..
– Я тоже. Я подумал, что это правда, Изабелла. А что, если однажды так и случится? Что, если кто-нибудь похитит и его? – Он безжалостно устремил взгляд на нее, но она закрыла глаза и замотала головой:
– Не говори так.
– Что ты будешь делать? Добавишь еще дюжину охранников? Возведешь крепость только для себя и для мальчика? Свалишься от сердечного приступа в следующий раз, когда позвонит какой-нибудь идиот?
– Я не так стара для сердечного приступа. – Она уныло посмотрела на него, пытаясь улыбнуться, но Бернардо не отреагировал.
– Ты больше не можешь продолжать так жить. И не говори, что ты делаешь это ради Амадео, занимая его место. Если бы он только знал, как ты живешь, запершись здесь, на работе, заперев ребенка в доме. Если бы он знал, какому риску ты подвергаешь себя и сына, продолжая жить в Риме, он убил бы тебя, Изабелла. И ты это знаешь. И даже не пытайся утверждать, что ты делаешь все это ради него. Амадео никогда не простил бы тебя. А возможно, когда-нибудь не простит и Алессандро. Ты устраиваешь ему детство, полное лишений, не говоря уж о том, что ты делаешь с собой. Как ты можешь? Как ты смеешь!
Голос Бернардо становился все громче и увереннее. Он ходил по комнате, метал на нее свирепые взгляды и размахивал руками. Потом провел одной рукой по волосам и снова сел, сожалея о собственной несдержанности и приготовившись выслушать гневный ответ Изабеллы. Но, посмотрев на нее, он был поражен тем, что Изабелла не послала его к черту. Она не упомянула священное имя Амадео, не сказала, что она права.
– Что, по-твоему, мне следует сделать? Убежать? Покинуть Рим? Прятаться всю оставшуюся жизнь? – произнесла она. В ее голосе не было сарказма, лишь отголосок страха, который она только что пережила.
– Тебе не надо прятаться до конца жизни. Но, возможно, нужно уехать на какое-то время.
– А что потом? Бернардо, как я могу? – Она говорила как испуганная, уставшая маленькая девочка.
Он осторожно коснулся ее руки.
– Ты должна, Изабелла, У тебя нет выбора. Они сведут тебя с ума, если ты останешься здесь. Уезжай. На шесть месяцев, на год. Мы все продумаем и будем поддерживать связь. Ты сможешь давать мне указания, инструкции, все, что угодно, только не оставайся здесь. Ради Бога, не оставайся здесь. Я не переживу, если... – он уронил голову на руки и заплакал, – если что-нибудь случится с Алессандро или с тобой. – Он посмотрел на нее, а из его голубых глаз все еще текли слезы. – Ты мне как сестра. Амадео был моим лучшим другом. Ради Бога. Уезжай. Ты могла бы поехать в Париж.
– Но что мне там делать? Там больше никого нет. Ни дедушки, ни родителей. И если эти люди могут сделать это со мной здесь, то им ничего не стоит совершить это и во Франции. Почему бы мне не найти уединенное место здесь, в провинции, может быть, неподалеку от Рима? Если никто не будет знать, где я, то нет никакой разницы.
Но теперь Бернардо уже сердито посмотрел на нее:
– Не начинай играть в старые игры. Убирайся, черт подери! Сейчас же! Поезжай куда-нибудь. Куда угодно. Но только не в предместье Рима, не в Милан и не во Флоренцию. Убирайся к черту на рога!
– Что ты предлагаешь? Нью-Йорк? – произнесла она с сарказмом. Потом вдруг замолчала, размышляя, а Бернардо наблюдал за ней, надеясь и моля Бога. Она молча кивнула в знак согласия, трезво посмотрела на него, а затем медленно встала с постели и пошла к телефону.
– Что ты делаешь?
Ее взгляд говорил, что ее не победили, что она не сдалась. Что еще остается надежда. Она не исчезнет на год. Она не позволит им прогнать ее из родного дома, отлучить от работы. Но она уедет. На некоторое время. Если это можно будет устроить. Ее глаза снова заблестели, когда она взяла трубку.
Глава 8
Высокая стройная блондинка с челкой, закрывающей один глаз, сидела в маленькой ярко-желтой комнате, печатая на машинке. У ее ног спал маленький коричневый кокер-спаниель, а вокруг было множество книг, цветов в горшках и горы бумаг. Семь или восемь пустых кофейных чашек, проверенные собакой, лежали перевернутыми, а на окне был приклеен плакат с видом Сан-Франциско. Она называла его своим видом. Вероятно, это был кабинет писательницы. Вставленные в рамки обложки ее последних пяти книг косо висели на противоположной стене среди так же криво развешанных фотографий яхты у причала в Монте-Карло, двух детей на пляже в Гонолулу, президента, принца и ребенка. Все они имели отношение к ее публикациям, любовникам или друзьям, за исключением ребенка, который был ее собственным. Дата на фотографии говорила о том, что она сделана пять лет назад.
