Даже если за ним и гонялись, Осита не показывал виду. Он производил впечатление лыжника, подъехавшего на курорт в ожидании сезона.
– Местами снега в метр нанесло, а здесь, сэнсэй, – только стужа.
– Нравится ходить на лыжах?
– Никогда не пробовал. За мной гонятся, вот и вырядился. В горах в такой одежде тебя ни в чем не заподозрят.
– Понятно.
– Я остановился в большом отеле. Так служащий извинился, что снега нет. Можно подумать, это его личный просчет.
На пороге Осита сковырнул с подошвы налипшую грязь.
– Хотите войти?
– А нельзя?
– С тех самых пор, как я увидел ваше лицо, меня не оставляли дурные предчувствия – как если ждешь кого-то, и он в конце концов появляется.
– Вы меня ждали. Это правда.
– Ну, уж это мне решать.
– Не говорите ерунды, сэнсэй. На вас это не похоже. Совсем не похоже.
– Даже так?
– Я взялся не сам по себе. Я пришел по зову вашего сердца.
– Удобная отговорка. Думаете, этим все сказано? Эх, как же вы еще молоды.
– Уже нет. Поэтому и пришел. Я начал рисовать. Слова – ложь, стоит их только произнести, они обращаются в вымысел. А вот с рисунками все по-другому. Вот что я понял. Только рисовать куда сложнее, чем писать или говорить.
– Любой ребенок умеет рисовать.
– Тогда жаль, что я уже вырос. Я действительно пришел из вашего сердца. То полотно в токийской галерее – там нарисовано то, что лежит у меня на сердце. Мое сердце и ваше, они одинаковы.
– В таком случае мне вас очень жаль.
– Я зайду.
Не дожидаясь приглашения, Осита разулся и прошел в гостиную. Ростом он был с меня, только несколько более сухощав.
Я подкинул в огонь поленце, и Осита молча смотрел, как его окутывает пламя. Пламя разгораться не спешило, хотя и ухало жаром. Языки пламени дрожали и покачивались, точно живые.
Я достал из холодильника две банки пива. Из спиртного я ничего, кроме пива, теперь не употреблял. Меня просто не тянуло на крепкое.
– Я вижу то, что мне хочется нарисовать, и рисую в воображении. А на бумаге не получается – не знаю почему. Чтобы нарисовать, мне надо увидеть.
– А зачем вообще рисовать?
– Вы говорите загадками, сэнсэй. Многое наболело на душе – хочется излить, сказать, выразить. Кричать об этом, ругаться, молиться. Вы же именно потому и рисуете.
– Я сейчас неживой. Отсюда и мысли.
– Понимаю. Вы сейчас погрузились в сон, это имелось в виду? Значит, я пришел, чтобы вас разбудить. В тот самый миг, когда я увидел ваше лицо, я понял, зачем я здесь. А про сердце – выдумка.
– Хотите выпить?
– Конечно, раз предлагаете.
Осита, опередив меня, протянул руку к пиву и сдернул крышку. Я закурил. Пиво я достал по привычке – пить мне особенно не хотелось.
Еще мне не хотелось расспрашивать о Номуре. Меня охватило смутное чувство, что этот человек, Осита, действительно возник из моего сердца. И вообще что он изначально был частью моего сердца, еще до того, как я его увидел, только я заметил это лишь теперь. Наверно, и Номуру убил тот, кто пришел по велению моего сердца.
– Вы сказали, что рисуете.
– Хотите взглянуть?
– Несите.
– У меня с собой.
Осита достал альбом размером с большой блокнот. Он носил его в заднем кармане брюк, наподобие бумажника.
На первой странице были наброски: различные формы и узоры, нарисованные обычной шариковой ручкой один поверх другого. Глядя на них, я видел, что вместе они составляют цельную картину, и мне это никоим образом не казалось странным. Меня даже охватило некое подобие ностальгии.
Второй набросок представлял собой переплетение линий, выведенных с тщательностью, но в то же время без нажима, и в совокупности они напоминали темную массу.
На третьем и четвертом набросках были также линии, но проведенные разными ручками. Линии отличались не только по толщине, темноте и изогнутости, но и настроением, тем, что я за неимением лучшего слова назвал бы пылом.
Закрыв альбом, я швырнул его на стол.
– Осита, если вам одиноко, так и скажите, без обиняков. Не надо чертить линии вокруг да около.
– Да? А как насчет ваших линий, сэнсэй?
– Я пытаюсь себя преодолеть.
– Я тоже.
– Вам нужно попытаться.
– Слова мне не подчиняются. Я не могу высказать, что у меня на уме. Меня давно уже мучают эти воспоминания. У вас на втором этаже, в мастерской, есть картина. Можно посмотреть?
– Валяйте.
