— Федра беспокойно поерзала. — Она заявила отцу, что Астерион должен сидеть меж священных рогов, а они — по обе стороны от него.
— Но действо свершается для бога и богини — Мать объединяет их и жизнь возрождается... в нем нет места для ребенка, даже если он бог, истинный или ложный — не важно.
— Отец так и сказал, но мать настаивала, что на Крите Бог-Бык должен быть первым во всем. — Федра вздохнула. — А поскольку Астерион в это время ревел, как бык, отцу и матери, чтобы слышать друг друга, приходилось кричать. Потом мать попробовала взять Астериона на руки, чтобы успокоить, и он чуть снова не укусил ее. Может, ее убедило это, а может, то, что сказал отец: если она берет Астериона — он не идет, и пусть Астерион поет тогда вместо него.
— Чего тот делать не может... и не сможет никогда, — ровно произнесла Ариадна.
— Но утром отец согласился построить для Астериона храм.
Ариадна кивнула.
— Отец обезопасил себя. Если Астерион бог — он выказывает ему почтение, возводя храм, выделяя ему место — и время — для служения. Если же он не бог — поклонение ему не заденет истинных богов.
Место для храма выбрали у подножия дворца, меж дорогой и постоялым двором для приезжих. Там было довольно места для народа, и толпу будет ясно видно с Гипсовой Горы. Интересно, размышляла Ариадна, не потому ли ее мать избрала именно это место. Не надеется ли она разозлить Диониса и тем самым вынудить его покинуть Крит, показывая ему, как охотно собрались люди для строительства святилища, как они несут дары Богу-Быку в недостроенный еще храм? Дионис сказал, что ему нет дела до храмов и даров, что заботит его лишь Избранница, — но когда прошла декада и ничего не изменилось, уверенность Ариадны в том, что он приходил взглянуть на ее танец, начала ослабевать.
Храм строился быстро. Он не был ни сложным, ни вычурным — просто большое квадратное здание с задним и двумя боковыми входами и портиком, который поддерживали четыре обычные колонны, узкие внизу и расширяющиеся кверху. Простота, однако, подчеркивала пышность украшений. По центру портика, меж двух колонн, зиял окруженный резными позолоченными рогами вход в темное нутро. По обе его стороны мчались друг на друга мозаичные быки. Меж мозаик, на фоне темного проема, стоял позолоченный трон — подлокотники его заканчивались бычьими головами с раскрытыми в реве пастями, резьба на высокой спинке тоже изображала быков.
Именно на этом троне, по замыслу Пасифаи, должен был являться народу во всем своем блеске и величии Бог-Бык. Ариадна, правда, сомневалась, что матери удастся воплотить эти замыслы. Астерион, во всяком случае, помогать ей в этом не собирался. Он вопил, лягался и рвал одежды, которые хотела заставить его носить Пасифая. Он не желал сидеть на ее коленях на троне, кидался на нее и так лязгал зубами, будто хотел перегрызть ей горло. Но его неосознанное неприятие показного величия, казалось, не умеряло, а лишь усиливало настойчивость царицы. Она велела связать его, а поверх веревок укутать позолоченным покрывалом — и так понесла благословлять храм. Его рев она толковала собравшимся как приветственный клич.
С тех пор он поднимал крик, едва завидев ее, но пока что ему не хватало ни сил, ни ловкости, чтобы спастись от нее — и Пасифая принудила его участвовать в нескольких церемониях. Однако ко времени, когда Астериону сравнялось полгода, он уже ходил, а ростом и весом был с двухгодовалого ребенка — так что силой заставлять его делать что-либо царица уже не могла. Оставайся «бог» по-прежнему недвижим — среди его почитателей неминуемо поползли бы слухи, а может, кое-кто и засомневался бы, так что Астериона больше нельзя было связывать и таскать на руках. То, что в конце концов Пасифая добилась своего, окончательно убедило Ариадну, что Астерион — не божество, а просто несчастная изуродованная жертва Посейдоновой злости.
Жалость не давала девушке совсем отвернуться от ребенка, даже когда его переселили из детской в пышные покои, изначально приготовленные для него Пасифаей. Теперь за ним ходили «приличествующие» опекуны-мужчины, крепкие и вооруженные «жезлами служения», которые позволяли удерживать Астериона на расстоянии и наносить ему чувствительные удары — вот только вряд ли эти опекуны помнили, сколько Астериону на самом деле лет. Физическое его развитие по-прежнему поражало: в следующее солнцестояние ему исполнился год — а выглядел он лет на пять или шесть.
