Такое мнение задевало ее гордость, но теперь судьбы Элизабет и Тюдора были связаны. Она все выдержит ради будущих детей, внуков Эдварда IV и законных наследников трона, и это должно быть ее целью при поддержке мужа. Существовало много способов успокоить ее гордость и показать Генриху, что она о нем думает.
– Ты был молодцом, Генрих, – сказала Маргрит, когда он подошел к ней, обойдя комнату.
– Я все еще хочу, чтобы этого не произошло, но насущная необходимость заставляет меня как можно скорее уладить вопрос по добровольному соглашению, – он улыбнулся при виде обеспокоенного лица матери. – Я вовсе не разочарован. Она прекрасна, и это меня очень радует.
– В ней есть и доброта, и сердечное тепло.
– Я этого не заметил.
– В этом ты можешь винить только самого себя.
Губы Генриха сжались.
– Я не могу ей дать того, что она хочет.
– Ты ошибаешься, сын мой. Она хочет только того, чего жаждут все женщины – твоей любви.
– Возможно, – Генрих опустил глаза. – Но я не могу любить дочь Эдварда.
– О, Боже, – прошептала Маргрит, – ты никогда не перестанешь ненавидеть? Что за тяжкий грех ты несешь в своем сердце? Именно закон Божий повелевает нам прощать и даже возлюбить врагов наших.
– Эдвард и Ричард мертвы. Я не могу ненавидеть ни мертвых, ни, я надеюсь, живых. Но я не могу доверять дочери Эдварда. Подумай, матушка. Я люблю тебя. Существует ли на свете что-нибудь, чего я не мог бы тебе дать? Смею сказать, нет…
– Сир, – Фокс слегка запыхался, и Генрих тотчас к нему повернулся. Фокс говорил шепотом. Генрих улыбнулся.
– Итак? Господи, сохрани Мортона за то, что он заставил меня понять причину посылки подарков Джеймсу. Матушка, шотландские послы пришли сюда с новогодними подарками. Я должен идти, чтобы немедленно их принять. Это означает перемирие с Джеймсом, что позволит мне разобраться с этими проклятыми мятежными северянами.
Генрих поцеловал руки матери и вышел, едва сознавая, был ли он больше доволен политической важностью события или тем обстоятельством, что ему удалось сослаться на занятость. Его беспокоила недавняя беседа с Элизабет. Хотя он был готов признать свое физическое влечение к ней, ему приходилось неоднократно бороться с искушением заставить ее улыбнуться ему и посмотреть, могла ли она проявить ту сердечную теплоту, которой, по словам его матери, она обладала, и заменить ею свою холодную пассивность. Это желание не было безопасным. Генрих знал, что он не может лицемерить с женщинами, добиваясь их признательности и при этом не попасть в ловушку, им же подстроенную.
Его волнение возрастало по мере того, как проходили дни, и приближался день свадьбы. Генрих ловил себя на мысли, что стал часто задумываться о том, какой цвет примут глаза Элизабет, если они станут страстными или довольными. Он погрузился в рассмотрение практических дел, определяя, насколько увеличатся расходы на содержание дворца для нее, сосредоточенно изучая реестры земель короны с тем, чтобы определить, какие участки ей лучше всего выделить в качестве вдовьей части наследства. Слишком часто Генрих оказывался близ покоев, предназначенных для Элизабет, вмешиваясь в процесс выбора драпировки и мебели, особенно для спальни.
Его дядя открыто над ним посмеивался, а Котени обратил на себя гнев Генриха тем, что простодушно предложил ему сходить к уличной девке, чтобы как-то расслабиться. Генрих попросил прощения и поцеловал своего напуганного друга, будучи сам изрядно расстроенным такой реакцией на происходящее. Не годится, сказал он Котени, оскорблять свою невесту и двор таким поведением. Он понимал, что его действия можно сохранить в тайне, и они вряд ли кому нанесут обиду, кроме самой Элизабет. Он закрыл глаза на действительные причины своего отказа и работал больше, чем когда-либо над шотландским перемирием. Той ночью он нещадно себя проклинал, ворочался в возбуждении и не мог уснуть. Надо подождать еще несколько дней, сказал он себе, но с надеждой или со страхом – этого он решить не мог.
ГЛАВА 13
Удача не изменяла Тюдору, и день бракосочетания наступил. Генрих решил, что все, связанное с этим событием, должно быть сделано достойно, но никоим образом не должно соперничать с великолепием и блеском его коронации. Небо, как бы помогая ему в этом, было пасмурным, и если бы даже не было так холодно, большая толпа все равно не собралась бы.
