– Знаешь, Номура, я тебе кое-что объясню: Художник не рисует зеркальных отражений. Во всяком случае, я не рисую и зеркалам не верю.
– А зеркала тут ни при чем. У этого парня нет ядра, стержня, он полый внутри. Я же говорю, он – твое отражение.
– Мне неинтересно.
– Он убил человека, но его не судили – судья признал его невменяемым. Я как раз статейку о нем пишу, и мне подумалось, а не свести ли вас, ребята. Не подумай, я не утверждаю, что ты умственно неполноценен, просто в этом человеке ты мог бы увидеть себя.
– Тоска зеленая.
– Это ты о себе? Нагоняешь тоску, значит?
– Ты видел отражение самого себя в каком-нибудь приятеле? Мне это куда интереснее.
– Я писатель.
– Тогда не путайся и поищи другие отражения.
– Ну встреться с ним ради меня, я прошу.
– И не думай.
– Но со мной же встречался, ведь встречался же?
– Любопытно было посмотреть, как воспринимают мир такие, как ты.
– Я его привезу.
– Не надо.
– Если он со мной приедет, тогда тебе придется с ним встретиться. Я прошу твоего разрешения.
– Если я не хочу с ним видеться, то и не увижусь – попросту глаза закрою.
– Все, мы приедем.
Больше говорить было не о чем, и я повесил трубку.
Едва стемнело, подъехала машина Акико. Гостья ни словом не обмолвилась о том, что я не приехала накануне, и вместо этого сослалась на вылазку в город.
– Виллы пустеют: все разъезжаются. В городе как в супермаркет зайдешь – сразу заметно.
– Вполне предсказуемое явление.
Акико не делала попыток подняться в мастерскую. Наверно, боялась узнать, что я работаю над другим полотном. Холст у нее дома был уже покрыт толстым слоем краски, хотя я нарисовал одно лишь лицо.
– Рождество скоро, сэнсэй.
– Рождество? Надо же.
– В городе повсюду музыка будет. Правда, зимовать мало кто остался. Пустынно там как-то.
Я и не думал ни о каком Рождестве, давно уже праздники меня не интересовали. Даже в Нью-Йорке я не проникался новогодним настроением. Наоборот даже, накатывала депрессия.
– Давай поставим у тебя елку, – предложил я.
– Ты серьезно?
– Почему-то мне захотелось.
Акико рассмеялась, будто я сморозил что-то смешное. Спрашивать я не стал.
2
Под самый канун Рождества приехал Номура со своим знакомцем.
Для разнообразия он приехал за рулем полноприводного микроавтобуса. Я не пошел в отель, из которого он звонил. Номура сказал, что сам приедет, и по тону было понятно, что у него нет особого выбора.
– Я видел вашу картину. Воистину был тронут. Меня зовут Койти Осита. Впрочем, не скажу, что она меня сильно впечатлила.
Осите было лет тридцать. Меня поразили его ясные глаза. Взглянув на меня, он кивнул в знак приветствия и все время улыбался. Вот только в глазах его застыла печаль.
– Статью о нем писал, но так до сих пор его и не понял. Его освободили из зала суда – признали невменяемым, но я все равно его не понимаю, так же как и тебя.
Я стоял на террасе. Как раз вернулся с пробежки и пил пиво.
– Сменим тему?
Я не повернулся к Осите, чтобы с ним поздороваться.
– Сэнсэй не в настроении. Может, пройдемся?
Осита послушно кивнул и направился гулять по лиственничной аллее.
– Странное вышло дело.
– Не рассказывай, мне неинтересно.
– Ты единственный можешь его понять. Он вполне логично выражается, но, по сути, живет в придуманном им самим мире. Так что вся его так называемая логика – чушь собачья, так мне кажется. Когда он увидел в галерее твою картину, словно одичал. Я вообще ничего не понял.
– Не пытайся сделать то, на что ты в принципе не способен, тем более за чужой счет.
– Мне от тебя подачки не нужны.
– Что, все писатели на голову больные?
– В каком это смысле, больные?
– Да ладно, забудь.
– Работа у меня такая: понимать непонятное.
– Хочешь совет? Есть вещи, которых ты никогда не поймешь. И сообразительность тут ни при чем: это надо чувствовать, такие вещи находятся вне твоего восприятия. А попытки ломать голову – пустая трата времени.
Номура сунул в зубы сигарету и закурил. Ветер утих, лучи солнца обогрели землю; на террасе стало тепло.
– Много я повидал убийц на своем веку. Ходил по тюрьмам, расспрашивал о происшествиях десятилетней – двадцатилетней давности. Криминологию изучал.
– И что?
– Я просто не успокоюсь, пока не пойму.
– Твои рассуждения крутятся вокруг твоей собственной персоны.
– Может, ты и прав. У меня, наверно, просто еще в голове не уложилось, что можно чего-то не понимать.
Номура присылал мне какие-то свои книги, но я их не читал. Мир слов находился где-то за пределами моего понимания.
– Такое чувство, что снега пока не будет, – сказал я.
– О чем ты?
– Хотелось, чтобы снег пошел. Говорят, по другую сторону пика снег часто идет, а здесь его практически не увидишь. Хотя и тут в иные годы такие сугробища наваливает – дома по самую крышу засыпало.
– А при чем здесь снег?
– Я не хочу поддерживать этот разговор, вот и сменил тему.
– Хочешь, чтобы я уехал?
– Ты и так засыпал меня вопросами. Что еще тебя интересует?
– Но я ни о чем серьезном не спрашивал.
– Все просто: мы живем в разных измерениях.
– Смеешься надо мной?
– Ни в коем случае. Человек, как я, убийца, – существо куда более низкое, чем ты, тот, кто об этом пишет. На взгляд общества все обстоит именно так: ты надо мной возвышаешься.
Номура поправил очки, сползшие на кончик носа. Очки были бифокальные и увеличивали глазные яблоки. Это мне показалось забавным, и я засмеялся.
– Ну давай, смейся, – сплюнул собеседник. – Я – выдающийся писатель-криминалист и этим горжусь. Так происходит помимо моей воли, и я не могу тебе этого объяснить.
– Ты меня не понимаешь, я себя не понимаю, вот и все.
– Как думаешь, а Оситу ты понять сможешь?
– Я уже более-менее понял. Что тут сказать? Ты говорил, его признали невменяемым, но это не так. Пусть доктора и эксперты что угодно говорят, все это – слова.
Номура еле заметно кивнул. Я вынул из холодильника две банки пива и вскрыл их.
– Одна для меня?
– Нет.
– Потому что я не понимаю?
– Обижайся, если тебе так хочется, – все равно тебе не понять.
Номура снова покачал головой.
Легкий ветерок сорвал с веток сухую хвою, и она осыпала нас желтым дождем. Было чувство, что только тронь – и хвоя испарится.
Вернулся Осита.
Он стоял под террасой и улыбался, словно не зная, что предпринять.
– Поднимайтесь, – сказал я, и Осита взбежал по ступеням. Номура пристально за ним наблюдал.
– Мне хочется порисовать. Что вы видели?
– Камень. Тусклый, будто выцветший.
– Камень, значит?
Я встал, забрал из гостиной альбом для набросков и принялся зарисовывать углем валун. Тусклый, словно выцветший – такой, как описал Осита. Я бы назвал этот камень зимним.
Я вышел на террасу. Гость взглянул на набросок и разинул рот от изумления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51