–
– еще бледная девочка, – – синими глазками засиротев, точно жаворонок, подняла тихий щебет.
А издали –
– бас –
– в тяпки аплодисментов на весь ресторан произнес величаво:
– Григорий Распутин – убит!
И Леоночке – дурно: вино, – вероятно.
Под пырснью
Ржавые, карие, серо-седые дома; шоколадные, бурые, желтые, синие домики: этот – в гирляндах, а тот – в факе-лочках; забор; особняк: полинялые ставни, подъездные выступы, гермы, литые щиты на решетке; труба выдыхает мгновенно растерзанный дым:
– рахх –
– ррассс-пуууу – –
– – тица!
Синеголовая церковка: изгородь белого камня, лампадка пунцовая.
Цветоубийственно лица пылают – у шапок, манджурок, папах и платков: все – седые!
Вот трое идут –
– в армяке, в зипуне, в полушубке, в от-кидку, в раскачку, в размах, –
– там, где в белом кружении светы прорезались: три беспокойные тени заширились; спереди – бисерной пеной вскипели ворота, откуда под юрками – в юрк мальчуган; сзади – билось о вывеску снежное облако.
Свертом: –
– и –
– вывесок пестрая лента бамбанит; туск-леет в воротах пятнадцатый номер; и – миломехавка бежит; и – визжат в отдаленьи трамваи в блеск выпыхов у запертых магазинов, где вспыхивают – губы, серьги, перо, лицеист, пробегающий в ревы моторов, оплескиваемых из тускли лазоревым и фиолетовым светом: «Кино»!
Поворот; –
– и –
– зашамкала с Ваньки сутулая шуба над шарком полозьев под семиэтажною глыбой, к которой домишки приклеились, точно старушки на паперти, где снего-виной покрыт тротуар; одинокий, протоптанный только что след слононогого сходит в покатый каток, по которому ли-ловолицая бабища, ярко желтея платком, с визгами катится: под ноги.
И безголовый проходит мешок на спине под заборами – у взроицы, вывертов и коловертов, которыми четко остреют загривины в чистом, нетоптаном снеге; на дворике влеплена бочка в сугроб; за него человечек испуганно юркает; очерком темносуконных домов мрачновато тусклит надзаборье; там –
– крыльями машут и стаями
пляшут –
– порхать, свиристеть,
стрекотать, – как стрижи, как щуры, как чижи, –
– и перепырскивая под пальметтой, фронтончика розово-карего и нападая на крылья шинельные.
И прогорланило:
– Где… тут?…
Забор осклабляется зубьями; дерево бросилось сучьями перед нахмуром оливково-темных колонн; на серизовом доме сереют серебряно пятна луны; серый дом – зеленеет, а желтый – бледнеет; и кто-то в кофейного цвета мехах, от которых остались лишь снежные гущи, бежит, сквозь охлопковый снег: снег – вертяит, визжит, вырывается, прй-зорочит!
И мерещится, точно отламывает от Москвы за кварталом квартал, растираемый в пырсни, взметенные свистом и блеском в сплошной – перешурш, перегуд, перем-бам!
Точно взапуск пурговичи бесятся!
Домик фисташковых колеров: снежные вазы повисли над окнами; мимо спешит белоперая: красные волосы в инее – белые.
Снежною тенью огромная масса, которая издали виделась белою, – бросилась из-за угла с оглушительным грохотом.
И все – уносится.
Ботик, усы; нос – лилов.
Сереберни струят по стене, по забору; и тихая баба в зеленом платке спину гнет: ветер душит, врываяся в рот; кисея с кисеи под ногами снимается: фосфорный фейерверк нитей серебряных.
Голос несется по воздуху, – незабываемый: веер открылся из кружев над домиком. Нет его. Нет и метели; и месяц упал: синероды открытые: сине-зеленая звездочка –
– красненьким вспыхом, зеленьким вспыхом –
– мигает.
