— продолжал Дипаче, не слушая его. — Я предаюсь воспоминаниям. Размышляю о том, как мы жили, пытаюсь вспомнить буквально каждое слово, когда-либо сказанное мною сыну, каждую его провинность, каждый шлепок, который он получал от меня за это, каждый подарок, наши с ним прогулки. Я пытался восстановить его жизнь. Я проживал с ним его жизнь, проходил по этому пути шаг за шагом, миллиметр за миллиметром, пытаясь понять, почему он решился на такое. Потому что если он действительно совершил это преступление, то это не его вина. Я постоянно спрашиваю себя, что я сделал не так, где допустил ошибку. В чем? На каком этапе я подвел своего сына?
— Вы не должны винить себя за то, что вашей семье приходится жить в трущобах, мистер Дипаче. Возможно, с Дэнни все и обошлось бы, если бы…
— Тогда кого мне винить? Кого я должен винить за то, что у меня больше нет работы на Лонг-Айленде? Кто виноват в том, что я принял решение переехать обратно в Гарлем? Мистер Белл, кого мне винить за то, что сам я по жизни неудачник, а мой сын — убийца?
— Но у вас есть ваш магазин. У вас…
— Мистер Белл, у меня нет ничего, кроме моей никчемной жизни. Приятно познакомиться, Джон Дипаче, ничтожество и хронический неудачник. Даже Дэнни понял это. А Мэри? Мэри меня любит. Не спорит, не перечит, все, что я ни скажу, исполняет беспрекословно. Но ребенок не способен на такую любовь. Любовь ребенка нужно уметь заслужить. А какой пример я мог подать Дэнни? Я помню, как он впервые узнал о том, что я не служил в армии. В один прекрасный день он подошел ко мне и сообщил, что отец его друга был моряком, и спросил у меня, а кем был я. Что я мог ответить? Что меня не призвали, потому что у меня повреждена барабанная перепонка. Тогда он спросил, что это такое — барабанная перепонка. И я объяснил, что у меня в ухе есть дырка, через которую в голову может проникнуть ядовитый газ, а специальных противогазов тогда еще не изобрели. Он же спросил напрямую: «Так ты что, не служил в армии?» Я сказал, что не служил. «И во флоте тоже?» — не унимался он. Нет, и во флоте тоже. «Тогда кем же ты был? Морским пехотинцем?» Нет, и пехотинцем я тоже не был. «Но как же так? — недоумевал он. — Значит, ты был никем?»
Я был никем и ничем, мистер Белл. Другие отцы сидели за штурвалами бомбардировщиков, они бомбили Германию, а я был никем.
— Не говорите ерунды. На войну никто не рвался.
— А я рвался. Как можно объяснить, что такое поврежденная барабанная перепонка, восьмилетнему ребенку, которому очень хочется гордиться своим отцом, считать его героем? Потом как-то раз я услышал его разговор с соседским мальчишкой. Мальчишка рассказывал ему, что во время войны его отец служил на эсминце, который затонул, потому что в него врезался японский самолет-камикадзе. Когда рассказ был закончен, Дэнни сказал: «А зато мой папа собирает марки, и его коллекция самая большая в мире». Какое уж тут сравнение: коллекционер марок и героический матрос с затонувшего в бою эсминца.
— Вряд ли это имело какое-то отношение к…
— Мистер Белл, а у вас есть дети?
— Есть. Дочка. Ей тринадцать.
— С девочками проще. Так что в этом смысле вам повезло.
— Я бы не сказал, что с ними так уж легко.
— А у вас когда-нибудь возникает ощущение, что вы совершенно не знаете своего собственного ребенка?
— Иногда.
— Со мной же такое бывало довольно часто, и даже задолго до того случая, до… до убийства. Я глядел на Дэнни, он рос у меня на глазах, и я думал о том, что скоро он станет совсем взрослым и что я совсем не знаю его. Я часто думал о том, когда это началось, когда мы с ним перестали понимать друг друга, когда он перестал быть просто моим сыном, а превратился в молодого человека по имени Дэнни Дипаче, почти самостоятельную личность, так не похожую на тех двух людей, которые произвели его на свет. Я глядел на него и поражался, откуда он взялся, этот незнакомец, сидевший с нами за обеденным столом и рассказывавший разные истории о своих друзьях, которых я никогда и в глаза не видел? Откуда он пришел в наш дом? Кто он такой? Неужели мой сын? Но как же так? Ведь еще совсем недавно я держал своего сына на руках, кормил его из бутылочки. Так кто он такой, этот… этот человек, с которым я никогда не был знаком прежде? А вы, мистер Белл, разве не чувствуете того же? Разве ваша дочь не вызывает у вас похожих чувств?
