» что не заметили, как вся толпа внезапно стихла. Сильная рука опустилась на плечо Малькольма, и раздался звучный голос:
– Срам! Срам! Что? И вы тоже!..
– Сир, здесь укрываются изменники! – ответил Перси в свое оправдание.
– А если бы и так?.. Назад, негодяи! Иди сюда Фицбах! Позаботься, чтобы эти разбойники вернулись в лагерь, и чтобы отдали свое оружие. Разойдитесь! Эй, вы коршуны! Очистите место, оставьте дверь!
Генрих рукой указывал на дверь, и стихнувшие солдаты, озадаченные, приниженные, молча отступили.
Тишина заменила шум, и на несколько минут водворилось глубокое молчание. Генрих стоял опершись на меч, грудь его вздымалась, дыхание было ускорено.
Последняя зима так расстроила его организм, что теперь, от сильного ли волнения или быстрой езды, он задыхался и не мог произнести ни одного слова, и только бросал молниеносные взгляды, приковывающие к месту обоих юношей.
Ни тот, ни другой не смог выдержать взгляда короля. Перси опустил голову, как школьник, пойманный на месте преступления, а Малькольм от ужаса дрожал всем телом, и, вместе с тем, был глубоко оскорблен, что Генрих отнесся к нему, как к грабителю. Он находил, что этим подозрением тот нанес оскорбление всему роду Стюартов.
– От кого придется нам ждать великодушия и благородства, если такие молодые люди, как вы, хищными волками накидываются на добычу?
– Нам добыча и в голову не приходила, сир! Мы хотели только поймать изменников, – ответил Перси недовольным тоном.
– Перестаньте! Сказка эта не нова! И всегда один и тот же предлог для насилия и грабежа! Недаром же вчера вечером предупреждал я вас! Все вы, видно, на один покрой, когда дело коснется легкой наживы! Теперь вы оба отсрочили день посвящения вас в рыцари до того времени, когда научитесь не бесчестить себя подобными выходками!
– Не вам посвящать меня, сир! – ответил Малькольм запальчиво, но тут же спохватился и испугался собственных слов.
– Покорно благодарю! – ответил Генрих холодно.
Малькольм молча повернулся, и ускакал без оглядки, так что не видел, как бедный старик бросился к ногам короля, и стал объяснять ему горестное положение своей бедной дочери и внучат, умирающих с голоду. Он не видел также, как Перси сломя голову поскакал за доктором и провизией для несчастных.
Веселый ветреник, но добрый малый, Перси, подобно школьнику, взятому на месте преступления, и не думал оскорбляться наказанием; с Малькольмом же дело было иное: грубые выходки, в сущности, не были для него диковинкой, – кузены его не очень-то скупились на них, – но выходки эти никогда не выходили за пределы его семейного круга; теперь же ему пришлось получить незаслуженный, по его мнению, выговор от чужого короля, и это до того оскорбило его самолюбие, что он вообразил себя не только униженным в собственных глазах, но, что еще хуже, в глазах самой Эклермонды! Мысль эта приводила его в несказанное бешенство.
– Ба! Это ты, Малькольм! – вскричал король Джемс, входя в отведенную ему квартиру. – Верно ты потерялся в толпе? Я целый день не видал тебя.
– Меня оскорбили, сир, – ответил юноша. – Не будете ли вы столь милостивы дать мне разрешение отправиться к своим, сражаться во французской армии.
– Что? – вскричал Джемс. – Ты думаешь бегством смыть с себя оскорбление?
– Этого бы не было, если бы обидчик был равный мне в глазах света, сир.
– Да кто же затронул твою честь, глупый мальчишка?
– Король Генрих, сир. Он ударил меня кулаком, и по-свински обошелся со мной; вследствие этого, я не соглашусь съесть и крошки его хлеба, пока он не даст мне удовлетворения.
– Действительно, не много же этих крошек придется тебе съесть у него после подобных объяснений, – промолвил Джемс. – А, теперь я все понял! Ты, верно, вместе с Готспуром и другими накинулся на городских обывателей, а Генрих дал всем вам нагоняй, не разбирая ни звания, ни происхождения! Стыдно, Малькольм! Давно ли заверял ты всех и каждого о своем отвращении ко всякого рода грабежу.
– Я и не думал грабить… Но в том доме скрывались Арманьяки, а король и слушать не хотел…
– Потому что он наперед знал об этом вымысле. Спал что ли ты, когда он вчера вечером строго запрещал, под каким бы то ни было предлогом, употреблять насилие против жителей города, а если кто и вздумал бы, в свое оправдание, пустить в ход старую небылицу об измене, то чтобы немедленно поставлен был караул и уведомлен об этом один из капитанов? Ведь ты слышал, не правда ли?