И как мелкогранные серьги, слезящийся выблеск заборов; на стеклах алмазится молния.
Пырень!
Глава седьмая. СЕРДЦА ВОЛНУЕТ
Снег, как цвет миндалей
Серафима Сергевна в ушастенькой шапке и в шубке с коричневым мехом упрятала в муфту лицо – защититься от блесков: и лед – сверкунец; и жестянка – звездянка: и –
– ах!
– «Бриллиантистей всех бриллиантов!»
Двуглазкой ловила блестинки снежинок; профессор в медвежьей, заплатанной шубе, засунувши варежки под рукава и подняв рукава под лицо, шел неровной походкой из инеев.
Мягкими метами бледный фонтан за фонтаном под бледное небо взлетевши, стал инеем; роща березовая появилась из света сапфирового, точно кружево: снилась.
И веялись иней в синие тени.
И – замерли: великолепное блестение серого камня из дряни заборной.
И блески сблисталися.
– Дас-с!
Глаз, как быстрый маяк, из-за века открыл на нее; и понесся из тени: на блески.
– Я сделал открытие!
И – глаз: погас.
– Вы?
И беличье что-то в ней дернулось:
– Где и когда?
Он надулся усами и ей не ответил.
Она закусила свой ротик; и стало ей горько: зачем он таится:
– Я – не понимаю!
Ее посерело лицо: от усилий понять.
– Я уже!
– Что?
– Сказал-с!
И – расставила ноги; и – рот растянулся:
– Про что?
– Про открытие.
Сосредоточенно выслушала:
– Вы сказали тогда Синепапичу, что никакого открытия нет, а теперь говорите, что есть: как же так?
– Оно – сделано-с; но-с… Мне открылось, – так и посмотрел, будто глазом зажечь хотел снег.
– Оно – вздор-с!
– В каком смысле?
Нос – в ноги:
– Ну, – ясное дело: открытия вроде как нет!
И пошел, давя снег, как на гору; и шубу тащил за собою по снегу; из меха морозом нащипанный нос вылезал.
Ее гневное личико, точно на крыльях: на плещущих мехом наушниках, – дернулось.
Он повернулся к ней, точно из сна:
– Что вы это? Я – так-с.
И уставился в сон, расстилавшийся инеем; иней от доха слетал.
Выражение гневное свеялось, будто слетающий иней; и отсвет улыбки явился в лице: это просто – шарада.
– Герон, – и серебряная борода появилась из меха, – писал свои дроби, лепта, – гладил бороду, – буквой со знаком.
Уловка: укрыть настоящую мысль; он, как с мышкой, играл:
– Так: две пятых писалося: «бэта», – два-с – черточка.
В синие тени плыла его шуба.
– А «эпсилон», – выставил нос, – пять, две черточки-с: знак знаменателя, – ясное дело.
Локтями прижавшись к бокам, распахнулся мехами клокастыми; и на усах, как стожары; и – млечная, вся, борода. Взяв за руку ее,
показав ей, как прйзорочит –
– там –
– цветами из света: сквозными и розовыми, как миндаль!
Показал ей на сон бирюзовый
С любопытством вгляделся: вон – черные валенки; серо-зеленый армяк; мех – с отжелчиной; морда – безглазая: кучею меха на морду он двинулся через нацоки ледышек.
И прыгнувши, грохнулся носом и ботиками, как тяжелая кукла:
– Вы, – что-с?
Человечек – вскочил.
Серафима – кузнечиком прыгнула.
Ус – из мехов; из усов нос, мортирою выстрелив, точно в кусты, сел в усы; и усы ушли в мех:
– Это – хмарь!
Рогом котиковым на сосулечник, через блещак, стал от-рустывать; но под серебряной крышею, бросившей яхонты, встал:
– Хмарь: такая есть станция!
Помнил: –
– стояли жары; липы зыбились в дымке; их лист – замусоленный; кто-то таился за листьями;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– еще бледная девочка, – – синими глазками засиротев, точно жаворонок, подняла тихий щебет.