Спаниель лениво пошевелился, наслаждаясь теплом нью-йоркской квартиры, и женщина за пишущей машинкой вытянула босые ноги и наклонилась погладить собаку.
– Подожди, Эшли. Я почти закончила. – Она схватила черную ручку и сделала несколько поспешных исправлений длинной изящной рукой без колец. В ее голосе явно слышался южный акцент жительницы Саванны. Этот голос напоминал о плантациях и званых вечерах, элегантных гостиных южан. Это был голос представительницы знатного рода. Леди. – Черт возьми! – Она вновь схватила ручку, вычеркнула половину страницы и стала неистово шарить по полу в поисках двух страниц, написанных час назад. Они где-то лежали: отпечатанные, переделанные и исправленные. Она переделывала книгу.
В тридцать лет ее фигура оставалась такой же, как в девятнадцать, когда она приехала в Нью-Йорк, чтобы стать манекенщицей, вопреки яростным протестам семьи. Она продержалась на этой работе год, ненавидя ее, но не признаваясь в этом никому, кроме своей любимой соседки по комнате, приехавшей из Рима, чтобы изучать американский дизайн. Как и Наташа, Изабелла приехала в Нью-Йорк на год. Но Наташа взяла в колледже академический отпуск на год, чтобы попытаться пожить самостоятельно. Это было совсем не то, чего хотели для нее родители. Выходцы из богатой южной аристократической семьи, но почти обнищавшие, они хотели, чтобы она окончила школу и вышла замуж за милого мальчика-южанина, чего вовсе не желала Наташа.
Единственное, чего ей хотелось в девятнадцать лет, это вырваться с Юга, попасть в Нью-Йорк, зарабатывать деньги и быть свободной.
Она действительно сделала деньги, работая манекенщицей, а затем журналисткой, не связанной с определенной редакцией. Она даже некоторое время была свободной. Пока не встретила Джона Уолкера, театрального критика, и не вышла за него замуж. Через год у них родился ребенок, а еще через год они развелись. Все, что у нее осталось, это великолепная фигура, потрясающая внешность, талант писательницы и пятнадцатимесячный ребенок. А пять лет спустя она написала пять романов и два киносценария и стала звездой в литературном мире.
Она переехала в большую удобную квартиру на Парк-авеню, устроила сына в частную школу, наняла экономку, выгодно вложила деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Я тоже. Я подумал, что это правда, Изабелла. А что, если однажды так и случится? Что, если кто-нибудь похитит и его? – Он безжалостно устремил взгляд на нее, но она закрыла глаза и замотала головой:
– Не говори так.
– Что ты будешь делать? Добавишь еще дюжину охранников? Возведешь крепость только для себя и для мальчика? Свалишься от сердечного приступа в следующий раз, когда позвонит какой-нибудь идиот?
– Я не так стара для сердечного приступа. – Она уныло посмотрела на него, пытаясь улыбнуться, но Бернардо не отреагировал.
– Ты больше не можешь продолжать так жить. И не говори, что ты делаешь это ради Амадео, занимая его место. Если бы он только знал, как ты живешь, запершись здесь, на работе, заперев ребенка в доме. Если бы он знал, какому риску ты подвергаешь себя и сына, продолжая жить в Риме, он убил бы тебя, Изабелла. И ты это знаешь. И даже не пытайся утверждать, что ты делаешь все это ради него. Амадео никогда не простил бы тебя. А возможно, когда-нибудь не простит и Алессандро. Ты устраиваешь ему детство, полное лишений, не говоря уж о том, что ты делаешь с собой. Как ты можешь? Как ты смеешь!
Голос Бернардо становился все громче и увереннее. Он ходил по комнате, метал на нее свирепые взгляды и размахивал руками. Потом провел одной рукой по волосам и снова сел, сожалея о собственной несдержанности и приготовившись выслушать гневный ответ Изабеллы. Но, посмотрев на нее, он был поражен тем, что Изабелла не послала его к черту. Она не упомянула священное имя Амадео, не сказала, что она права.
– Что, по-твоему, мне следует сделать? Убежать? Покинуть Рим? Прятаться всю оставшуюся жизнь? – произнесла она. В ее голосе не было сарказма, лишь отголосок страха, который она только что пережила.
– Тебе не надо прятаться до конца жизни. Но, возможно, нужно уехать на какое-то время.
– А что потом? Бернардо, как я могу? – Она говорила как испуганная, уставшая маленькая девочка.
Он осторожно коснулся ее руки.
