Волки резко вскочили, зарычали, прижав уши. Взгляд сквозь меня и выше.
Чего-то огромное шевельнулось у меня за спиной, тяжело вздохнуло. Зеленый полумрак дрогнул и пополз к обрыву. Сначала медленно, неохотно, потом быстрее.
Яркий свет рухнул на поляну. Цветы задрожали и стали гнуться под его тяжестью.
Глаза заслезились, как от дыма.
– Ты первый.
Тощая стояла рядом. Руки прижала к груди, кулаки спрятала в рукава, и гнется, словно мерзнет.
– Чего?
– Ты первый иди, – повторила она.
Я пошел к дереву.
Не знаю, как девка сделала это, но… дерево лежало. Я шел к нему и не верил. Глаза видели, а я не верил собственным глазам. Дерево стало мостом, как я и хотел. Ветки на Столбе, конец ствола на нашем берегу. И ни одной опилки возле низкого пня. Срез ровный и гладкий, как скальпелем сделанный.
Под черной корой пряталась ярко-красная древесина.
– Прости, – зачем-то сказал я, коснувшись коры.
Она была теплой.
Мертвые тоже не сразу остывают.

6
У каждого бывает в жизни бесконечно долгий день. Мой закончился вчера. Или позавчера. Когда мы перебрались на макушку каменного столба и стали пережидать пожар, потом грозу, что перешла в нудный, холодный дождь. Пожар давно погас, но возвращаться по мокрому стволу – желающих нет. Мы устроились в гуще веток. Кто как смог. Мерзнем, мокнем, голодаем и спим. Больше здесь делать нечего. Поговорить разве что…
– Иди сюда. Хватит зубами стучать.
Тощая косится на меня, как в старом детском фильме хорошая девочка Маша на Серого Волка, что хотел сожрать бабку у нее на глазах. А может, и не Машей, а Красной Шапочкой ее звали, – давно было, не помню, да и по мне – все равно Маша. И пусть это не ее бабка была – по фигу! – хорошие девочки так смотрят на всех, кто делает плохо.
А дать бы ей такую погремуху! Типа Машка вместо Тощая. Называть эту девку тощей все равно, что воду водянистой. Когда я спросил малолетку про имя – она так на меня зыркнула, будто я это бабку схарчил. Ее собственную. Да еще с особой жестокостью.
– Давай, шевели ногами! Хватит мерзнуть.
Подошла. Стоит, дрожит. Обняла себя за плечи и колотится. А я, на нее глядя, сам инеем покрываюсь. Тут в натуре не Кипр в сезон дождей. Там этот дождь раз в месяц бывает, да и то всего час от силы. А потом всех вином угощают. Типа извините нас, гости дорогие, за плохую погоду. Здесь уже второй день льет, а вина никто не предложил. И зуб даю, не предложит.
– Ну чего стоишь? Ложись! Согрею.
Зыркнула так, что, будь на мне сухой плащ, задымился бы.
– Не льсти себе. Не то у меня настроение…
Среди веток блеснули четыре глаза. Это наши проводники проснулись. В самое время. А то ляпнул бы что-нибудь, типа я на мощи не бросаюсь. Брехня! Бросаюсь, когда деваться некуда. Или если очень настойчиво предлагают. С ножом у горла. Это я дома перебирал: чтоб и баба в теле и чтоб морда как у модели. А здесь, чего было, то и… Даже вспомнить противно! Не люблю, когда мне выбора не оставляют. Огорчаюсь я тогда. А в таком состоянии много чего могу натворить. Реально! Машка тоже может. Как она того охранника!.. Или это он сам? Неосторожное обращение с огнем. Прям как у нас на Земле: пуля в голову – чистил заряженное оружие, вспороли глотку – порезался, когда брился. И никаких заморочек!
А девка стучит зубами, как метроном. Так и замедитировать недолго.
– Давай, Машка, иди сюда. Поделюсь плащом. Добрый я сегодня.
– Как ты меня назвал?
