пикнуть не смеют; под бурей и натиском, старый стояло, скрепясь, – развернул-таки красное знамя.
Под собственным домом, вобравши движения, вытянул шею, как сеттер на стойке, – в плюющую муть; стать – закал; сталь – не поза.
Но дернулись уши: он выбросил:
– Во все лопатки лупите: за мной!
Под ворота летел – от ворот, своих собственных он; и за ним Каракаллов, который и – рухнул в бревно, как кобыла в оглоблях.
В месте, где только что шли, расхлестался рукав; и – снизился, сгинул; и тумба торчала; над ней прошел бритый: безглазием.
Тителев выбросил руку, скарячась вприсядь; а другую – под глаз.
Бросил:
– Это – Маврикий Мердон, провокатор.
И на Каракаллова:
– Эк же, – строчит настроеньем с бревна!
И зубами щемил свою трубку:
– Обычное дело!
И красная церковка, –
– всплывшее бывшее, –
– сфукнулись.
Тертий, Тетерев
Тертий Терентьевич Мертетев, блистая кокардой и ясной подковой сапог, перехрустывал в снег – там, где еле тусклило лиловым забором; мелькнул номер дома.
Рукою в молочной перчатке махал и пятью белоснежными пальцами воздух отхватывал; статная талия, стянутая бледно-серым пальто, проходила в сквозной, улетающий дым; он подрагивал вымытым, синим своим подбородком, погоном серебряным и эксельбантом серебряным; глаз – как в атаке; в атаку бросал за собою пахучий тулуп и невзрачную личность, которую тукал он пальцем, лица не повертывая:
– Говорю, Каконасним, что – зря: Жюливор пишет – Знаменка…
И увидавши Мердона, возникшего из-за забора, он бросил Мердону:
– Как с радио? А?
Снег попадал с усов; и они прочернели, как кокс.
И Мердон:
– Не похоже.
Мертетев, понюхав, как дымом воняет, в Мердона уставился; и – промелькнуло: –
– матерый мерзавец; и – неутомимый подлец: не доспит, не доест, а – напакостит!
Тертий Мертетев к подобного рода субъектам испытывал только гадливость; к Мердону – напротив:
– Почтенная гадина!
Серо рябил из-за них мимобег: мимоезд, мимолет!
И заборы ломящему ветру подставивши спину, Мертетев закуривал:
– С радио – вздор: ну, а с гели о, – и проблистал огоньком папироски в бормочущий, пусто сквозной веретенник, – а с гели о – некуда.
И он пошел, передрагивая подбородком, погоном серебряным и эксельбантом серебряным.
– Что же те двое? – к Мердону с дымком.
И Мердон изъязвленной губой изъяснялся:
– На Знаменке: номер семнадцать, квартира двенадцать.
И шел независимо в белые призраки между морковных желтых домов, разевающих темные окна; загривина лепку орнамента, – морду клыкастую, – взлизывала.
Возникала проблема: а стоит ли лично ему, когда здесь исполнительный этот Мердон, неворующий вор, не подлиза, не червь, – с положением, с весом; Велес-Непещевич снимает пред ним котелок: и Миррицкая, Мирра Мартыновна, кремовым тортом кормила.
И шли; и высвистывало: и уж издали выметились, как из неба, сложения серых, кофейных, сквозных фиолетовых стен, задымившихся трубами; грохотом труб ветер ржал.
Но вмешался тулуп.
– Они с энтого места, из энтой дыры в Гартагалов таскают ночами тюки.
– И вполне не относится к делу, – Мердон: и к Мертетеву: – левые просто.
Но не унимался тулуп:
– И живет непрописанный с ними: и лазает ночью в ледник.
– Не профессоров брат?
– Нет, – Муфлончик, эс-дек: это дело не наше.
Мертетев согласен: Маврикий Мердон бескорыстную ненависть чувствовал к явным «предметам» своих наблюдений, зачеркивая все случайное, не относящееся к прямой цели; ему прикажи: «Проследи!» Бескорыстная ненависть вспыхнет; своих мнений – нет: предавая, смотрел он на руку, сжимавшую кандалы, с нежным порывом: ее лобызнуть, – как невестушка на жениховскую руку, державшую сердце:
– Что, милая?
– Гадится мне!
Что же, – гадил исправно Маврикий Мердон.
И уж издали всплыло сложение трех-двухэтажных цветочных домов –
– как пион, как лимон и как лютик; –
– взлизнули вьюнки; завизжав, как стрижи, затрещав, как чижи, под колонну лимонного дома, под фризом серизовым; улепетнули под небо.
– Позволю заметить, – подергал Мердон перебитым, мездрявеньким носом, – на Знаменке, от углового окна, дом Фетисова, явно мигает окно с половины второго: в Ваганьковский; тушится ровно в одиннадцать свет; с половины второго – «раз-раз»!
– Вы-то видели сами?
– С подзором ходил.
Он давно изучил все оттенки подлогов: подлог на письме, на счетах, на товарах, подлог государственный!
