Поняла, какое действие производила на мужчин, почему так жадно смотрели на нее рыцари при дворе отца, почему с такой силой вожделели ее и Шарль, и предводитель разбойников, поняла причину безумной любви и похоти Эдмунда и Гая. Точно так же вели себя мужчины по отношению к ее матери. Она дочь Изольды де Борегар, и эти люди… семья Изольды… ее семья… собирается найти для нее то же применение, что и для матери. Использовать те же колдовские чары, что были присущи ее матери.
И вся любовь, которую питали к ней мужчины, неожиданно показалась чем-то нечистым, запачканным, потускневшим, как позеленевшая старая медь. Ведь она произрастала из полусгнивших корней лжи, греха и мерзости. Она чувствовала себя точно так же, как много лет назад, когда Гай де Жерве открыл, что Джон Гонт ее отец. То же самое отчаяние, недоумение, душевная боль человека, обманутого и обездоленного. Только на этот раз рядом не было никого понимающего и любящего, кому она могла бы поплакаться. Кому безгранично доверяла.
И она уже не ребенок. Теперь слезы и жалобы не помогут, и ей ни к чему всемогущий опекун, способный заставить ее понять окружающий мир. С годами у нее появились стержень, собственная сердцевина, суть и сущность, и Магдалена, глядя на этих так похожих на нее людей, твердивших, что она одна из них и станет выполнять их гнусные приказы только потому, что это делала мать, цеплялась за этот стержень. За свою решимость. Она отвергнет их притязания.
— Нет! — воскликнула Магдалена и с криком отпрянула, когда кинжал вонзился в самый край стола, в дюйме от ее живота.
— Вынь и передай мне, — с прежним спокойствием велел Бертран.
Она повиновалась, потому что не могла иначе, и, вытянув лезвие, переливавшееся серебром в свете свечи, послала на противоположный конец стола.
— Знаешь, племянница, наступает время, когда я устаю от игры, — почти небрежно бросил Бертран полируя рукавом рубиновый глаз змеи, — и начинаю действовать всерьез. Так что берегись.
— У меня есть муж, — дрожащим голосом начала Магдалена.
— Эдмунд де Брессе мертв, — вмешался Шарль. Все это время он стоял у нее за спиной, но теперь обошел вокруг стола, чтобы лучше видеть ее лицо.
— Ты знаешь, что он мертв. Бросил вызов твоему любовнику, человеку, который осквернил его брачную постель. У такого поединка может быть только один исход.
— Гай де Жерве никогда не причинит Эдмунду зла намеренно, — с абсолютной уверенностью возразила Магдалена и ощутила, как насторожились родственники. На это они вряд ли рассчитывали, и к Магдалене вновь вернулась храбрость. Она осмелела настолько, что в голос вкрались нотки презрения. — Даже если он и обесчестил Эдмунда, все равно никогда не отнимет у него жизнь.
— Что за вздор! — воскликнул Шарль, но все расслышали неуверенность в его тоне. — Какой у него выбор? Он куда сильнее и опытнее!
Магдалена встретилась с ним глазами.
— Не знаю, какой он сделает выбор, но думаю, скорее предпочтет умереть сам, чем пролить кровь Эдмунда.
Она говорила чистую правду, как бы больно ей при этом ни становилось, и ее убежденность было невозможно опровергнуть.
Тишина вдруг стала другой, более напряженной, почти обвиняющей. И Шарлю явно было не по себе.
— Гонец с подтверждением еще не вернулся? — спросил Бертран.
— Пока нет, — пробормотал Шарль. — Должно быть, его что-то задержало. Но в исходе не может быть никаких сомнений. Ни один человек не захочет погибнуть ради другого.
Усилием воли он ухитрился выглядеть бесстрастным.
— Где тебе представить такое! — пренебрежительно бросила Магдалена, оглядывая сидевших за столом. Она вдруг забыла свой страх, охваченная брезгливым отвращением и уверенностью, что, хотя ее связывают с этими людьми кровные узы, они ничто по сравнению с теми, что роднят ее с лордом Беллером, Гаем де Жерве, Эдмундом и Джоном Гонтом. Теми, которые основаны на их общих законах чести и порядочности, абсолютно точного осознания того, что правильно и честно, а что подло и грешно, что люди в основном предпочитают хорошее плохому, даже в ущерб собственным целям. — Никто из вас не способен это понять, — устало бросила она. — Потому что само понятие благородства вам недоступно, потому что…
Кинжал вонзился в дверь за ее спиной, просвистев мимо уха, так близко, что Магдалена ощутила дуновение воздуха, так близко, что загорелась щека и правое веко непроизвольно дернулось при мысли о том, что могло случиться.