А издали –
– бас –
– в тяпки аплодисментов на весь ресторан произнес величаво:
– Григорий Распутин – убит!
И Леоночке – дурно: вино, – вероятно.
Под пырснью
Ржавые, карие, серо-седые дома; шоколадные, бурые, желтые, синие домики: этот – в гирляндах, а тот – в факе-лочках; забор; особняк: полинялые ставни, подъездные выступы, гермы, литые щиты на решетке; труба выдыхает мгновенно растерзанный дым:
– рахх –
– ррассс-пуууу – –
– – тица!
Синеголовая церковка: изгородь белого камня, лампадка пунцовая.
Цветоубийственно лица пылают – у шапок, манджурок, папах и платков: все – седые!
Вот трое идут –
– в армяке, в зипуне, в полушубке, в от-кидку, в раскачку, в размах, –
– там, где в белом кружении светы прорезались: три беспокойные тени заширились; спереди – бисерной пеной вскипели ворота, откуда под юрками – в юрк мальчуган; сзади – билось о вывеску снежное облако.
Свертом: –
– и –
– вывесок пестрая лента бамбанит; туск-леет в воротах пятнадцатый номер; и – миломехавка бежит; и – визжат в отдаленьи трамваи в блеск выпыхов у запертых магазинов, где вспыхивают – губы, серьги, перо, лицеист, пробегающий в ревы моторов, оплескиваемых из тускли лазоревым и фиолетовым светом: «Кино»!
Поворот; –
– и –
– зашамкала с Ваньки сутулая шуба над шарком полозьев под семиэтажною глыбой, к которой домишки приклеились, точно старушки на паперти, где снего-виной покрыт тротуар; одинокий, протоптанный только что след слононогого сходит в покатый каток, по которому ли-ловолицая бабища, ярко желтея платком, с визгами катится: под ноги.
И безголовый проходит мешок на спине под заборами – у взроицы, вывертов и коловертов, которыми четко остреют загривины в чистом, нетоптаном снеге; на дворике влеплена бочка в сугроб; за него человечек испуганно юркает; очерком темносуконных домов мрачновато тусклит надзаборье; там –
– крыльями машут и стаями
пляшут –
– порхать, свиристеть,
стрекотать, – как стрижи, как щуры, как чижи, –
– и перепырскивая под пальметтой, фронтончика розово-карего и нападая на крылья шинельные.
И прогорланило:
– Где… тут?…
Забор осклабляется зубьями; дерево бросилось сучьями перед нахмуром оливково-темных колонн; на серизовом доме сереют серебряно пятна луны; серый дом – зеленеет, а желтый – бледнеет; и кто-то в кофейного цвета мехах, от которых остались лишь снежные гущи, бежит, сквозь охлопковый снег: снег – вертяит, визжит, вырывается, прй-зорочит!
И мерещится, точно отламывает от Москвы за кварталом квартал, растираемый в пырсни, взметенные свистом и блеском в сплошной – перешурш, перегуд, перем-бам!
Точно взапуск пурговичи бесятся!
Домик фисташковых колеров: снежные вазы повисли над окнами; мимо спешит белоперая: красные волосы в инее – белые.
Снежною тенью огромная масса, которая издали виделась белою, – бросилась из-за угла с оглушительным грохотом.
И все – уносится.
Ботик, усы; нос – лилов.
Сереберни струят по стене, по забору; и тихая баба в зеленом платке спину гнет: ветер душит, врываяся в рот; кисея с кисеи под ногами снимается: фосфорный фейерверк нитей серебряных.
Голос несется по воздуху, – незабываемый: веер открылся из кружев над домиком. Нет его. Нет и метели; и месяц упал: синероды открытые: сине-зеленая звездочка –
– красненьким вспыхом, зеленьким вспыхом –
– мигает.
