словно пороховая бочка с тлеющим фитилем, готовая взорваться в любую минуту, чтобы… чтобы уничтожить тебя. Я… я…
— Хэнк, умоляю тебя, не надо! Ты не должен так говорить.
— Я пронес это ощущение через всю войну, оно всегда было со мной, внутри меня, таилось, выжидало! Страх, мой страх! Страх — чего? Да самой жизни! Обычной, каждодневной жизни! Он начал подбираться ко мне с самого детства, и уже вскоре единственным моим желанием было поскорее выбраться из Гарлема, уехать подальше от места, породившего этот страх, но когда мне это все-таки удалось, то было уже слишком поздно, потому что к тому времени страх уже стал неотъемлемой частью меня, подобно сердцу или печени. А потом я встретил тебя.
Она взяла его руку и поднесла к своей щеке, и он почувствовал, как его ладонь становится мокрой от ее слез. Он покачал головой.
— Просто… просто в твоей душе зарождается сомнение. Ты остаешься один на один с тем беспределом, что творится на улицах, и тебя начинают грызть сомнения, пока, наконец, ты не задаешься вопросом, а кто ты, собственно, такой? Что из себя представляешь? Мужик ты, в конце концов, или кто? А если ты считаешь себя мужчиной, то тогда почему, пока ты был в отъезде, твоя девушка ушла к другому? Почему ты допустил, что умер твой дед? Почему ты боялся все это время? Кто ты, черт возьми, такой? Кто ты?
Внезапно он притянул ее к себе, и она почувствовала, как его начинает бить сильная дрожь.
— И потом у меня появилась ты. Ты, Кэрин, тепло, свет и чудо. И внезапно страх оставил меня на какое-то время, до тех пор, пока… пока я не начал задумываться о том, что и до меня у тебя кто-то был, что ты любила кого-то…
— Хэнк, я люблю тебя.
— Да, да, но…
— Я люблю тебя, только тебя!
— ..и я думал о том, почему должен быть кто-то еще, почему? И стал бояться, что потеряю тебя, как потерял тебя он. Так что же со мной, Кэрин? Ведь я же знал, чувствовал, что ты любишь меня, знал о том, что ты порвала отношения с ним, потому что тебе был нужен я, только я, и все равно этот страх жил во мне, пока… пока…
Он заплакал. Она слышала его всхлипы, и ей сделалось не по себе. Ее муж плакал, а она не знала, как успокоить его, чем утешить, и на всем белом свете для нее не было звука жалостнее, чем доносившийся из темноты плач мужчины. Она целовала его лицо, мокрое от слез, его руки, и он снова тихо повторил:
— Я не герой. И мне страшно. Мне не по себе от тяжести возложенной на меня задачи, но я… в понедельник утром я войду в зал суда, выберу присяжных и буду выступать обвинителем по делу об убийстве первой степени, потому что это путь наименьшего сопротивления. Потому что так проще и безопаснее…
— Нет, не говори так.
— Потому что я…
— Нет! — оборвала она его. — Не надо!
Еще какое-то время они оба сидели молча. Он достал из кармана носовой платок и высморкался. Облака теперь совсем закрыли месяц, и склон погрузился во мрак.
— Может быть, пойдем домой? — предложила она.
— Мне бы хотелось еще немного побыть здесь, — тихо ответил он. — Если, конечно, ты не возражаешь.
— Дженни должна скоро вернуться.
— Тогда иди. Я скоро приду.
— Ладно. — Кэрин поднялась с земли и одернула юбку. Она пристально вглядывалась в темноту, но никак не могла разглядеть его лица. — Хочешь, я сварю кофе?
— Хочу. Это было бы великолепно.
— Хэнк?
— Что?
— Ты не трус. Он не ответил.
— Ты очень смелый.
Он снова промолчал. Тогда она протянула руку и коснулась пальцами его щеки.
— Я люблю тебя, милый, — проговорила Кэрин. — Я тебя люблю. — И затем почти шепотом добавила:
— И очень горжусь тобой, — после чего развернулась и поспешно скрылась за деревьями.
Хэнк затушил сигарету и глядел на воду.
Как должен поступить юрист? — спрашивал он себя.
Я должен возложить вину на них.
А на кого же еще? Разве я могу призвать к ответу культуру, отбирающую у родителей всякую возможность быть личностью, загоняющую их в тесные рамки унылого однообразия, лишающую отцов мужественности, а матерей женственности? Вправе ли я возлагать ответственность за болезнь всего общества в целом на троих ребят, совершивших убийство? Но, черт возьми, они же убили человека, убили, так как же все-таки должен поступить юрист?
Ну, предположим, ты уже вошел в зал суда, думал он. Предположим, ты вошел, выбрал заседателей и затем представил дело так, что…
Нет, нет…
Этот номер у меня не прошел бы никогда. Эйб Сэмелсон тут же учует подвох и прервет слушание. А потом потащит меня в свой кабинет и спросит, чьи же, черт побери, интересы я все-таки представляю на этом суде — убийц или обвинение, весь народ?
А разве те убийцы не являются частью всего народа?
Они подсудимые, а я — обвинитель, и моя задача заключается в том, чтобы аргументирование доказать, что они, вступив в предварительный сговор и действуя с особой жестокостью, зарезали насмерть подростка по имени Рафаэль Моррес.
Апосто оправдают. И ты сам прекрасно это знаешь: он умственно неполноценный. У тебя нет ни малейшего шанса засудить его.
Значит, остаются Рейрдон и Дипаче. И моя задача…
Неужели? А как насчет отчета с результатами экспертизы ножей? Вы, случайно, ничего не забыли, мистер Белл?
Сам по себе отчет еще ничего не значит. Это может оказаться лишь случайным совпадением. Из-за дождя, а может, потому, что тот ножик могли держать как-то иначе.
А может, есть и другое объяснение? Может, ты упускаешь из виду что-то очень важное?
Черт возьми, но я же должен кого-то привлечь к судебной ответственности. Не могу же я просто так взять и освободить от обвинения…
Так привлекай, если должен, черт тебя побери! В зале суда предстань перед судьей, присяжными, репортерами…
Майк Бартон в своей газете сожрет меня с потрохами, да от меня после этого даже мокрого места не останется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66