Осита не вскочил на ноги тут же. Он кидал взгляды на пламя в очаге, будто взвешивая «за» и «против». Наконец, осушив до дна банку пива и смяв ее в руке, он направился наверх.
Со второго этажа не доносилось ни звука. Тишину нарушало лишь тихое потрескивание поленец в камине.
Я потянул колечко на пивной банке и стал медленно пить. Меня одолевали случайные образы: как Осито рвет в клочки портрет Акико. Впрочем, они были безболезненны.
Допив пиво, я поднялся на второй этаж. Осита сидел на полу перед портретом Акико и хныкал как дитя. Моего появления он даже не заметил.
4
Тридцать первого с самого утра валил снег.
Я, как обычно, вышел на пробежку. Снега нападало уже по щиколотку, так что необходимо было соблюдать осторожность, дабы не поскользнуться.
Народ съезжался на виллу компании, по горному серпантину мчались автомобили. До меня доносились отчетливые звуки колесных цепей. Вечером я завел легковушку и направился к домику Акико. По встречной ехало много автомобилей. Почти у всех были номера из других префектур и цепи на колесах.
По заснеженной дороге пролегли утрамбованные колеи от колес, можно было запросто ехать без всяких цепей. Стемнело, а снег все валил. Я представил, что этак к Новому году навалит приличные сугробы.
– Выглядишь куда лучше, чем вчера, сэнсэй. Поверь мне, каждый день видимся.
– Неужели?
Если бы я сказал Акико, что тот человек – порождение моего сердца, она бы надо мной посмеялась.
Акико, как обычно, простояла перед холстом час. Еще вчера столь пристальное внимание создавало у меня ощущение дискомфорта. В моих чертах угадывалось напряжение, и Акико могла счесть его за попытку взять себя в руки.
– Я решила не раздражаться. На дерганье далеко не уедешь. Так что стеки больше ломать не буду.
Даже произнося эти слова, Акико едва скрывала раздражение. Она думала, что я не замечаю, но я все чувствовал и понимал причину. Дело в том, что она прекрасно знала, как это должно выглядеть, но не могла воспроизвести то же самое на полотне – получалось нечто совсем иное.
Оситу мучило похожее чувство, разве что в иной степени.
– Помнишь о парне, который кого-то убил? Он сейчас у меня.
Я закурил. Со вчерашнего дня мне было невыносимо сидеть целый час.
– Об убийстве он уже ничего не помнит. Помнит только свои ощущения в тот момент. А теперь пытается излить это на рисунке и как одержимый чертит линии.
– Помолчи и не двигайся. Я решила держать себя в руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Местами снега в метр нанесло, а здесь, сэнсэй, – только стужа.
– Нравится ходить на лыжах?
– Никогда не пробовал. За мной гонятся, вот и вырядился. В горах в такой одежде тебя ни в чем не заподозрят.
– Понятно.
– Я остановился в большом отеле. Так служащий извинился, что снега нет. Можно подумать, это его личный просчет.
На пороге Осита сковырнул с подошвы налипшую грязь.
– Хотите войти?
– А нельзя?
– С тех самых пор, как я увидел ваше лицо, меня не оставляли дурные предчувствия – как если ждешь кого-то, и он в конце концов появляется.
– Вы меня ждали. Это правда.
– Ну, уж это мне решать.
– Не говорите ерунды, сэнсэй. На вас это не похоже. Совсем не похоже.
– Даже так?
– Я взялся не сам по себе. Я пришел по зову вашего сердца.
– Удобная отговорка. Думаете, этим все сказано? Эх, как же вы еще молоды.
– Уже нет. Поэтому и пришел. Я начал рисовать. Слова – ложь, стоит их только произнести, они обращаются в вымысел. А вот с рисунками все по-другому. Вот что я понял. Только рисовать куда сложнее, чем писать или говорить.
– Любой ребенок умеет рисовать.
– Тогда жаль, что я уже вырос. Я действительно пришел из вашего сердца. То полотно в токийской галерее – там нарисовано то, что лежит у меня на сердце. Мое сердце и ваше, они одинаковы.
– В таком случае мне вас очень жаль.
– Я зайду.
Не дожидаясь приглашения, Осита разулся и прошел в гостиную. Ростом он был с меня, только несколько более сухощав.
Я подкинул в огонь поленце, и Осита молча смотрел, как его окутывает пламя. Пламя разгораться не спешило, хотя и ухало жаром. Языки пламени дрожали и покачивались, точно живые.
Я достал из холодильника две банки пива. Из спиртного я ничего, кроме пива, теперь не употреблял. Меня просто не тянуло на крепкое.
– Я вижу то, что мне хочется нарисовать, и рисую в воображении. А на бумаге не получается – не знаю почему. Чтобы нарисовать, мне надо увидеть.
– А зачем вообще рисовать?
– Вы говорите загадками, сэнсэй. Многое наболело на душе – хочется излить, сказать, выразить. Кричать об этом, ругаться, молиться. Вы же именно потому и рисуете.