Прядал серебряный пар: промаячил домочек резнок деревянный, коричнево-розовых колеров, с легкой, резной, полукруглой надстройкой; там вырезанный Геркулес, размахнувшись дубиною, льва добивал: из-за снежного облако.
– Кто жилец-то?
– Да дамский портной, Цвишенцворш.
– В списке значится?
– От Николаевского с двумя ящиками эти самые – прямо: к нему.
– А в Ваганьковском?
– Грек Филлипопи с жильцами: Лорийдисом, Маго Маогой, из Индии.
Тертий Мертетев под небо молочного цвета перчаткой с дымком:
– Значит – Знаменка; значит – не Тителев; здесь – делать нечего.
Порх, перемельк: ничего; перепырснулось все; из-за свиста провесилась кариатида, одною рукою держащая грузы балкона, другой – опрокинутый факел.
Мертетеву вспомнилось: из Хапаранды писали ему: ожидается нынче иль завтра развоз аппаратов берлинских для крыш по шпионским квартирам в Москве; аппараты в разобранном виде таки унырнули от зоркого ока с границ:
– Глаз – сюда; глаз – на Знаменку.
И осенило: да что? Тигроватко! Ее и прислать; баба с носом, с принюхом.
К тулупу:
– Аптека ближайшая?
– На Петероковой.
– Вы уж, Маврикий… А я – к телефону.
И Тертий Терентьевич Мертетев, подбросивши руку к фуражке, другою рукой замахав и пятью белоснежными пальцами воздух хватая, от них захрустел в перевзвизг рукавов, куда все унеслось; только –
– кучер в лазурной подушечке задом растолстым провесился из белой пены на белую пену.
А саночек – нет; коней – нет.
____________________
И матерый мерзавец, –
– Маврикий Мердон, –
– усмехнулся…
С Велес-Непещезичем, – не с Манасевичем, – путь; как же: Тителев – лакомый кус; не для царской охранки же; «князю», премьеру, его, точно торт, поднесет: «Пораженческий заговор против войны до конца!» Чего доброго: «князя»; в придачу с Велесом, он Тителеву, сберегаемому до последних, решительных действий: он знает, «кто» Тителев; и презентует, как торт, потому что Велес – неглижирует Тителевым; Сослепецкого он прострочит; капитан Пшевжепанский – мозгляк; а Мертетев – токующий тетерев.
А то – охранка!
Скажите пожалуйста: как же!
Вернулся, прищурясь, глядеть на лысастое место, как Форд, озирающий шкаф, несгораемый.
Винт снеговой, развизжась, полетел из-под ног, развивая рои перевертней; как ухнет из них:
– Тоска бешеная!
И тарахтом полозья снега шерошили;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Под собственным домом, вобравши движения, вытянул шею, как сеттер на стойке, – в плюющую муть; стать – закал; сталь – не поза.
Но дернулись уши: он выбросил:
– Во все лопатки лупите: за мной!
Под ворота летел – от ворот, своих собственных он; и за ним Каракаллов, который и – рухнул в бревно, как кобыла в оглоблях.
В месте, где только что шли, расхлестался рукав; и – снизился, сгинул; и тумба торчала; над ней прошел бритый: безглазием.
Тителев выбросил руку, скарячась вприсядь; а другую – под глаз.
Бросил:
– Это – Маврикий Мердон, провокатор.
И на Каракаллова:
– Эк же, – строчит настроеньем с бревна!
И зубами щемил свою трубку:
– Обычное дело!
И красная церковка, –
– всплывшее бывшее, –
– сфукнулись.
Тертий, Тетерев
Тертий Терентьевич Мертетев, блистая кокардой и ясной подковой сапог, перехрустывал в снег – там, где еле тусклило лиловым забором; мелькнул номер дома.
Рукою в молочной перчатке махал и пятью белоснежными пальцами воздух отхватывал; статная талия, стянутая бледно-серым пальто, проходила в сквозной, улетающий дым; он подрагивал вымытым, синим своим подбородком, погоном серебряным и эксельбантом серебряным; глаз – как в атаке; в атаку бросал за собою пахучий тулуп и невзрачную личность, которую тукал он пальцем, лица не повертывая:
– Говорю, Каконасним, что – зря: Жюливор пишет – Знаменка…
И увидавши Мердона, возникшего из-за забора, он бросил Мердону:
– Как с радио? А?
Снег попадал с усов; и они прочернели, как кокс.
И Мердон:
– Не похоже.
Мертетев, понюхав, как дымом воняет, в Мердона уставился; и – промелькнуло: –
– матерый мерзавец; и – неутомимый подлец: не доспит, не доест, а – напакостит!
Тертий Мертетев к подобного рода субъектам испытывал только гадливость; к Мердону – напротив:
– Почтенная гадина!
Серо рябил из-за них мимобег: мимоезд, мимолет!
И заборы ломящему ветру подставивши спину, Мертетев закуривал:
– С радио – вздор: ну, а с гели о, – и проблистал огоньком папироски в бормочущий, пусто сквозной веретенник, – а с гели о – некуда.
И он пошел, передрагивая подбородком, погоном серебряным и эксельбантом серебряным.