– Всякий выговор от вас, сир, будет принят мной с покорностью; но только от вас. Ни от какого другого короля христианства! Еще менее позволю я угрожать отсрочкой дня посвящения моего в рыцари, – словно мне придется от него получить это достоинство!
– А я посвящу тебя только тогда, когда король Генрих простит Ральфа Перси, – ответил сухо Джемс. – Я считал тебя умнее, Малькольм. Под чьим знаменем находишься, тому и должен повиноваться. И я бы покорился Салисбери или Марчу, если бы они стояли во главе правления.
– В таком случае, сир, – сказал Малькольм, обидевшись, что король не берет его сторону, – я здесь не останусь более!
– Неужели! – вскричал сердито Джемс. – Вот что сталось из того скромного юноши, собиравшегося укрыться в монастыре от испорченности мира сего! Он покидает своего короля и родственника, чтобы на свободе грабить честных людей!
– Нет, сир, чтобы избавиться от оскорблений.
– Ты думаешь, что Жан де Букан всегда будет гладить тебя по шерсти? Ты видел, как Дуглас Черный был любезен со мной? И надеешься расположить его к себе своим умильным рыльцем! Малькольм, в качестве твоего повелителя и опекуна запрещаю тебе делать эту глупость, и повелеваю перестать злиться и строже исполнять свои обязанности. Что? Вот ты уже и зарыдал, глупый мальчишка! Куда девал ты свою энергию?
– Сир, сир! Что подумают обо мне мадемуазель де Люксембург и другие… если узнают, что я молча преклонил голову под рукой, меня ударившей?
– Она сочтет тебя за дерзкого и невоспитанного мальчишку, ни к чему не способного, если узнает, что ты перешел в лагерь низкородных для поддержания дурного дела единственно из-за того, что не захотел снести выговора и подчиниться дисциплине.
В эту минуту в голове Малькольма промелькнула мысль, что, конечно, король не отнесся бы так легко к этому делу, если бы оно несло в себе печать смертельной обиды, как он это вообразил сначала; мысль эта сильно успокоила его, потому что для него крайне прискорбно бы было разлучиться с Джемсом и присоединиться к партии, враждовавшей с друзьями Эклермонды, о чем он никогда и не подумал бы, будь он в нормальном состоянии духа.
– Но моя честь, сир!.. – проговорил он таким тоном, что Джемс тотчас же его понял.
– О! Что касается твоей чести, тебе не о чем беспокоиться;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
– Срам! Срам! Что? И вы тоже!..
– Сир, здесь укрываются изменники! – ответил Перси в свое оправдание.
– А если бы и так?.. Назад, негодяи! Иди сюда Фицбах! Позаботься, чтобы эти разбойники вернулись в лагерь, и чтобы отдали свое оружие. Разойдитесь! Эй, вы коршуны! Очистите место, оставьте дверь!
Генрих рукой указывал на дверь, и стихнувшие солдаты, озадаченные, приниженные, молча отступили.
Тишина заменила шум, и на несколько минут водворилось глубокое молчание. Генрих стоял опершись на меч, грудь его вздымалась, дыхание было ускорено.
Последняя зима так расстроила его организм, что теперь, от сильного ли волнения или быстрой езды, он задыхался и не мог произнести ни одного слова, и только бросал молниеносные взгляды, приковывающие к месту обоих юношей.
Ни тот, ни другой не смог выдержать взгляда короля. Перси опустил голову, как школьник, пойманный на месте преступления, а Малькольм от ужаса дрожал всем телом, и, вместе с тем, был глубоко оскорблен, что Генрих отнесся к нему, как к грабителю. Он находил, что этим подозрением тот нанес оскорбление всему роду Стюартов.
– От кого придется нам ждать великодушия и благородства, если такие молодые люди, как вы, хищными волками накидываются на добычу?
– Нам добыча и в голову не приходила, сир! Мы хотели только поймать изменников, – ответил Перси недовольным тоном.
– Перестаньте! Сказка эта не нова! И всегда один и тот же предлог для насилия и грабежа! Недаром же вчера вечером предупреждал я вас! Все вы, видно, на один покрой, когда дело коснется легкой наживы! Теперь вы оба отсрочили день посвящения вас в рыцари до того времени, когда научитесь не бесчестить себя подобными выходками!
– Не вам посвящать меня, сир! – ответил Малькольм запальчиво, но тут же спохватился и испугался собственных слов.
– Покорно благодарю! – ответил Генрих холодно.
Малькольм молча повернулся, и ускакал без оглядки, так что не видел, как бедный старик бросился к ногам короля, и стал объяснять ему горестное положение своей бедной дочери и внучат, умирающих с голоду. Он не видел также, как Перси сломя голову поскакал за доктором и провизией для несчастных.
