В процессе беседы все напиваются. А заканчивается тем, что хочется пить до утра, а денег нет. Исторические книжки – страшная отрава. Они внушают человеку, что он, во-первых, «наследник», а во-вторых, постоянно что-то кому-то должен».
– Против чего, сын, ты протестуешь?
– А что у вас есть?
– Не понимаю…
– Извини. Я не протестую. Я катаюсь. Просто катаюсь.
– Вы разрушаете мир.
– А чего его сохранять? Все вранье, кроме Стаи. Я старее вас, родители. Я прожил миллион лет. Я видел все. Я думаю, жить ли еще один миллион годов? Всегда одно и то же.
– Неужели ты не замечаешь в людях доброты?
– Добра нет. Зла тоже нет. Вообще ничего нет. Где-то есть истина, но человек никогда ее не узнает. Вместо истины человек изобрел крест, воткнул в землю и бродит вокруг.
– Ты не веришь в правду, сын? Не для того я тебя воспитывал…
– Нет правды нет лжи. Где-то, в моем разуме, пробираясь сквозь замусоренные воспитанием и обучением коридоры, бродит истина. Лишь бы она никогда не выползла на свет. Вселенское разочарование хуже атомной войны. Должное – это инстинкт выживания. Выживать лучше в небольшой компании себе подобных.
– Вот ты и прибился к Стае…
– Потому что большая компания выживалыциков называется «армия», и командуют ею толстые придурки в загнутых к небу огромных фуражках. Армия не хочет выживать. Армия хочет убить дураков-командиров, выпить и – к теплым бабам.
Мама собирает посуду и выходит, чтобы вернуться с обязательным чаем, лимоном и рафинадом в вечной хрустальной сахарнице с металлическим ободком.
Она отворачивается, чтобы Кей не видел материнских слез.
– Ты редко нас навещаешь, – отец протирает очки маленькой замшевой тряпочкой с аккуратно подбитыми краями. Его руки дрожат. – Она ждет тебя каждый праздник. Готовит, суетится… Потом плачет, когда понимает, что ты снова забыл нас. Закрывается в комнате и звонит подругам. Тем, кто еще жив… Я делаю вид, что не прислушиваюсь. Она рассказывает, что приходил сын и мы всей семьей весело отмечали праздник. Еду относит соседям, у них большая родня: дети, внуки… Кстати, все они живут вместе, дружно.
Потом отец напомнил Кею вехи его, Кея, биографии: школа, институт, армия, контракты, курсы и тренировки, войны в близких к экватору странах… Он зачитывает отрывки из писем, а Кей вспоминает, что творилось вокруг него на самом деле, когда он сочинял бодрые, полные боевого настроя послания. Отец припомнил журналистские попытки Кея и то, как скоропостижно тот бросил этим заниматься.
Отец листал семейный альбом, и перед глазами Кея возникал Покер, храпящий на диване. Кей искоса посматривал на фото и видел себя, наголо бритого, с тощей шеей, торчащей из воротника жесткой армейской куртки.
Родители не понимают Кея. «Неудивительно, я сам себя с трудом понимаю. Кажется, если я умру, то это умру не я. А я просто постою в стороне и понаблюдаю за процессом».
– Было время, я лично выступал за строительство в окрестностях Города большой трассы для водителей двухколесных средств транспорта, – отец принялся за старое. – Чтобы вы катались, никому не мешая.
Кей взрывается:
– Вам байкеры что, белка в колесе? Ты знаешь наш лозунг: «Землю – крестьянам! Воду – матросам! Водку – народу! Небо – наркоманам! Дороги – байкерам!»
– А чем плоха езда по кругу? – недоумевает отец. – Это – как жизнь.
Кей на секунду немеет. Он понимает, что отца не изменить. Отец горячится и настаивает:
– Твоя банда…
– Стая.
– Не важно. Вы существуете неофициально. Вас никто не разрешал…
Кей дождался знакомой фразы и развеселился:
– Что такое «официально»? То, что приятно большинству? Тогда самая большая банда – государство. Оно никому не нравится.
– Что-то говорит мне, что ты не всегда действуешь по закону, – понизив голос, сообщает отец, оглянувшись на кухню. – Я не знаю, чем ты занимаешься, но…
У Кея готов ответ:
– Ты не говорил так, когда сына отправили убивать незнакомых ему людей в тридесятые царства. Я разрезал пленным языки вдоль, если они сообщали неверные сведения. Мне казалось, что это – справедливое наказание за ложь. Теперь, когда все изменилось в очередной раз, я вспоминаю и думаю: как им живется с раздвоенным языком? Они меня вспоминают каждый раз, пытаясь заговорить. От их ненависти мне иногда нехорошо.