Возможно, Пасифаю убеждали необычайные рост и сила Астериона или же ее собственная отчаянная жажда верить в это — и она продолжала утверждать, что он бог. Никаких других знаков божественности он не подавал: он не говорил (быть может, просто не мог) и по-прежнему ходил под себя и мочил пеленки. Кроме того, он, казалось, не понимал даже простейших команд. Однако выдрессировать его было можно — с помощью лакомств (кусочков мяса, которое он предпочитал всему) и наказаний, — и его выдрессировали; он приучился не кидаться на Пасифаю и позволял надевать на себя золотую корону и расшитый золотом килт. Рога его были уже отчетливо видны.
Приучился Астерион и сидеть на троне, который был готов задолго до того, как закончили строить храм; смирился он и с поясом-петлей из позолоченного металла, которым его удерживали на месте. Он ее не любил, но легко отвлекался и забывал, что привязан. Сама того не желая, Ариадна подсказала матери, как заставить его сидеть спокойно. Она помнила, что он, по сути, еще младенец, и приносила ему яркие кубики и разные игрушки — они искрились, блестели и покачивались на ветру или двигались, если дернуть за веревочку. Когда она ставила кубики один на другой и позволяла Астериону толкать их, чтобы они рассыпались, или раскачивала перед ним блестящие игрушки — он сидел совершенно спокойно, замерев от восторга.
Пасифая, как-то застав их за игрой, против обыкновения не стала выгонять Ариадну, как та боялась. Почти отчаявшись заставить Астериона взбираться на трон и сидеть там, царица ухватилась за мысль, что его можно привлечь туда, чем-то заинтересовав.
Немедленно были собраны жрецы и жрицы, чтобы служить Богу-Быку, танцуя перед его алтарем, и Пасифая велела Дедалу изобрести для них одежды, которые бы переливались и свободно развевались, завораживая разум и душу. Танцоры в ярких, будто живых, одеждах выделывали разные акробатические номера, как, например, пирамиды, которые рассыпались мерцающей грудой по мановению руки Астериона или начинали ускорять и изменять свои движения в такт его жестам.
Ариадна никогда не участвовала в этих церемониях, и это стало причиной ее стычки с матерью накануне зимнего солнцестояния — перед вторым днем рождения Астериона. Пасифая во всем противостояла дочери, а та как раз принесла Астериону целый короб новых ярких игрушек — в подарок на день рождения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Но действо свершается для бога и богини — Мать объединяет их и жизнь возрождается... в нем нет места для ребенка, даже если он бог, истинный или ложный — не важно.
— Отец так и сказал, но мать настаивала, что на Крите Бог-Бык должен быть первым во всем. — Федра вздохнула. — А поскольку Астерион в это время ревел, как бык, отцу и матери, чтобы слышать друг друга, приходилось кричать. Потом мать попробовала взять Астериона на руки, чтобы успокоить, и он чуть снова не укусил ее. Может, ее убедило это, а может, то, что сказал отец: если она берет Астериона — он не идет, и пусть Астерион поет тогда вместо него.
— Чего тот делать не может... и не сможет никогда, — ровно произнесла Ариадна.
— Но утром отец согласился построить для Астериона храм.
Ариадна кивнула.
— Отец обезопасил себя. Если Астерион бог — он выказывает ему почтение, возводя храм, выделяя ему место — и время — для служения. Если же он не бог — поклонение ему не заденет истинных богов.
Место для храма выбрали у подножия дворца, меж дорогой и постоялым двором для приезжих. Там было довольно места для народа, и толпу будет ясно видно с Гипсовой Горы. Интересно, размышляла Ариадна, не потому ли ее мать избрала именно это место. Не надеется ли она разозлить Диониса и тем самым вынудить его покинуть Крит, показывая ему, как охотно собрались люди для строительства святилища, как они несут дары Богу-Быку в недостроенный еще храм? Дионис сказал, что ему нет дела до храмов и даров, что заботит его лишь Избранница, — но когда прошла декада и ничего не изменилось, уверенность Ариадны в том, что он приходил взглянуть на ее танец, начала ослабевать.
Храм строился быстро. Он не был ни сложным, ни вычурным — просто большое квадратное здание с задним и двумя боковыми входами и портиком, который поддерживали четыре обычные колонны, узкие внизу и расширяющиеся кверху. Простота, однако, подчеркивала пышность украшений. По центру портика, меж двух колонн, зиял окруженный резными позолоченными рогами вход в темное нутро. По обе его стороны мчались друг на друга мозаичные быки. Меж мозаик, на фоне темного проема, стоял позолоченный трон — подлокотники его заканчивались бычьими головами с раскрытыми в реве пастями, резьба на высокой спинке тоже изображала быков.
