Дверь шарахалась: стены ампирные белую каску показывали.
– Протопопов, царица, Распутин, Хвостов, Домардэны! – плясал под шинельным крылом, как в навозе воробушек, пан капитан.
– Тоже птица: ломает Савелья с похмелья, – проржало.
– С ним синий холера прошел.
Над забором вскочила папаха седявая:
– Кинуться сзади, да шашки из ножен; да – раз: людорезы они!
– Разом двух истребителей пусти на дно, – гоготало. И кто-то орал из-за снега:
– Дома, братец, – в слом: до костей; с кости мясо-то слаще: режь, ешь!
____________________
Сослепецкий, шинель распахнувши, по воздуху лайковым, белым своим кулаком саданул:
– Миллион чертей в рожу!
Взмахнув рукавами, крылами, мехами, шинель подскочила с плечей, как медведь, собиравшийся лапить; и рухнула в снег:
– Истребить!
Пшевжепанский набросил шинель, как ротонду на дамские плечи:
– Тсс!
Бросились.
– Стой, миляк, – стой, – проститутка за нами малиновоперая.
Нет – никого!
____________________
– Они метят в Цецерку-Пукиерку: этот – фанатик, – с идеями… Нет, – я из принципа действовать буду, скрывая его псевдоним.
– Но не стоит Цецерку ловить.
– Хуже: метят в профессора!
– А Домардэна, по-моему, просто отправить!
– Позвольте, – два лаковых пальца снега рубанули, – в Мельбурн Домардэн не поедет: мы в Ставку притащим его, – в запакованном ящике: да-с!
Сослепецкий неистовствовал.
– Вы хотите дичину напырить на вертел? Не стоит… А знаете что? Ровоам Абрагам – здесь, в Москве, в таком именно смысле хлопочет: но только: – он – за Домардэна; он хочет напырить на вертел профессора вместе с Цецер-кой-Пукиеркой.
– Гадины!
И Сослепецкий взлетел кулакми в метель из шинели распахнутой.
Место, где шли они, – стало: танцующий снег: вон-вон – синие линии –
– вьются и крутятся!
Точно из пара молочного
Каменным шлемом является белая статуя; дикая дева, над башенным выступом в небе.
Сиреневый колер сквозит; и сиреневый выступ балкона, подпертый колонной, как вздох, вылетает из роя снежинок –
– и –
– столбик снежинок над фризом винтит.
Выше, – в выси – зачесы, как в облаке, пырскают блеском на гривистом гребне.
И – резко рога верещат.
Как из пара молочного, –
– призраки дальних,
квадратов –
– и белых, и желтых и кремовых –
– в слезы ударились окнами!
Кубовый куб бременеет; и – крест колокольни, сквозной, вырезной – бриллиантами –
– плачет: из воздуха.
Выше, –
– из воздуха, –
– круглые и розоватые башенки,
сине-зеленая рябь черепицы и нежные вырезы ясных домовых квадратов; и – перст колокольни худой, как наперст-ницей, блещет; морковного цвета дворец; полуэллипсис красный Суда; и – корона на нем, как на блюде серебряном.
В небе стоит это все!
Прямо, рядом: на розовом выступе – стая, как сахарных, белых колонн; и – воздушная арка ворот бледно-розовых, – в веющем, – в белом!
И – львиные лапы; и – львиные морды…
Подъезд, где какая-то дамочка в серой ротонде звонится; и кто-то над нею глядит из окошка –
– в серебряной
блесни мороза –
– на мельк мимолетных саней; и – на мельк мимолетных прохожих.
Отчетливо, тихо и ясно.
То – миг!
Серебреи, вьюнки
Серебреи зареяли: засеребреили; заверещали из скважин забора…
И –
– арка ворот бледно-розовых смыта метельною лилией, в воздухе взвеянной.
Нет никакого окна; нет колонн; безоконный брандмауэр пришел; и глумится своей вышиной.
