Все пуговицы на штанах мгновенно срезал старичок в старшинском чине, нож у него кривой, как ятаганчик. Теперь ступай, поддерживай портки, поскольку уж они не брюки, хоть шил их, может, Эдуард Л-ов, знаменитый брючник… Вот нервы, черт дери, вот нервы! В Париже ты, фратерните, куда ни плюнь, но ты не можешь, ты не можешь, смеясь, расстаться с прошлым. И страха ради иудейска не смеешь весело взирать на будущее, так сказать, по Головинскому.
Диавол, знамо дело, большой иллюзьонист. Однако не иллюзия и не аллюзия, что сын его был евреем из колена Дана. Из этого ж колена, думаю, происходил известный меньшевик, а заодно и Либер с Гоцем. Не исключаю, что вся эта компания посещала библиотеку, где на особицу трудился Головинский.
Нет, не трудился, иль работал, иль занимался. Так говорят о нашем брате, писателе-середняке. Вы напрягите-ка все слуховые нервы: Матвей Васильич Головинский вслушивался. Черты его лица, размыто-мягкие обломовщиной, слагались напряженно. И становился он похож на чуткого протоколиста сеанса спиритизма.
Участниками были двое – Макиавелли и Жоли. Первый вам известен, а если нет – см. сноску.* Второй, писатель и, кажется, масон, прожив полсотни лет, не то с собой покончил, не то другие с ним покончили. Случилось это в год рожденья Сталина и записалось в его код, иль как бишь там. Мне это подсказали мои мистические опыты. Наития меня как будто б против воли навещают. Пусть редко, но бывают. Они, однако, мне не объяснили суть мокрухи, убравшей мсье Мориса, по фамилии Жоли и родом, вроде бы, из иудеев. Но «Диалоги» он успел придумать, успел и заплатить типографам.
Итак, Матвей Васильич прислушивался к диалогу мертвецов. Физическим же оком текст фиксировал, предполагал развить его в собранье «Протоколов». А в зале, в библиотеке шел постраничный шелест, и это было шепотом листвы, всей кроны Дерева Познания, которое безостановочно все плодоносит, плодоносит: и правдою, и кривдою, а чаще их смешением и совмещением. Но это не сбивало с толку Головинского.
Он знал, что делать. И тут уж не до мистики.
Гляжу, расположилась в креслах дебелая Агафья Тихоновна, белая, как рафинад. Давно известно нам от Гоголя: купеческая дочь владела домом в Московской части и огородом за Невой, на Выборгской. Ее занятьем нынче было почти компьютерное обретенье жениха из лучших внешних черт всех претендентов на руку, сердце, дом и огород… А за столом с настольной лампой под зеленым абажуром, как на картине у вождя, трудился профессор А., лауреат Госпремии, такой румяненькой. Ему не то чтобы жених не нужен, ему невеста не нужна. Он составляет жизнеописание тов. Берия из лучших свойств Лассаля, Гегеля и Фейербаха. Он сам об этом непечатном объявил печатно.
Матвей же Головинский работал этой же методой. Но отбирал лишь худшее. Да ведь и то сказать, все иудеи, как и их идеи, не обладали ни крупицей положительного.
Господь когда-то поверстал евреев в избранный народ. Великороссы переменили Его взгляд на избранность. Евреи не поддакнули. И в наказанье сделались жидами. По наущению Антихриста христопродавцы вязали гибельные сети для Святой Руси.
Но Русь, нисколько не святая, не дремала. Так думал некто из французской нации – пенсне, гасконская бородка. Он в той же зале, соседом Головинского, читал Лезюра и проникался русофобством.
Мишель Лезюр во время оно, то бишь Наполеона, и при участии Фуше Жозефа, шефа всей политической полиции, изготовлял продукт преострый, словно перец из Кайены. О том, что Русский Варвар учредит господство на Европейском континенте и сапоги омоет атлантической волной.
О, сила слов! О, слов набат! Они нам душу сотрясают. Особенно тогда, когда они, совокупляясь, родят подлог.
Не все подлоги имели запах отравляющих веществ. Иные восхищали игрой ума и мастерством пера. О чем толкую? О подделках. Таких, как письма французской королевы. Или о письмах гениального Паскаля: он, дескать, предвосхитил великого Ньютона. Продолжить нам нетрудно. Но вот вопрос: откуда эта жажда свой личный вымысел осознавать неличною действительностью?
А на дворе уж вечереет. Приятно утомленный Головинский неспешно возвращается на рю де Ришелье. Действительность – фисташки и фиакры, фонари и фаэтоны, флюгарки в фистуле ветров – теперь уж отзывалась не утренней дурацкой цепочкой «эф», нет, романтизмом. Точней, приемом романтизма.
* * *
Бывает он, так нас с тобой учили, реакционным иль революционным. Тот и другой нередко запускали в ход прием: мол, вот вам рукопись; ее происхождение таинственно; она подарена всем нам, чтоб не сказать ниспослана.
Рачковский с Головинским сознавали эффект подметной рукописи: она, как переметная сума, необходима всадникам в походе.
И ведь не просто рукопись – будущий Бестселлер, добавлю я. Не однодневный и не разовый, не мотыльковый. Нет, на столетие. А может, на века. У нас, в России, многое всерьез, да и надолго. Но Головинский этого еще не сознавал. Зато он понимал, что роль еврейства довел он до абсурда и создал Монстра. Воображенье воспалив, взбодрит мышление патологическое.
Однако автор психограмм обескуражен был весьма короткой психограммой в доме кн. Радзивилл.
Ваш автор восхитился там – вы вспомните – письменным столом от «Арт-Нуво», шедевром мастера-бельгийца. И, восхитившись, надолго впал в модерн. На этом письменном столе вы неизменно находили б теософическую периодику и прочье в том же духе. Туда тихонько подложил Матвей Васильич и «Протоколы сионских мудрецов». Ну, будто их принес какой-нибудь профессор оккультизма. Да-с, подложил он свой подлог и дожидался, что-то будет?
Сперва хозяйка дома в досужий час взяла да рассмотрела манускрипт – написан по-французски, но не без придури нижегородской; нет ссылок ни на Тору, ни на Талмуд; бумага желтоватая и жесткая, а первая страница мечена внушительною кляксой. На сей раз синей. Что значит, господа, «на сей раз»? А то, что Мотя Головинский, сын княгининой подруги, испрашивая разрешения на очередной визит, он на записочках своих неизменно кляксы оставлял. Обычно фиолетовые, а иногда и синие, как на этой рукописи. А лейтмотив ее известен был княгине: Мотя нередко пускался в рассужденья о заговорщиках-евреях.
Не то чтобы княгиня напрочь отвергала сей сюжет. Однако доводы и факты а-ля Головинский ей представлялись хилыми. И возникало субъективное сближенье с обзорами вооруженных сил в различных государствах континента.
Случалось ей рассеянно листать эти обзоры – журнальчик тощий, двухнедельный ей аккуратно присылал издатель, он же и редактор, коллежский секретарь в отставке и действующий морфиноман с бульвара Батиньолль. А ларчик вот: коллежский секретарь держал и секретаршу, по совместительству наложницу, оригинального в том не было и нет, да и не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164