Отец ссылается на сложность исторического момента и неизбежность военных конфликтов. Он в который раз раскрывает газету, шуршание которой раздражает Кея. Отец ссылается на мнение «государственной элиты».
– Отец, только бедный умом человек рад, что его причисляют к «элите». Он что, лошадь?
– При чем здесь лошади? – Отец взволнованно вскакивает.
Он ходит по комнате, и Кей отмечает с горечью, как сильно он сдал, пригнулся к земле.
– Да, отец, мне нравятся те, кто разводит лошадей, доит коров и стреляет с крыльца в темноту на подозрительный шум, даже не спрашивая, кто идет. Хорошие люди. Они выживут и продолжат род на своей земле.
Отец снимает с полки толстый справочник и находит нужную статью:
– Ты носишь на рукаве флаг американских конфедератов. А знаешь, что их конституция навеки узаконила рабство? Ты хочешь, чтобы все люди стали рабами?
– Не все.
Отец теряет дар речи и называет Кея страшными словами, среди которых «нацист» – самое мягкое.
– Не знаю я никакой нации. Есть Стая. Есть вожак. Он говорит, и он же отвечает. Если что не так – мы его съедим. Гармония духа и тела!
Вернулась мама с чаем и приняла участие в споре поколений. Ее, как медика-профессионала, врача «скорой» на покое, интересует: отчего становятся байкером? Что так тянет тысячи молодых и не очень молодых людей срочно свернуть себе шею? Нет ли здесь следов вирусной инфекции? Или это – наследственное? Тогда допустимо существование байкерского гена.
Мама произнесла имя своего отца, и Кей моментально вспомнил лихого деда – первого мотоциклиста в маленьком черноморском городке. Дед был докой по моторам, и его частенько вытаскивали по ночам из постели. Машина «органов» мчала его на озеро Рица готовить катера к приезду Самого. Во время Самой Большой Войны дед не покидал заставу на турецкой границе. Имея за душой четыре класса, он свободно трепался на восьми языках, выучив их все в порту на слух. При таинственных обстоятельствах дед разжился английским байком «Нортон» и гонял на нем по серпантину, счастливо избегая аварий, пугая птицу удод и местных долгоногих поросят. Удалой бабник, веселый барабанщик на танцах и неутомимый центровой футбольной команды порта. Он успел сыграть десяток ролей в местном театре, а в бане мылся жесткой рыбачьей сетью. Почуяв зуд в плечах, терся о дверной косяк, словно медведь о сосну. Отчаянного гуляку дружки приносили домой на плечах, на манер раненного в бою командира римского легиона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– Против чего, сын, ты протестуешь?
– А что у вас есть?
– Не понимаю…
– Извини. Я не протестую. Я катаюсь. Просто катаюсь.
– Вы разрушаете мир.
– А чего его сохранять? Все вранье, кроме Стаи. Я старее вас, родители. Я прожил миллион лет. Я видел все. Я думаю, жить ли еще один миллион годов? Всегда одно и то же.
– Неужели ты не замечаешь в людях доброты?
– Добра нет. Зла тоже нет. Вообще ничего нет. Где-то есть истина, но человек никогда ее не узнает. Вместо истины человек изобрел крест, воткнул в землю и бродит вокруг.
– Ты не веришь в правду, сын? Не для того я тебя воспитывал…
– Нет правды нет лжи. Где-то, в моем разуме, пробираясь сквозь замусоренные воспитанием и обучением коридоры, бродит истина. Лишь бы она никогда не выползла на свет. Вселенское разочарование хуже атомной войны. Должное – это инстинкт выживания. Выживать лучше в небольшой компании себе подобных.
– Вот ты и прибился к Стае…
– Потому что большая компания выживалыциков называется «армия», и командуют ею толстые придурки в загнутых к небу огромных фуражках. Армия не хочет выживать. Армия хочет убить дураков-командиров, выпить и – к теплым бабам.
Мама собирает посуду и выходит, чтобы вернуться с обязательным чаем, лимоном и рафинадом в вечной хрустальной сахарнице с металлическим ободком.
Она отворачивается, чтобы Кей не видел материнских слез.
– Ты редко нас навещаешь, – отец протирает очки маленькой замшевой тряпочкой с аккуратно подбитыми краями. Его руки дрожат. – Она ждет тебя каждый праздник. Готовит, суетится… Потом плачет, когда понимает, что ты снова забыл нас. Закрывается в комнате и звонит подругам. Тем, кто еще жив… Я делаю вид, что не прислушиваюсь. Она рассказывает, что приходил сын и мы всей семьей весело отмечали праздник. Еду относит соседям, у них большая родня: дети, внуки… Кстати, все они живут вместе, дружно.