– Я сейчас неживой. Отсюда и мысли.
– Понимаю. Вы сейчас погрузились в сон, это имелось в виду? Значит, я пришел, чтобы вас разбудить. В тот самый миг, когда я увидел ваше лицо, я понял, зачем я здесь. А про сердце – выдумка.
– Хотите выпить?
– Конечно, раз предлагаете.
Осита, опередив меня, протянул руку к пиву и сдернул крышку. Я закурил. Пиво я достал по привычке – пить мне особенно не хотелось.
Еще мне не хотелось расспрашивать о Номуре. Меня охватило смутное чувство, что этот человек, Осита, действительно возник из моего сердца. И вообще что он изначально был частью моего сердца, еще до того, как я его увидел, только я заметил это лишь теперь. Наверно, и Номуру убил тот, кто пришел по велению моего сердца.
– Вы сказали, что рисуете.
– Хотите взглянуть?
– Несите.
– У меня с собой.
Осита достал альбом размером с большой блокнот. Он носил его в заднем кармане брюк, наподобие бумажника.
На первой странице были наброски: различные формы и узоры, нарисованные обычной шариковой ручкой один поверх другого. Глядя на них, я видел, что вместе они составляют цельную картину, и мне это никоим образом не казалось странным. Меня даже охватило некое подобие ностальгии.
Второй набросок представлял собой переплетение линий, выведенных с тщательностью, но в то же время без нажима, и в совокупности они напоминали темную массу.
На третьем и четвертом набросках были также линии, но проведенные разными ручками. Линии отличались не только по толщине, темноте и изогнутости, но и настроением, тем, что я за неимением лучшего слова назвал бы пылом.
Закрыв альбом, я швырнул его на стол.
– Осита, если вам одиноко, так и скажите, без обиняков. Не надо чертить линии вокруг да около.
– Да? А как насчет ваших линий, сэнсэй?
– Я пытаюсь себя преодолеть.
– Я тоже.
– Вам нужно попытаться.
– Слова мне не подчиняются. Я не могу высказать, что у меня на уме. Меня давно уже мучают эти воспоминания. У вас на втором этаже, в мастерской, есть картина. Можно посмотреть?
– Валяйте.
Осита не вскочил на ноги тут же. Он кидал взгляды на пламя в очаге, будто взвешивая «за» и «против». Наконец, осушив до дна банку пива и смяв ее в руке, он направился наверх.
Со второго этажа не доносилось ни звука. Тишину нарушало лишь тихое потрескивание поленец в камине.
Я потянул колечко на пивной банке и стал медленно пить. Меня одолевали случайные образы: как Осито рвет в клочки портрет Акико. Впрочем, они были безболезненны.
Допив пиво, я поднялся на второй этаж. Осита сидел на полу перед портретом Акико и хныкал как дитя. Моего появления он даже не заметил.
4
Тридцать первого с самого утра валил снег.
Я, как обычно, вышел на пробежку. Снега нападало уже по щиколотку, так что необходимо было соблюдать осторожность, дабы не поскользнуться.
Народ съезжался на виллу компании, по горному серпантину мчались автомобили. До меня доносились отчетливые звуки колесных цепей. Вечером я завел легковушку и направился к домику Акико. По встречной ехало много автомобилей. Почти у всех были номера из других префектур и цепи на колесах.
По заснеженной дороге пролегли утрамбованные колеи от колес, можно было запросто ехать без всяких цепей. Стемнело, а снег все валил. Я представил, что этак к Новому году навалит приличные сугробы.
– Выглядишь куда лучше, чем вчера, сэнсэй. Поверь мне, каждый день видимся.
– Неужели?
Если бы я сказал Акико, что тот человек – порождение моего сердца, она бы надо мной посмеялась.
Акико, как обычно, простояла перед холстом час. Еще вчера столь пристальное внимание создавало у меня ощущение дискомфорта. В моих чертах угадывалось напряжение, и Акико могла счесть его за попытку взять себя в руки.
– Я решила не раздражаться. На дерганье далеко не уедешь. Так что стеки больше ломать не буду.
Даже произнося эти слова, Акико едва скрывала раздражение. Она думала, что я не замечаю, но я все чувствовал и понимал причину. Дело в том, что она прекрасно знала, как это должно выглядеть, но не могла воспроизвести то же самое на полотне – получалось нечто совсем иное.
Оситу мучило похожее чувство, разве что в иной степени.
– Помнишь о парне, который кого-то убил? Он сейчас у меня.
Я закурил. Со вчерашнего дня мне было невыносимо сидеть целый час.
– Об убийстве он уже ничего не помнит. Помнит только свои ощущения в тот момент. А теперь пытается излить это на рисунке и как одержимый чертит линии.
– Помолчи и не двигайся. Я решила держать себя в руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51