— Да, — смущенно признался Хэнк. — Бывает. Иногда.
— Но девочки — это совсем другое дело. С ними легче, — повторил он. — Я где-то читал, что за год мальчиков арестовывают в пять раз чаще, чем девочек. К тому же девочек задерживают в основном за проституцию. Ничего более серьезного… типа обвинения в групповом избиении или… убийстве им не грозит.
— Наверное, вы правы, — согласился Хэнк.
Дипаче кивнул. В палате наступила напряженная тишина.
— Знаете, я тут вспомнил кое-что, — вдруг заговорил он снова. — Это всплыло как-то само собой, когда я сидел и перебирал в памяти события и разговоры из той, нашей прошлой жизни. Это случилось вскоре после того, как я потерял работу. Помнится, я накрывал кустарник в саду. Переезд в Гарлем был делом решенным, дом мы собирались продавать, но мне не хотелось бросать растения на произвол судьбы, а зимой там всегда задували холодные ветры, и если не позаботиться о кустах с осени, то сад пришел бы в упадок, так что я каждый год закрывал их брезентом. Это было поздней осенью, день выдался ясный, погожий, но в воздухе уже чувствовался легкий морозец. Благодатный был денек. Я работал в саду. Помнится, на мне еще был старый коричневый свитер…
* * *
(Квартал, где живет семья Дипаче, представляет собой типичный для Лонг-Айленда район, застроенный дешевыми домами. Их дом оценен в 11990 долларов, и при его покупке в качестве начального взноса им пришлось выложить целую тысячу долларов наличными. Прежде ежемесячные выплаты составляли 83 доллара, но теперь эта сумма возросла до 101, так как недвижимость была окончательно оценена для обложения налогом, а также потому, что банк, в котором находится закладная Дипаче, утверждает, что за ними якобы числится какая-то недоимка, и смысл этого термина ему не совсем ясен, Однако он понимает, что платить за дом теперь придется на восемнадцать долларов в месяц больше, чем прежде.
В доме Дипаче шесть комнат, и он находится на угловом участке — семьдесят на сто футов, в то время как участки большинства соседей имеют размеры шестьдесят на сто. Но из-за того, что дом стоит на углу, его задний двор весь на виду, что очень раздражает Дипаче. Ему всегда хотелось иметь настоящий, закрытый со всех сторон задний двор. А тот факт, что ему приходится готовить барбекю на глазах у соседей, сильно его смущает. Теперь он занят работой во дворе, накрывает брезентом кустарник. Дома в этом районе расположены друг против друга, симметрично относительно дороги и, кажется, тянутся бесконечной вереницей до самого горизонта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
— Вы не должны винить себя за то, что вашей семье приходится жить в трущобах, мистер Дипаче. Возможно, с Дэнни все и обошлось бы, если бы…
— Тогда кого мне винить? Кого я должен винить за то, что у меня больше нет работы на Лонг-Айленде? Кто виноват в том, что я принял решение переехать обратно в Гарлем? Мистер Белл, кого мне винить за то, что сам я по жизни неудачник, а мой сын — убийца?
— Но у вас есть ваш магазин. У вас…
— Мистер Белл, у меня нет ничего, кроме моей никчемной жизни. Приятно познакомиться, Джон Дипаче, ничтожество и хронический неудачник. Даже Дэнни понял это. А Мэри? Мэри меня любит. Не спорит, не перечит, все, что я ни скажу, исполняет беспрекословно. Но ребенок не способен на такую любовь. Любовь ребенка нужно уметь заслужить. А какой пример я мог подать Дэнни? Я помню, как он впервые узнал о том, что я не служил в армии. В один прекрасный день он подошел ко мне и сообщил, что отец его друга был моряком, и спросил у меня, а кем был я. Что я мог ответить? Что меня не призвали, потому что у меня повреждена барабанная перепонка. Тогда он спросил, что это такое — барабанная перепонка. И я объяснил, что у меня в ухе есть дырка, через которую в голову может проникнуть ядовитый газ, а специальных противогазов тогда еще не изобрели. Он же спросил напрямую: «Так ты что, не служил в армии?» Я сказал, что не служил. «И во флоте тоже?» — не унимался он. Нет, и во флоте тоже. «Тогда кем же ты был? Морским пехотинцем?» Нет, и пехотинцем я тоже не был. «Но как же так? — недоумевал он. — Значит, ты был никем?»
Я был никем и ничем, мистер Белл. Другие отцы сидели за штурвалами бомбардировщиков, они бомбили Германию, а я был никем.
— Не говорите ерунды. На войну никто не рвался.