Потом отец напомнил Кею вехи его, Кея, биографии: школа, институт, армия, контракты, курсы и тренировки, войны в близких к экватору странах… Он зачитывает отрывки из писем, а Кей вспоминает, что творилось вокруг него на самом деле, когда он сочинял бодрые, полные боевого настроя послания. Отец припомнил журналистские попытки Кея и то, как скоропостижно тот бросил этим заниматься.
Отец листал семейный альбом, и перед глазами Кея возникал Покер, храпящий на диване. Кей искоса посматривал на фото и видел себя, наголо бритого, с тощей шеей, торчащей из воротника жесткой армейской куртки.
Родители не понимают Кея. «Неудивительно, я сам себя с трудом понимаю. Кажется, если я умру, то это умру не я. А я просто постою в стороне и понаблюдаю за процессом».
– Было время, я лично выступал за строительство в окрестностях Города большой трассы для водителей двухколесных средств транспорта, – отец принялся за старое. – Чтобы вы катались, никому не мешая.
Кей взрывается:
– Вам байкеры что, белка в колесе? Ты знаешь наш лозунг: «Землю – крестьянам! Воду – матросам! Водку – народу! Небо – наркоманам! Дороги – байкерам!»
– А чем плоха езда по кругу? – недоумевает отец. – Это – как жизнь.
Кей на секунду немеет. Он понимает, что отца не изменить. Отец горячится и настаивает:
– Твоя банда…
– Стая.
– Не важно. Вы существуете неофициально. Вас никто не разрешал…
Кей дождался знакомой фразы и развеселился:
– Что такое «официально»? То, что приятно большинству? Тогда самая большая банда – государство. Оно никому не нравится.
– Что-то говорит мне, что ты не всегда действуешь по закону, – понизив голос, сообщает отец, оглянувшись на кухню. – Я не знаю, чем ты занимаешься, но…
У Кея готов ответ:
– Ты не говорил так, когда сына отправили убивать незнакомых ему людей в тридесятые царства. Я разрезал пленным языки вдоль, если они сообщали неверные сведения. Мне казалось, что это – справедливое наказание за ложь. Теперь, когда все изменилось в очередной раз, я вспоминаю и думаю: как им живется с раздвоенным языком? Они меня вспоминают каждый раз, пытаясь заговорить. От их ненависти мне иногда нехорошо.
Отец ссылается на сложность исторического момента и неизбежность военных конфликтов. Он в который раз раскрывает газету, шуршание которой раздражает Кея. Отец ссылается на мнение «государственной элиты».
– Отец, только бедный умом человек рад, что его причисляют к «элите». Он что, лошадь?
– При чем здесь лошади? – Отец взволнованно вскакивает.
Он ходит по комнате, и Кей отмечает с горечью, как сильно он сдал, пригнулся к земле.
– Да, отец, мне нравятся те, кто разводит лошадей, доит коров и стреляет с крыльца в темноту на подозрительный шум, даже не спрашивая, кто идет. Хорошие люди. Они выживут и продолжат род на своей земле.
Отец снимает с полки толстый справочник и находит нужную статью:
– Ты носишь на рукаве флаг американских конфедератов. А знаешь, что их конституция навеки узаконила рабство? Ты хочешь, чтобы все люди стали рабами?
– Не все.
Отец теряет дар речи и называет Кея страшными словами, среди которых «нацист» – самое мягкое.
– Не знаю я никакой нации. Есть Стая. Есть вожак. Он говорит, и он же отвечает. Если что не так – мы его съедим. Гармония духа и тела!
Вернулась мама с чаем и приняла участие в споре поколений. Ее, как медика-профессионала, врача «скорой» на покое, интересует: отчего становятся байкером? Что так тянет тысячи молодых и не очень молодых людей срочно свернуть себе шею? Нет ли здесь следов вирусной инфекции? Или это – наследственное? Тогда допустимо существование байкерского гена.
Мама произнесла имя своего отца, и Кей моментально вспомнил лихого деда – первого мотоциклиста в маленьком черноморском городке. Дед был докой по моторам, и его частенько вытаскивали по ночам из постели. Машина «органов» мчала его на озеро Рица готовить катера к приезду Самого. Во время Самой Большой Войны дед не покидал заставу на турецкой границе. Имея за душой четыре класса, он свободно трепался на восьми языках, выучив их все в порту на слух. При таинственных обстоятельствах дед разжился английским байком «Нортон» и гонял на нем по серпантину, счастливо избегая аварий, пугая птицу удод и местных долгоногих поросят. Удалой бабник, веселый барабанщик на танцах и неутомимый центровой футбольной команды порта. Он успел сыграть десяток ролей в местном театре, а в бане мылся жесткой рыбачьей сетью. Почуяв зуд в плечах, терся о дверной косяк, словно медведь о сосну. Отчаянного гуляку дружки приносили домой на плечах, на манер раненного в бою командира римского легиона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97