К несчастью, Генрих был слишком далек в своих помыслах от того, чтобы оценить склонность природы благоприятствовать и быть в гармонии с его планами. Настроение у него было таким плохим, что его оруженосцы исчезли из поля зрения сразу же в тот момент, когда их непосредственная задача была выполнена. Маргрит и Джасперу ничего не оставалось делать, только удрученно смотреть друг на друга.
Элизабет была совершенно спокойна. Она примирилась с тем, что жертвует собой. Она не ждала каких-либо особых радостей от своих отношений с Тюдором, находя его по-прежнему достаточно непривлекательным, но она уже его и не боялась, потому что сознавала, что является ценной собственностью. В связи с бракосочетанием у нее появлялись и другие преимущества. Она будет относительно независима от своей матери, и, даст Бог, у нее будут дети. Одинокое сердце Элизабет жаждало этого дня. Даже страстное желание Генриха иметь наследника не могло бы превзойти ее потребность любить.
Поэтому из них двоих при обмене клятвенными обещаниями голос Элизабет звучал увереннее, а рука при пожатии была теплее. На свадебном празднестве она была очень весела, обменивалась шутками, передразнивая шутов, и искренне смеялась даже над непристойными выходками. Элизабет была девственницей, но ее сознание ни в малейшей степени не было невинным, а тело было готово любить. Она была привычна к распутству, характерному для двора ее отца, и не стыдилась собственной чувственности. Если ее муж и не являл собой образчик самой красоты, у нее не было, тем не менее, оснований сомневаться в его мужских достоинствах; и если он и не выказывал сильного стремления развлекать ее, он все же, по меньшей мере, вновь открыл для нее придворную жизнь, которую она любила. Когда празднование подошло к концу и закончились танцы, она стала немного нервничать. Генрих был необычайно молчалив, и она ловила напряженные взгляды, бросаемые на него теми людьми, которые его хорошо знали. На его лице ничего нельзя было прочесть, может, только губы стали тоньше? Элизабет не пугалась естественного завершения брачных отношений, но она желала знать, имел ли Генрих намерение отомстить ее семье, использовав для этого ее лично.
Маргрит, быстро заметив смену настроения, сразу же начала готовить постель для брачного ложа. Душевный настрой Генриха не улучшился, и было небезопасно продолжать медлить и при этом допустить, чтобы опасения девицы усилились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
– Ты был молодцом, Генрих, – сказала Маргрит, когда он подошел к ней, обойдя комнату.
– Я все еще хочу, чтобы этого не произошло, но насущная необходимость заставляет меня как можно скорее уладить вопрос по добровольному соглашению, – он улыбнулся при виде обеспокоенного лица матери. – Я вовсе не разочарован. Она прекрасна, и это меня очень радует.
– В ней есть и доброта, и сердечное тепло.
– Я этого не заметил.
– В этом ты можешь винить только самого себя.
Губы Генриха сжались.
– Я не могу ей дать того, что она хочет.
– Ты ошибаешься, сын мой. Она хочет только того, чего жаждут все женщины – твоей любви.
– Возможно, – Генрих опустил глаза. – Но я не могу любить дочь Эдварда.
– О, Боже, – прошептала Маргрит, – ты никогда не перестанешь ненавидеть? Что за тяжкий грех ты несешь в своем сердце? Именно закон Божий повелевает нам прощать и даже возлюбить врагов наших.
– Эдвард и Ричард мертвы. Я не могу ненавидеть ни мертвых, ни, я надеюсь, живых. Но я не могу доверять дочери Эдварда. Подумай, матушка. Я люблю тебя. Существует ли на свете что-нибудь, чего я не мог бы тебе дать? Смею сказать, нет…
– Сир, – Фокс слегка запыхался, и Генрих тотчас к нему повернулся. Фокс говорил шепотом. Генрих улыбнулся.
– Итак? Господи, сохрани Мортона за то, что он заставил меня понять причину посылки подарков Джеймсу. Матушка, шотландские послы пришли сюда с новогодними подарками. Я должен идти, чтобы немедленно их принять. Это означает перемирие с Джеймсом, что позволит мне разобраться с этими проклятыми мятежными северянами.