Именно на этом троне, по замыслу Пасифаи, должен был являться народу во всем своем блеске и величии Бог-Бык. Ариадна, правда, сомневалась, что матери удастся воплотить эти замыслы. Астерион, во всяком случае, помогать ей в этом не собирался. Он вопил, лягался и рвал одежды, которые хотела заставить его носить Пасифая. Он не желал сидеть на ее коленях на троне, кидался на нее и так лязгал зубами, будто хотел перегрызть ей горло. Но его неосознанное неприятие показного величия, казалось, не умеряло, а лишь усиливало настойчивость царицы. Она велела связать его, а поверх веревок укутать позолоченным покрывалом — и так понесла благословлять храм. Его рев она толковала собравшимся как приветственный клич.
С тех пор он поднимал крик, едва завидев ее, но пока что ему не хватало ни сил, ни ловкости, чтобы спастись от нее — и Пасифая принудила его участвовать в нескольких церемониях. Однако ко времени, когда Астериону сравнялось полгода, он уже ходил, а ростом и весом был с двухгодовалого ребенка — так что силой заставлять его делать что-либо царица уже не могла. Оставайся «бог» по-прежнему недвижим — среди его почитателей неминуемо поползли бы слухи, а может, кое-кто и засомневался бы, так что Астериона больше нельзя было связывать и таскать на руках. То, что в конце концов Пасифая добилась своего, окончательно убедило Ариадну, что Астерион — не божество, а просто несчастная изуродованная жертва Посейдоновой злости.
Жалость не давала девушке совсем отвернуться от ребенка, даже когда его переселили из детской в пышные покои, изначально приготовленные для него Пасифаей. Теперь за ним ходили «приличествующие» опекуны-мужчины, крепкие и вооруженные «жезлами служения», которые позволяли удерживать Астериона на расстоянии и наносить ему чувствительные удары — вот только вряд ли эти опекуны помнили, сколько Астериону на самом деле лет. Физическое его развитие по-прежнему поражало: в следующее солнцестояние ему исполнился год — а выглядел он лет на пять или шесть.
Возможно, Пасифаю убеждали необычайные рост и сила Астериона или же ее собственная отчаянная жажда верить в это — и она продолжала утверждать, что он бог. Никаких других знаков божественности он не подавал: он не говорил (быть может, просто не мог) и по-прежнему ходил под себя и мочил пеленки. Кроме того, он, казалось, не понимал даже простейших команд. Однако выдрессировать его было можно — с помощью лакомств (кусочков мяса, которое он предпочитал всему) и наказаний, — и его выдрессировали; он приучился не кидаться на Пасифаю и позволял надевать на себя золотую корону и расшитый золотом килт. Рога его были уже отчетливо видны.
Приучился Астерион и сидеть на троне, который был готов задолго до того, как закончили строить храм; смирился он и с поясом-петлей из позолоченного металла, которым его удерживали на месте. Он ее не любил, но легко отвлекался и забывал, что привязан. Сама того не желая, Ариадна подсказала матери, как заставить его сидеть спокойно. Она помнила, что он, по сути, еще младенец, и приносила ему яркие кубики и разные игрушки — они искрились, блестели и покачивались на ветру или двигались, если дернуть за веревочку. Когда она ставила кубики один на другой и позволяла Астериону толкать их, чтобы они рассыпались, или раскачивала перед ним блестящие игрушки — он сидел совершенно спокойно, замерев от восторга.
Пасифая, как-то застав их за игрой, против обыкновения не стала выгонять Ариадну, как та боялась. Почти отчаявшись заставить Астериона взбираться на трон и сидеть там, царица ухватилась за мысль, что его можно привлечь туда, чем-то заинтересовав.
Немедленно были собраны жрецы и жрицы, чтобы служить Богу-Быку, танцуя перед его алтарем, и Пасифая велела Дедалу изобрести для них одежды, которые бы переливались и свободно развевались, завораживая разум и душу. Танцоры в ярких, будто живых, одеждах выделывали разные акробатические номера, как, например, пирамиды, которые рассыпались мерцающей грудой по мановению руки Астериона или начинали ускорять и изменять свои движения в такт его жестам.
Ариадна никогда не участвовала в этих церемониях, и это стало причиной ее стычки с матерью накануне зимнего солнцестояния — перед вторым днем рождения Астериона. Пасифая во всем противостояла дочери, а та как раз принесла Астериону целый короб новых ярких игрушек — в подарок на день рождения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108