К горлу подступила тошнота. Потрясение оказалось так велико, что Магдалена побоялась согнуться в приступе рвоты. Но она поборола дурноту, крепко сомкнув веки и стараясь не представлять себе правую сторону своего лица, начисто срезанную клинком, поглощенная внутренней борьбой за обретение прежнего спокойствия. Сейчас самое главное — взять себя в руки, подавить рвотные спазмы и предательскую дрожь рук и коленей, безумный стук сердца.
Ее лицо приняло серый оттенок, сомкнутые губы посинели, и мужчины с нескрываемым интересом наблюдали за ее попытками вернуть самообладание. Всем им был знаком страх перед кинжалом, даже тем, кто успел привыкнуть к подобным сценам и знал ужасы и жестокости войны и боль ран.
Когда она, выйдя победительницей из своего поединка с инстинктом самосохранения, вновь открыла глаза, во взглядах ее мучителей светился некий намек на уважение. Но тут вновь заговорил Бертран, и, судя по его речам, никто не смог бы заподозрить его в столь недостойном чувстве к племяннице.
— Дочь Изольды, отныне ты принадлежишь к семье своей матери. Займешь ее место и будешь делать то, что делала она. Отбросишь все былые обязательства. Твой кузен Шарль выразил желание научить тебя покорности и послушанию своим родственникам. Как только гонец привезет подтверждение гибели твоего мужа, ты обвенчаешься с кузеном. Ну а пока… — Он многозначительно глянул на д'Ориака и пожал плечами. — Пока мы оставляем дело на усмотрение Шарля. Пусть поступает так, как считает нужным.
Магдалена в немой тоске покачала головой. Предыдущая сцена потребовала от нее такого напряжения, что страх перед Шарлем как бы потускнел перед необходимостью выстоять, остаться верной своим принципам, отвергнуть то клеймо, которое они пытались наложить на нее. Но теперь она с новой силой осознала весь ужас своего положения. Здесь у нее нет ни прав, ни защитника. Она во власти кузена, и тому дано разрешение использовать эту власть, как он пожелает.
Она посмотрела на Шарля, и тот прочел панический страх в ее взгляде. Его же собственный светился хорошо знакомой похотью и спокойным удовлетворением человека, цель которого близка.
— Я никогда не поклянусь в верности этой семье, — едва слышно прошептала она, сумев превозмочь боязнь.
— Твоему кузену придется тебя переубедить, — пояснил Бертран скучающе, словно весь этот спор ему надоел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
И вся любовь, которую питали к ней мужчины, неожиданно показалась чем-то нечистым, запачканным, потускневшим, как позеленевшая старая медь. Ведь она произрастала из полусгнивших корней лжи, греха и мерзости. Она чувствовала себя точно так же, как много лет назад, когда Гай де Жерве открыл, что Джон Гонт ее отец. То же самое отчаяние, недоумение, душевная боль человека, обманутого и обездоленного. Только на этот раз рядом не было никого понимающего и любящего, кому она могла бы поплакаться. Кому безгранично доверяла.
И она уже не ребенок. Теперь слезы и жалобы не помогут, и ей ни к чему всемогущий опекун, способный заставить ее понять окружающий мир. С годами у нее появились стержень, собственная сердцевина, суть и сущность, и Магдалена, глядя на этих так похожих на нее людей, твердивших, что она одна из них и станет выполнять их гнусные приказы только потому, что это делала мать, цеплялась за этот стержень. За свою решимость. Она отвергнет их притязания.
— Нет! — воскликнула Магдалена и с криком отпрянула, когда кинжал вонзился в самый край стола, в дюйме от ее живота.
— Вынь и передай мне, — с прежним спокойствием велел Бертран.
Она повиновалась, потому что не могла иначе, и, вытянув лезвие, переливавшееся серебром в свете свечи, послала на противоположный конец стола.
— Знаешь, племянница, наступает время, когда я устаю от игры, — почти небрежно бросил Бертран полируя рукавом рубиновый глаз змеи, — и начинаю действовать всерьез. Так что берегись.
— У меня есть муж, — дрожащим голосом начала Магдалена.
— Эдмунд де Брессе мертв, — вмешался Шарль. Все это время он стоял у нее за спиной, но теперь обошел вокруг стола, чтобы лучше видеть ее лицо.
— Ты знаешь, что он мертв. Бросил вызов твоему любовнику, человеку, который осквернил его брачную постель. У такого поединка может быть только один исход.