Веселый ветреник, но добрый малый, Перси, подобно школьнику, взятому на месте преступления, и не думал оскорбляться наказанием; с Малькольмом же дело было иное: грубые выходки, в сущности, не были для него диковинкой, – кузены его не очень-то скупились на них, – но выходки эти никогда не выходили за пределы его семейного круга; теперь же ему пришлось получить незаслуженный, по его мнению, выговор от чужого короля, и это до того оскорбило его самолюбие, что он вообразил себя не только униженным в собственных глазах, но, что еще хуже, в глазах самой Эклермонды! Мысль эта приводила его в несказанное бешенство.
– Ба! Это ты, Малькольм! – вскричал король Джемс, входя в отведенную ему квартиру. – Верно ты потерялся в толпе? Я целый день не видал тебя.
– Меня оскорбили, сир, – ответил юноша. – Не будете ли вы столь милостивы дать мне разрешение отправиться к своим, сражаться во французской армии.
– Что? – вскричал Джемс. – Ты думаешь бегством смыть с себя оскорбление?
– Этого бы не было, если бы обидчик был равный мне в глазах света, сир.
– Да кто же затронул твою честь, глупый мальчишка?
– Король Генрих, сир. Он ударил меня кулаком, и по-свински обошелся со мной; вследствие этого, я не соглашусь съесть и крошки его хлеба, пока он не даст мне удовлетворения.
– Действительно, не много же этих крошек придется тебе съесть у него после подобных объяснений, – промолвил Джемс. – А, теперь я все понял! Ты, верно, вместе с Готспуром и другими накинулся на городских обывателей, а Генрих дал всем вам нагоняй, не разбирая ни звания, ни происхождения! Стыдно, Малькольм! Давно ли заверял ты всех и каждого о своем отвращении ко всякого рода грабежу.
– Я и не думал грабить… Но в том доме скрывались Арманьяки, а король и слушать не хотел…
– Потому что он наперед знал об этом вымысле. Спал что ли ты, когда он вчера вечером строго запрещал, под каким бы то ни было предлогом, употреблять насилие против жителей города, а если кто и вздумал бы, в свое оправдание, пустить в ход старую небылицу об измене, то чтобы немедленно поставлен был караул и уведомлен об этом один из капитанов? Ведь ты слышал, не правда ли?
– Всякий выговор от вас, сир, будет принят мной с покорностью; но только от вас. Ни от какого другого короля христианства! Еще менее позволю я угрожать отсрочкой дня посвящения моего в рыцари, – словно мне придется от него получить это достоинство!
– А я посвящу тебя только тогда, когда король Генрих простит Ральфа Перси, – ответил сухо Джемс. – Я считал тебя умнее, Малькольм. Под чьим знаменем находишься, тому и должен повиноваться. И я бы покорился Салисбери или Марчу, если бы они стояли во главе правления.
– В таком случае, сир, – сказал Малькольм, обидевшись, что король не берет его сторону, – я здесь не останусь более!
– Неужели! – вскричал сердито Джемс. – Вот что сталось из того скромного юноши, собиравшегося укрыться в монастыре от испорченности мира сего! Он покидает своего короля и родственника, чтобы на свободе грабить честных людей!
– Нет, сир, чтобы избавиться от оскорблений.
– Ты думаешь, что Жан де Букан всегда будет гладить тебя по шерсти? Ты видел, как Дуглас Черный был любезен со мной? И надеешься расположить его к себе своим умильным рыльцем! Малькольм, в качестве твоего повелителя и опекуна запрещаю тебе делать эту глупость, и повелеваю перестать злиться и строже исполнять свои обязанности. Что? Вот ты уже и зарыдал, глупый мальчишка! Куда девал ты свою энергию?
– Сир, сир! Что подумают обо мне мадемуазель де Люксембург и другие… если узнают, что я молча преклонил голову под рукой, меня ударившей?
– Она сочтет тебя за дерзкого и невоспитанного мальчишку, ни к чему не способного, если узнает, что ты перешел в лагерь низкородных для поддержания дурного дела единственно из-за того, что не захотел снести выговора и подчиниться дисциплине.
В эту минуту в голове Малькольма промелькнула мысль, что, конечно, король не отнесся бы так легко к этому делу, если бы оно несло в себе печать смертельной обиды, как он это вообразил сначала; мысль эта сильно успокоила его, потому что для него крайне прискорбно бы было разлучиться с Джемсом и присоединиться к партии, враждовавшей с друзьями Эклермонды, о чем он никогда и не подумал бы, будь он в нормальном состоянии духа.
– Но моя честь, сир!.. – проговорил он таким тоном, что Джемс тотчас же его понял.
– О! Что касается твоей чести, тебе не о чем беспокоиться;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70