И вывызгивает, и высвистывает.
И –
– сиреневый выступ стены,
серебрея, бледнеет: свевается –
– в оры и в дёры пустых рукавов.
И сквозной синусоидой серые, синие
линии –
– вьются и крутятся –
– в месте далеких домовых
квадратов.
И – «дзан»!
Лишь –
– орел золотой над кремлевскою башней да каменный шлем бледной статуи –
– в небе –
– намечены: еле!
Чугунная, семиэтажная лестница торчем поставлена в небо: без стен; чернокрылый каркун машет крыльями; и – треугольником врезался угол трезвонящей крыши с обрывистым жолобом.
Странно моргает метель теневыми, домовыми окнами; и овнорогая морда бросается в бурю –
– с оливково-темного фриза –
– на –
– шапку мехастую с синей подушечкой
и на усы оголтелого кучера, –
– странно летящие: в воздухе!
Саночек – нет; коней – нет.
Людей – нет.
Белоснежный, гигантский клубок, зараспутничал от гор-босверта, рукав занеся над давимою крышей; вороны летели сквозь белую руку его; и прохожий согнулся под ней в три погибели, голову пряча под руки.
И – ррр: –
– батареями грохнуло в рожу распутинцу!
И сквозь летящую бороду, рот разорвавшую, желтым и жестким закатом окалилась даль.
Передергивясь над забором, качаются призраки розово-рыжими космами; снег, как стекло, дребезжит, разбиваяся свистом, как взвизги разбитых дивизий под Минском и Пинском.
И красною гривою врезалось в серо-лиловые линии поля и в сине-пунцовые линии леса – под ясною тучею, над –
– странно безглавой –
– Россией!
И трупы повылезли
Ночь.
Под вагонным окном генерал Булдуков ткнул в бумаги навислину носа, мотаяся черною лентой пенсне и седыми разгрызинами перетрепанных бак; пенсне – падало; и – не писало перо.
Тихо тикали часики; жаром и паром душило; и в желтую лысину блеск электрической лампочки бил.
Генерал Булдуков, перо бросив, похлопывая по серебряным пуговицам, – разогнулся; и, вставши, процокал кровавым лампасом, имея малиновым фоном вагонный ковер; шаг не слышался; выставив свой эполет, оглядел эксель-бант и поправил орла, серебрящегося на груди, генерал в Сослепецкого, ставшего – руки по швам, подрожал неживыми глазными мешками:
– Садитесь, пожалуйста!
И на окно подышавши, к глазочку приставился; мимо окошка свистели сквозные; воздух за воздухом раскидывал в воздух рукав без руки; на путях, точно звездочки, – стрелки; стреляла игла семафора вдали.
Генерал сел с прикряхтом, клокастою бакою – в дым:
– Тэк-с!
И пальцами по серебру портсигара побрякал:
– Так вы на своем еще? Что-с? Все же Киерку – ищут.
Дрожали мешки под глазами:
– Как вы говорите, его псевдоним вам известен? – на палец пенсне насадил.
– Точно так!
– Вы же, – влил с передрогом в стакан из бутылки бургундского, – не соглашаетесь, – тыкнул стаканом, – его псевдоним огласить? Ну… За ваше-с, – он выпил.
И ижицу сделал лицом.
– Ваше превосходительство, – наше ли дело?
– А Англия – что говорит?
Ухо выставил:
– Американцы – и те…
Сослепецкий вскочил:
– Ваше превосходительство, – Протопопов так скажет.
И тут генерал со стенаньем, в котором сказались усталость и долгий запой, – трепетавшими пальцами к лысине:
– Знаю-с: не спрашиваю-с!
И – кровавыми жилками сизого носа – в бумаги:
– Политика Франции в сем деликатном вопросе – иная совсем…
С хитрецою:
– С французами, стало быть?…
Битыми окнами дернулся поезд;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97