Генрих поцеловал руки матери и вышел, едва сознавая, был ли он больше доволен политической важностью события или тем обстоятельством, что ему удалось сослаться на занятость. Его беспокоила недавняя беседа с Элизабет. Хотя он был готов признать свое физическое влечение к ней, ему приходилось неоднократно бороться с искушением заставить ее улыбнуться ему и посмотреть, могла ли она проявить ту сердечную теплоту, которой, по словам его матери, она обладала, и заменить ею свою холодную пассивность. Это желание не было безопасным. Генрих знал, что он не может лицемерить с женщинами, добиваясь их признательности и при этом не попасть в ловушку, им же подстроенную.
Его волнение возрастало по мере того, как проходили дни, и приближался день свадьбы. Генрих ловил себя на мысли, что стал часто задумываться о том, какой цвет примут глаза Элизабет, если они станут страстными или довольными. Он погрузился в рассмотрение практических дел, определяя, насколько увеличатся расходы на содержание дворца для нее, сосредоточенно изучая реестры земель короны с тем, чтобы определить, какие участки ей лучше всего выделить в качестве вдовьей части наследства. Слишком часто Генрих оказывался близ покоев, предназначенных для Элизабет, вмешиваясь в процесс выбора драпировки и мебели, особенно для спальни.
Его дядя открыто над ним посмеивался, а Котени обратил на себя гнев Генриха тем, что простодушно предложил ему сходить к уличной девке, чтобы как-то расслабиться. Генрих попросил прощения и поцеловал своего напуганного друга, будучи сам изрядно расстроенным такой реакцией на происходящее. Не годится, сказал он Котени, оскорблять свою невесту и двор таким поведением. Он понимал, что его действия можно сохранить в тайне, и они вряд ли кому нанесут обиду, кроме самой Элизабет. Он закрыл глаза на действительные причины своего отказа и работал больше, чем когда-либо над шотландским перемирием. Той ночью он нещадно себя проклинал, ворочался в возбуждении и не мог уснуть. Надо подождать еще несколько дней, сказал он себе, но с надеждой или со страхом – этого он решить не мог.
ГЛАВА 13
Удача не изменяла Тюдору, и день бракосочетания наступил. Генрих решил, что все, связанное с этим событием, должно быть сделано достойно, но никоим образом не должно соперничать с великолепием и блеском его коронации. Небо, как бы помогая ему в этом, было пасмурным, и если бы даже не было так холодно, большая толпа все равно не собралась бы.
К несчастью, Генрих был слишком далек в своих помыслах от того, чтобы оценить склонность природы благоприятствовать и быть в гармонии с его планами. Настроение у него было таким плохим, что его оруженосцы исчезли из поля зрения сразу же в тот момент, когда их непосредственная задача была выполнена. Маргрит и Джасперу ничего не оставалось делать, только удрученно смотреть друг на друга.
Элизабет была совершенно спокойна. Она примирилась с тем, что жертвует собой. Она не ждала каких-либо особых радостей от своих отношений с Тюдором, находя его по-прежнему достаточно непривлекательным, но она уже его и не боялась, потому что сознавала, что является ценной собственностью. В связи с бракосочетанием у нее появлялись и другие преимущества. Она будет относительно независима от своей матери, и, даст Бог, у нее будут дети. Одинокое сердце Элизабет жаждало этого дня. Даже страстное желание Генриха иметь наследника не могло бы превзойти ее потребность любить.
Поэтому из них двоих при обмене клятвенными обещаниями голос Элизабет звучал увереннее, а рука при пожатии была теплее. На свадебном празднестве она была очень весела, обменивалась шутками, передразнивая шутов, и искренне смеялась даже над непристойными выходками. Элизабет была девственницей, но ее сознание ни в малейшей степени не было невинным, а тело было готово любить. Она была привычна к распутству, характерному для двора ее отца, и не стыдилась собственной чувственности. Если ее муж и не являл собой образчик самой красоты, у нее не было, тем не менее, оснований сомневаться в его мужских достоинствах; и если он и не выказывал сильного стремления развлекать ее, он все же, по меньшей мере, вновь открыл для нее придворную жизнь, которую она любила. Когда празднование подошло к концу и закончились танцы, она стала немного нервничать. Генрих был необычайно молчалив, и она ловила напряженные взгляды, бросаемые на него теми людьми, которые его хорошо знали. На его лице ничего нельзя было прочесть, может, только губы стали тоньше? Элизабет не пугалась естественного завершения брачных отношений, но она желала знать, имел ли Генрих намерение отомстить ее семье, использовав для этого ее лично.
Маргрит, быстро заметив смену настроения, сразу же начала готовить постель для брачного ложа. Душевный настрой Генриха не улучшился, и было небезопасно продолжать медлить и при этом допустить, чтобы опасения девицы усилились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103