И как мелкогранные серьги, слезящийся выблеск заборов; на стеклах алмазится молния.
Пырень!
Глава седьмая. СЕРДЦА ВОЛНУЕТ
Снег, как цвет миндалей
Серафима Сергевна в ушастенькой шапке и в шубке с коричневым мехом упрятала в муфту лицо – защититься от блесков: и лед – сверкунец; и жестянка – звездянка: и –
– ах!
– «Бриллиантистей всех бриллиантов!»
Двуглазкой ловила блестинки снежинок; профессор в медвежьей, заплатанной шубе, засунувши варежки под рукава и подняв рукава под лицо, шел неровной походкой из инеев.
Мягкими метами бледный фонтан за фонтаном под бледное небо взлетевши, стал инеем; роща березовая появилась из света сапфирового, точно кружево: снилась.
И веялись иней в синие тени.
И – замерли: великолепное блестение серого камня из дряни заборной.
И блески сблисталися.
– Дас-с!
Глаз, как быстрый маяк, из-за века открыл на нее; и понесся из тени: на блески.
– Я сделал открытие!
И – глаз: погас.
– Вы?
И беличье что-то в ней дернулось:
– Где и когда?
Он надулся усами и ей не ответил.
Она закусила свой ротик; и стало ей горько: зачем он таится:
– Я – не понимаю!
Ее посерело лицо: от усилий понять.
– Я уже!
– Что?
– Сказал-с!
И – расставила ноги; и – рот растянулся:
– Про что?
– Про открытие.
Сосредоточенно выслушала:
– Вы сказали тогда Синепапичу, что никакого открытия нет, а теперь говорите, что есть: как же так?
– Оно – сделано-с; но-с… Мне открылось, – так и посмотрел, будто глазом зажечь хотел снег.
– Оно – вздор-с!
– В каком смысле?
Нос – в ноги:
– Ну, – ясное дело: открытия вроде как нет!
И пошел, давя снег, как на гору; и шубу тащил за собою по снегу; из меха морозом нащипанный нос вылезал.
Ее гневное личико, точно на крыльях: на плещущих мехом наушниках, – дернулось.
Он повернулся к ней, точно из сна:
– Что вы это? Я – так-с.
И уставился в сон, расстилавшийся инеем; иней от доха слетал.
Выражение гневное свеялось, будто слетающий иней; и отсвет улыбки явился в лице: это просто – шарада.
– Герон, – и серебряная борода появилась из меха, – писал свои дроби, лепта, – гладил бороду, – буквой со знаком.
Уловка: укрыть настоящую мысль; он, как с мышкой, играл:
– Так: две пятых писалося: «бэта», – два-с – черточка.
В синие тени плыла его шуба.
– А «эпсилон», – выставил нос, – пять, две черточки-с: знак знаменателя, – ясное дело.
Локтями прижавшись к бокам, распахнулся мехами клокастыми; и на усах, как стожары; и – млечная, вся, борода. Взяв за руку ее,
показав ей, как прйзорочит –
– там –
– цветами из света: сквозными и розовыми, как миндаль!
Показал ей на сон бирюзовый
С любопытством вгляделся: вон – черные валенки; серо-зеленый армяк; мех – с отжелчиной; морда – безглазая: кучею меха на морду он двинулся через нацоки ледышек.
И прыгнувши, грохнулся носом и ботиками, как тяжелая кукла:
– Вы, – что-с?
Человечек – вскочил.
Серафима – кузнечиком прыгнула.
Ус – из мехов; из усов нос, мортирою выстрелив, точно в кусты, сел в усы; и усы ушли в мех:
– Это – хмарь!
Рогом котиковым на сосулечник, через блещак, стал от-рустывать; но под серебряной крышею, бросившей яхонты, встал:
– Хмарь: такая есть станция!
Помнил: –
– стояли жары; липы зыбились в дымке; их лист – замусоленный; кто-то таился за листьями;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97