— А я рвался. Как можно объяснить, что такое поврежденная барабанная перепонка, восьмилетнему ребенку, которому очень хочется гордиться своим отцом, считать его героем? Потом как-то раз я услышал его разговор с соседским мальчишкой. Мальчишка рассказывал ему, что во время войны его отец служил на эсминце, который затонул, потому что в него врезался японский самолет-камикадзе. Когда рассказ был закончен, Дэнни сказал: «А зато мой папа собирает марки, и его коллекция самая большая в мире». Какое уж тут сравнение: коллекционер марок и героический матрос с затонувшего в бою эсминца.
— Вряд ли это имело какое-то отношение к…
— Мистер Белл, а у вас есть дети?
— Есть. Дочка. Ей тринадцать.
— С девочками проще. Так что в этом смысле вам повезло.
— Я бы не сказал, что с ними так уж легко.
— А у вас когда-нибудь возникает ощущение, что вы совершенно не знаете своего собственного ребенка?
— Иногда.
— Со мной же такое бывало довольно часто, и даже задолго до того случая, до… до убийства. Я глядел на Дэнни, он рос у меня на глазах, и я думал о том, что скоро он станет совсем взрослым и что я совсем не знаю его. Я часто думал о том, когда это началось, когда мы с ним перестали понимать друг друга, когда он перестал быть просто моим сыном, а превратился в молодого человека по имени Дэнни Дипаче, почти самостоятельную личность, так не похожую на тех двух людей, которые произвели его на свет. Я глядел на него и поражался, откуда он взялся, этот незнакомец, сидевший с нами за обеденным столом и рассказывавший разные истории о своих друзьях, которых я никогда и в глаза не видел? Откуда он пришел в наш дом? Кто он такой? Неужели мой сын? Но как же так? Ведь еще совсем недавно я держал своего сына на руках, кормил его из бутылочки. Так кто он такой, этот… этот человек, с которым я никогда не был знаком прежде? А вы, мистер Белл, разве не чувствуете того же? Разве ваша дочь не вызывает у вас похожих чувств?
— Да, — смущенно признался Хэнк. — Бывает. Иногда.
— Но девочки — это совсем другое дело. С ними легче, — повторил он. — Я где-то читал, что за год мальчиков арестовывают в пять раз чаще, чем девочек. К тому же девочек задерживают в основном за проституцию. Ничего более серьезного… типа обвинения в групповом избиении или… убийстве им не грозит.
— Наверное, вы правы, — согласился Хэнк.
Дипаче кивнул. В палате наступила напряженная тишина.
— Знаете, я тут вспомнил кое-что, — вдруг заговорил он снова. — Это всплыло как-то само собой, когда я сидел и перебирал в памяти события и разговоры из той, нашей прошлой жизни. Это случилось вскоре после того, как я потерял работу. Помнится, я накрывал кустарник в саду. Переезд в Гарлем был делом решенным, дом мы собирались продавать, но мне не хотелось бросать растения на произвол судьбы, а зимой там всегда задували холодные ветры, и если не позаботиться о кустах с осени, то сад пришел бы в упадок, так что я каждый год закрывал их брезентом. Это было поздней осенью, день выдался ясный, погожий, но в воздухе уже чувствовался легкий морозец. Благодатный был денек. Я работал в саду. Помнится, на мне еще был старый коричневый свитер…
* * *
(Квартал, где живет семья Дипаче, представляет собой типичный для Лонг-Айленда район, застроенный дешевыми домами. Их дом оценен в 11990 долларов, и при его покупке в качестве начального взноса им пришлось выложить целую тысячу долларов наличными. Прежде ежемесячные выплаты составляли 83 доллара, но теперь эта сумма возросла до 101, так как недвижимость была окончательно оценена для обложения налогом, а также потому, что банк, в котором находится закладная Дипаче, утверждает, что за ними якобы числится какая-то недоимка, и смысл этого термина ему не совсем ясен, Однако он понимает, что платить за дом теперь придется на восемнадцать долларов в месяц больше, чем прежде.
В доме Дипаче шесть комнат, и он находится на угловом участке — семьдесят на сто футов, в то время как участки большинства соседей имеют размеры шестьдесят на сто. Но из-за того, что дом стоит на углу, его задний двор весь на виду, что очень раздражает Дипаче. Ему всегда хотелось иметь настоящий, закрытый со всех сторон задний двор. А тот факт, что ему приходится готовить барбекю на глазах у соседей, сильно его смущает. Теперь он занят работой во дворе, накрывает брезентом кустарник. Дома в этом районе расположены друг против друга, симметрично относительно дороги и, кажется, тянутся бесконечной вереницей до самого горизонта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66