– Ты должна, Изабелла, У тебя нет выбора. Они сведут тебя с ума, если ты останешься здесь. Уезжай. На шесть месяцев, на год. Мы все продумаем и будем поддерживать связь. Ты сможешь давать мне указания, инструкции, все, что угодно, только не оставайся здесь. Ради Бога, не оставайся здесь. Я не переживу, если... – он уронил голову на руки и заплакал, – если что-нибудь случится с Алессандро или с тобой. – Он посмотрел на нее, а из его голубых глаз все еще текли слезы. – Ты мне как сестра. Амадео был моим лучшим другом. Ради Бога. Уезжай. Ты могла бы поехать в Париж.
– Но что мне там делать? Там больше никого нет. Ни дедушки, ни родителей. И если эти люди могут сделать это со мной здесь, то им ничего не стоит совершить это и во Франции. Почему бы мне не найти уединенное место здесь, в провинции, может быть, неподалеку от Рима? Если никто не будет знать, где я, то нет никакой разницы.
Но теперь Бернардо уже сердито посмотрел на нее:
– Не начинай играть в старые игры. Убирайся, черт подери! Сейчас же! Поезжай куда-нибудь. Куда угодно. Но только не в предместье Рима, не в Милан и не во Флоренцию. Убирайся к черту на рога!
– Что ты предлагаешь? Нью-Йорк? – произнесла она с сарказмом. Потом вдруг замолчала, размышляя, а Бернардо наблюдал за ней, надеясь и моля Бога. Она молча кивнула в знак согласия, трезво посмотрела на него, а затем медленно встала с постели и пошла к телефону.
– Что ты делаешь?
Ее взгляд говорил, что ее не победили, что она не сдалась. Что еще остается надежда. Она не исчезнет на год. Она не позволит им прогнать ее из родного дома, отлучить от работы. Но она уедет. На некоторое время. Если это можно будет устроить. Ее глаза снова заблестели, когда она взяла трубку.
Глава 8
Высокая стройная блондинка с челкой, закрывающей один глаз, сидела в маленькой ярко-желтой комнате, печатая на машинке. У ее ног спал маленький коричневый кокер-спаниель, а вокруг было множество книг, цветов в горшках и горы бумаг. Семь или восемь пустых кофейных чашек, проверенные собакой, лежали перевернутыми, а на окне был приклеен плакат с видом Сан-Франциско. Она называла его своим видом. Вероятно, это был кабинет писательницы. Вставленные в рамки обложки ее последних пяти книг косо висели на противоположной стене среди так же криво развешанных фотографий яхты у причала в Монте-Карло, двух детей на пляже в Гонолулу, президента, принца и ребенка. Все они имели отношение к ее публикациям, любовникам или друзьям, за исключением ребенка, который был ее собственным. Дата на фотографии говорила о том, что она сделана пять лет назад.
Спаниель лениво пошевелился, наслаждаясь теплом нью-йоркской квартиры, и женщина за пишущей машинкой вытянула босые ноги и наклонилась погладить собаку.
– Подожди, Эшли. Я почти закончила. – Она схватила черную ручку и сделала несколько поспешных исправлений длинной изящной рукой без колец. В ее голосе явно слышался южный акцент жительницы Саванны. Этот голос напоминал о плантациях и званых вечерах, элегантных гостиных южан. Это был голос представительницы знатного рода. Леди. – Черт возьми! – Она вновь схватила ручку, вычеркнула половину страницы и стала неистово шарить по полу в поисках двух страниц, написанных час назад. Они где-то лежали: отпечатанные, переделанные и исправленные. Она переделывала книгу.
В тридцать лет ее фигура оставалась такой же, как в девятнадцать, когда она приехала в Нью-Йорк, чтобы стать манекенщицей, вопреки яростным протестам семьи. Она продержалась на этой работе год, ненавидя ее, но не признаваясь в этом никому, кроме своей любимой соседки по комнате, приехавшей из Рима, чтобы изучать американский дизайн. Как и Наташа, Изабелла приехала в Нью-Йорк на год. Но Наташа взяла в колледже академический отпуск на год, чтобы попытаться пожить самостоятельно. Это было совсем не то, чего хотели для нее родители. Выходцы из богатой южной аристократической семьи, но почти обнищавшие, они хотели, чтобы она окончила школу и вышла замуж за милого мальчика-южанина, чего вовсе не желала Наташа.
Единственное, чего ей хотелось в девятнадцать лет, это вырваться с Юга, попасть в Нью-Йорк, зарабатывать деньги и быть свободной.
Она действительно сделала деньги, работая манекенщицей, а затем журналисткой, не связанной с определенной редакцией. Она даже некоторое время была свободной. Пока не встретила Джона Уолкера, театрального критика, и не вышла за него замуж. Через год у них родился ребенок, а еще через год они развелись. Все, что у нее осталось, это великолепная фигура, потрясающая внешность, талант писательницы и пятнадцатимесячный ребенок. А пять лет спустя она написала пять романов и два киносценария и стала звездой в литературном мире.
Она переехала в большую удобную квартиру на Парк-авеню, устроила сына в частную школу, наняла экономку, выгодно вложила деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67