– Что же те двое? – к Мердону с дымком.
И Мердон изъязвленной губой изъяснялся:
– На Знаменке: номер семнадцать, квартира двенадцать.
И шел независимо в белые призраки между морковных желтых домов, разевающих темные окна; загривина лепку орнамента, – морду клыкастую, – взлизывала.
Возникала проблема: а стоит ли лично ему, когда здесь исполнительный этот Мердон, неворующий вор, не подлиза, не червь, – с положением, с весом; Велес-Непещевич снимает пред ним котелок: и Миррицкая, Мирра Мартыновна, кремовым тортом кормила.
И шли; и высвистывало: и уж издали выметились, как из неба, сложения серых, кофейных, сквозных фиолетовых стен, задымившихся трубами; грохотом труб ветер ржал.
Но вмешался тулуп.
– Они с энтого места, из энтой дыры в Гартагалов таскают ночами тюки.
– И вполне не относится к делу, – Мердон: и к Мертетеву: – левые просто.
Но не унимался тулуп:
– И живет непрописанный с ними: и лазает ночью в ледник.
– Не профессоров брат?
– Нет, – Муфлончик, эс-дек: это дело не наше.
Мертетев согласен: Маврикий Мердон бескорыстную ненависть чувствовал к явным «предметам» своих наблюдений, зачеркивая все случайное, не относящееся к прямой цели; ему прикажи: «Проследи!» Бескорыстная ненависть вспыхнет; своих мнений – нет: предавая, смотрел он на руку, сжимавшую кандалы, с нежным порывом: ее лобызнуть, – как невестушка на жениховскую руку, державшую сердце:
– Что, милая?
– Гадится мне!
Что же, – гадил исправно Маврикий Мердон.
И уж издали всплыло сложение трех-двухэтажных цветочных домов –
– как пион, как лимон и как лютик; –
– взлизнули вьюнки; завизжав, как стрижи, затрещав, как чижи, под колонну лимонного дома, под фризом серизовым; улепетнули под небо.
– Позволю заметить, – подергал Мердон перебитым, мездрявеньким носом, – на Знаменке, от углового окна, дом Фетисова, явно мигает окно с половины второго: в Ваганьковский; тушится ровно в одиннадцать свет; с половины второго – «раз-раз»!
– Вы-то видели сами?
– С подзором ходил.
Он давно изучил все оттенки подлогов: подлог на письме, на счетах, на товарах, подлог государственный!
Прядал серебряный пар: промаячил домочек резнок деревянный, коричнево-розовых колеров, с легкой, резной, полукруглой надстройкой; там вырезанный Геркулес, размахнувшись дубиною, льва добивал: из-за снежного облако.
– Кто жилец-то?
– Да дамский портной, Цвишенцворш.
– В списке значится?
– От Николаевского с двумя ящиками эти самые – прямо: к нему.
– А в Ваганьковском?
– Грек Филлипопи с жильцами: Лорийдисом, Маго Маогой, из Индии.
Тертий Мертетев под небо молочного цвета перчаткой с дымком:
– Значит – Знаменка; значит – не Тителев; здесь – делать нечего.
Порх, перемельк: ничего; перепырснулось все; из-за свиста провесилась кариатида, одною рукою держащая грузы балкона, другой – опрокинутый факел.
Мертетеву вспомнилось: из Хапаранды писали ему: ожидается нынче иль завтра развоз аппаратов берлинских для крыш по шпионским квартирам в Москве; аппараты в разобранном виде таки унырнули от зоркого ока с границ:
– Глаз – сюда; глаз – на Знаменку.
И осенило: да что? Тигроватко! Ее и прислать; баба с носом, с принюхом.
К тулупу:
– Аптека ближайшая?
– На Петероковой.
– Вы уж, Маврикий… А я – к телефону.
И Тертий Терентьевич Мертетев, подбросивши руку к фуражке, другою рукой замахав и пятью белоснежными пальцами воздух хватая, от них захрустел в перевзвизг рукавов, куда все унеслось; только –
– кучер в лазурной подушечке задом растолстым провесился из белой пены на белую пену.
А саночек – нет; коней – нет.
____________________
И матерый мерзавец, –
– Маврикий Мердон, –
– усмехнулся…
С Велес-Непещезичем, – не с Манасевичем, – путь; как же: Тителев – лакомый кус; не для царской охранки же; «князю», премьеру, его, точно торт, поднесет: «Пораженческий заговор против войны до конца!» Чего доброго: «князя»; в придачу с Велесом, он Тителеву, сберегаемому до последних, решительных действий: он знает, «кто» Тителев; и презентует, как торт, потому что Велес – неглижирует Тителевым; Сослепецкого он прострочит; капитан Пшевжепанский – мозгляк; а Мертетев – токующий тетерев.
А то – охранка!
Скажите пожалуйста: как же!
Вернулся, прищурясь, глядеть на лысастое место, как Форд, озирающий шкаф, несгораемый.
Винт снеговой, развизжась, полетел из-под ног, развивая рои перевертней; как ухнет из них:
– Тоска бешеная!
И тарахтом полозья снега шерошили;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97