Когда родилась Аннабел, Алекс выглядела примерно так же, за исключением того, что тогда глаза ее светились от счастья. Взяв ее правую руку в свою, Сэм заметил, что левый бок и грудь у нее крепко забинтованы.
— Здравствуй, моя девочка, ну как ты? — Сэм явно чувствовал себя не в своей тарелке, а Алекс и не пыталась скрыть слез. В глазах ее был немой упрек.
— Где ты был, когда я проснулась?
Неужели она уже долго лежит здесь в полном одиночестве? Ведь она должна была проснуться не раньше семи.
— Врач сказал, что ты придешь в себя только поздно вечером. А я решил побыть с Аннабел и подумал, что тебе бы хотелось именно этого.
В какой-то степени это было правдой, но на самом деле он просто не хотел возвращаться сюда. И Алекс это понимала.
— Я здесь с четырех часов. Где ты был? — Страдания сделали ее безжалостной.
— Я был на работе, а потом поехал к Аннабел. Я уложил ее, а потом поехал сюда. — Он произнес эти слова таким невинным и легким тоном, как будто он не мог появиться в больнице ни на минуту раньше.
— Почему ты мне не позвонил?
— Я думал, что ты спишь, — нервно ответил он.
Алекс посмотрела на мужа, и шлюзы открылись. Она плакала так, как будто никогда не сможет остановиться. Питер Герман зашел к ней после того, как она проснулась, и рассказал ей все про опухоль, про мастэктомию, про риск и опасность, про лимфатические узлы, которые он тоже частично удалил, про свои надежды на то, что, поскольку края опухоли были чистыми, можно было надеяться на ее локальный характер, про то, что через четыре недели начнется курс химиотерапии. Алекс подумала, что жизнь ее кончена. Потеряв грудь, она все еще могла потерять жизнь. Сейчас ее изуродовали, а в течение последующего полугода она будет ощущать себя безнадежно больной от химии. Может быть, у нее выпадут волосы, а после того как лечение закончится, она скорее всего не сможет иметь детей. Сейчас у нее было такое ощущение, что все пропало — в том числе и ее семейная жизнь.
Сэм даже не сидел рядом с ней, когда она пришла в себя. Он не присутствовал при ее разговоре с доктором, когда он сообщал ей эти чудовищные новости. Герман не захотел ждать с этим разговором, не захотел, чтобы она беспокоилась и задавала себе вопросы, чтобы сама обнаружила, что осталась без груди, или услышала это от медсестер. Он принадлежал к тем врачам, которые предпочитают говорить своим пациентам всю правду, что он и сделал. Алекс казалось, что он ее просто убил.
А Сэм никак не помог ей и не поддержал ее.
— Я осталась с одной грудью, — продолжала она говорить сквозь слезы, — у меня рак…
Сэм молча слушал ее, держа в объятиях, и тоже плакал. Он чувствовал, что не в силах справиться со всем этим.
— Мне так жаль… но все будет хорошо. Герман говорит, что удалил очаг.
— Но он не знает этого точно, — всхлипнула Алекс. — И потом, мне скорее всего придется пройти курс химиотерапии.
Я не хочу этого. Я хочу умереть.
— Ты не умрешь, — резко ответил Сэм. — Даже и не заикайся об этом.
— Почему? Интересно, что ты почувствуешь, когда посмотришь на мое тело?
— Мне станет очень горько, — честно сказал он, заставив ее заплакать еще сильнее. — Мне очень тебя жаль.
Это прозвучало так, как будто это была не его проблема, а, только ее. Сэму действительно было очень жаль свою жену, но он не хотел делить с ней этот груз. Когда его мать заболела раком, его отца это в конце концов свело в могилу. Нет, с ним этого не произойдет. В его сознании эти две смерти были связаны, и сейчас он боролся за собственное выживание.
— Ты больше никогда меня не захочешь, — вздохнула Алекс. Она сейчас была озабочена менее важными проблемами, чем он.
— Не говори глупостей. А как же «голубые» дни? — Сэму хотелось заставить ее улыбнуться, но ей стало только хуже, и она посмотрела на него с болью в глазах.
— Никаких «голубых» дней больше не будет. После химии я могу стать бесплодной. Чтобы не было рецидивов, мне нельзя беременеть в течение пяти лет. А через пять лет я буду слишком стара для того, чтобы иметь ребенка.
— Перестань видеть все в таком мрачном свете. Лучше попытайся расслабиться и увидеть в этом положительные стороны, — сказал Сэм, имитируя оптимизм, которого вовсе не испытывал. Но провести Алекс было нельзя.
— Какие положительные стороны? Ты что, с ума сошел?
— Герман говорит, что удаление груди может означать спасение твоей жизни. Это чертовски важно, — твердо сказал Сэм.
— А что бы ты, интересно, почувствовал, если бы потерял одно из своих яичек?
— Это было бы ужасно, так же как и то, что произошло с тобой. Я, как и ты, не хотел бы терять кусок своего тела. Но мы должны учиться видеть в этом хорошее.
Сэм пытался как-то скрасить ситуацию, но до Алекс его доводы не доходили.
— Ничего хорошего в этом нет. Есть я, твоя больная жена. В ближайшие шесть-семь месяцев мне будет трудно даже двигаться, я изуродована до конца своих дней и никогда не смогу иметь детей. И кроме всего прочего, болезнь может дать рецидивы.
— Что ты еще придумаешь, чтобы вогнать себя в депрессию? Как насчет геморроя и простатита? Ради Бога, Алекс, я знаю, что все это ужасно, но не воспринимай это как конец света.
— Это и есть конец света. И не учи меня, как ко всему этому относиться. Сейчас ты уйдешь отсюда и окажешься дома.
Ты завтра увидишь Аннабел, а я нет. Ты весь год будешь чувствовать себя превосходно, а когда ты завтра утром посмотришь в зеркало, ты не обнаружишь никаких изменений. А в моей жизни изменилось все. Так что не надо говорить мне, как мне воспринимать свое положение. Тебе этого не понять.
Алекс кричала на него, и Сэм поймал себя на том, что никогда не видел ее такой жалкой и такой злой.
— Я знаю. Но у тебя есть я, есть Аннабел, и ты так же красива, как и прежде. У тебя остается твоя работа и вообще все, что имеет ценность. Да, ты осталась без одной груди. Но ты могла попасть в аварию или родиться калекой. Ты не должна позволить этому разрушить твою душу. Ты не имеешь на это права.
— Я, черт возьми, имею право делать то, что я хочу. Оставь свои красивые слова.
— Тогда чего же ты от меня хочешь? — спросил вконец измученный Сэм, не зная, что сказать ей. Он не обладал способностью утешать; кроме того, он находился в таком месте и в такой ситуации, в которые он меньше всего на свете хотел бы попасть.
— Я хочу реальности, хочу симпатии. В последние две недели, когда я говорила тебе о том, что это может произойти, ты даже не слушал меня. Тебе не хотелось знать, как я себя чувствую, насколько я испугана тем, что меня ждало. Ты просто говорил банальности и вешал мне на уши лапшу. Да ты даже не соизволил появиться, когда врач рассказывал мне о моем диагнозе! Ты был на работе, проворачивал свои сделки, а потом поехал домой и смотрел этот идиотский ящик вместе с нашей дочерью, так что ты не имеешь морального права рассказывать мне, что я должна чувствовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109