— Гай де Жерве никогда не причинит Эдмунду зла намеренно, — с абсолютной уверенностью возразила Магдалена и ощутила, как насторожились родственники. На это они вряд ли рассчитывали, и к Магдалене вновь вернулась храбрость. Она осмелела настолько, что в голос вкрались нотки презрения. — Даже если он и обесчестил Эдмунда, все равно никогда не отнимет у него жизнь.
— Что за вздор! — воскликнул Шарль, но все расслышали неуверенность в его тоне. — Какой у него выбор? Он куда сильнее и опытнее!
Магдалена встретилась с ним глазами.
— Не знаю, какой он сделает выбор, но думаю, скорее предпочтет умереть сам, чем пролить кровь Эдмунда.
Она говорила чистую правду, как бы больно ей при этом ни становилось, и ее убежденность было невозможно опровергнуть.
Тишина вдруг стала другой, более напряженной, почти обвиняющей. И Шарлю явно было не по себе.
— Гонец с подтверждением еще не вернулся? — спросил Бертран.
— Пока нет, — пробормотал Шарль. — Должно быть, его что-то задержало. Но в исходе не может быть никаких сомнений. Ни один человек не захочет погибнуть ради другого.
Усилием воли он ухитрился выглядеть бесстрастным.
— Где тебе представить такое! — пренебрежительно бросила Магдалена, оглядывая сидевших за столом. Она вдруг забыла свой страх, охваченная брезгливым отвращением и уверенностью, что, хотя ее связывают с этими людьми кровные узы, они ничто по сравнению с теми, что роднят ее с лордом Беллером, Гаем де Жерве, Эдмундом и Джоном Гонтом. Теми, которые основаны на их общих законах чести и порядочности, абсолютно точного осознания того, что правильно и честно, а что подло и грешно, что люди в основном предпочитают хорошее плохому, даже в ущерб собственным целям. — Никто из вас не способен это понять, — устало бросила она. — Потому что само понятие благородства вам недоступно, потому что…
Кинжал вонзился в дверь за ее спиной, просвистев мимо уха, так близко, что Магдалена ощутила дуновение воздуха, так близко, что загорелась щека и правое веко непроизвольно дернулось при мысли о том, что могло случиться.
К горлу подступила тошнота. Потрясение оказалось так велико, что Магдалена побоялась согнуться в приступе рвоты. Но она поборола дурноту, крепко сомкнув веки и стараясь не представлять себе правую сторону своего лица, начисто срезанную клинком, поглощенная внутренней борьбой за обретение прежнего спокойствия. Сейчас самое главное — взять себя в руки, подавить рвотные спазмы и предательскую дрожь рук и коленей, безумный стук сердца.
Ее лицо приняло серый оттенок, сомкнутые губы посинели, и мужчины с нескрываемым интересом наблюдали за ее попытками вернуть самообладание. Всем им был знаком страх перед кинжалом, даже тем, кто успел привыкнуть к подобным сценам и знал ужасы и жестокости войны и боль ран.
Когда она, выйдя победительницей из своего поединка с инстинктом самосохранения, вновь открыла глаза, во взглядах ее мучителей светился некий намек на уважение. Но тут вновь заговорил Бертран, и, судя по его речам, никто не смог бы заподозрить его в столь недостойном чувстве к племяннице.
— Дочь Изольды, отныне ты принадлежишь к семье своей матери. Займешь ее место и будешь делать то, что делала она. Отбросишь все былые обязательства. Твой кузен Шарль выразил желание научить тебя покорности и послушанию своим родственникам. Как только гонец привезет подтверждение гибели твоего мужа, ты обвенчаешься с кузеном. Ну а пока… — Он многозначительно глянул на д'Ориака и пожал плечами. — Пока мы оставляем дело на усмотрение Шарля. Пусть поступает так, как считает нужным.
Магдалена в немой тоске покачала головой. Предыдущая сцена потребовала от нее такого напряжения, что страх перед Шарлем как бы потускнел перед необходимостью выстоять, остаться верной своим принципам, отвергнуть то клеймо, которое они пытались наложить на нее. Но теперь она с новой силой осознала весь ужас своего положения. Здесь у нее нет ни прав, ни защитника. Она во власти кузена, и тому дано разрешение использовать эту власть, как он пожелает.
Она посмотрела на Шарля, и тот прочел панический страх в ее взгляде. Его же собственный светился хорошо знакомой похотью и спокойным удовлетворением человека, цель которого близка.
— Я никогда не поклянусь в верности этой семье, — едва слышно прошептала она, сумев превозмочь боязнь.
— Твоему кузену придется тебя переубедить, — пояснил Бертран скучающе, словно весь этот спор ему надоел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107