– Как надо, так и назвал. Другого ж имени у тебя нет.
– Есть!
– А мне его скажешь?
– Нет!
– Значит, будешь Машкой. И давай лезь под плащ. Теплее будет. Быстро! Пока не передумал.
Послушалась, залезла, повернулась спиной. И сразу стало холоднее. Согреешься тут, как же! Со всех сторон дуть стало. Все-таки у меня плащ, а не палатка. Подгреб девку ближе, она зашипела, как кошка, царапаться начала. Хорошо хоть перчатки надел.
– Да нужна ты мне! Я спать хочу в тепле!
Затихла. И дергаться перестала. Иногда я бываю таким убедительным, сам себе поражаюсь.
– А сейчас нельзя спать.
– Это почему же?
Машка промолчала, и я начал дремать. Все-таки вдвоем теплее. В натуре. Только не выспишься вдвоем. Один шевельнулся – второй тоже глаза открыл. Какой уж тут сон! Дрыхнуть одному нужно, а вдвоем…
– Не спи! – Девка дернула лопатками. Острыми. Даже сквозь куртки чувствуются. – Скоро Санут придет.
– Да? – спрашиваю, а сам зеваю во весь рот. – И кто он такой, твой Санут?
На всякий случай оглядываюсь, пока Машка молчит. Вдруг подбирается кто?
Но все спокойно. Вроде. Та же мокрая темень, тот же нудный осенний дождь, под который мне всегда хорошо спится. Спалось. Дома, в теплой постели. А здесь… Впереди и слева огоньки светятся. Два зеленых и два желтых. Это волчары не спят. Соседи наши. Жрать небось хотят.
Надо было сразу раскинуть все по понятиям. Чтоб знали, кто в доме хозяин. В смысле, на столбе. Теперь вот присматривай за ними, а то схарчат еще.
Желтые огни мигнули и исчезли. Остались зеленые. «Эти глаза напротив…» Вот ведь где вспомнилось! Двадцать лет не вспоминал – и на тебе! Из песни это. Я тогда совсем мальком был, когда ее пели. Типа ретро. Для тех, из кого песок уже сыпется. Здесь таких песен не поют, ясен пень. Может, и радио не знают. Как в странах третьего мира. Где жрут все, чего не может тебя сожрать. Реально, не шучу! Сам видел. И не хочу, чтоб меня тоже вот так… Это, может, буддисту какому все по барабану: для него душа главное, а тело – темница, а мне мое тело еще понадобится. В ближайшие сорок лет – это уж точно. Слышал, и после семидесяти мужики очень даже могут… но в это я поверю, когда доживу. Если доживу! А то зеленоглазый пялится на меня, как голодный на полную миску.
– Слышь, братело, ты даже не думай на меня как на жратву. Не надо. Я ведь тоже жрать хочу. Могу и тебя за харч посчитать. Или твоих щенят.
Тихо ему так сказал, спокойно. Как Ада Абрамовна с нами говорила. Лучшая училка во всем городе. И в моей жизни. Если бы не она, не дожил бы я до половозрелого возраста. Как сейчас помню, подзывает меня к своему столу, смотрит сверху вниз – а я в десять лет совсем заморышем был, вполовину ниже Машки, – и говорит:
– Лешенька, если ты не бросишь курить, то умрешь. Годик, может, еще поживешь, и все. Твои друзья будут кушать мороженое, а тебя будут кушать черви.
И все это шепотом и с улыбкой. А бас у Ады, ну прям как у Шаляпина! Я потом ни у кого такого голоса не слышал. Ну и остальное все у нее было под стать голосу. Всем бабам баба была! В автобусе она головой потолок подпирала, а в лифте, рассчитанном на четверых, одна ездила. Бедра у нее такие, что им на двух сиденьях тесно, а грудь из-за спины углядеть можно было. Душевная баба, монументальная, теперь таких не делают. И говорила так, словно гвозди заколачивала. На всю оставшуюся запомнишь то, чего скажет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159