— Я не умираю, — снова донесся шепот с кровати. — И не умру…
— Пошлите за отцом Вивьеном. Пусть подождет в коридоре, на случай если возникнет необходимость. А ты, повитуха, уходи.
Гай сам не знал, что заставило его так сказать. Просто ощущал, что поступает правильно. Но теперь немного растерялся. Магдалена снова погрузилась в свой сумеречный мир. Его руки дрожали от потребности помочь ей, а душа холодела в тоске при виде искаженного лица, из которого, казалось, ушла вся жизнь.
— Я иду в церковь! — неожиданно воскликнул он. Там, у алтаря, он на коленях переждет эти страшные часы. — Пошлите за мной немедленно, если…
Он не договорил. Не мог высказать вслух то, что сковало льдом его сердце. То, что казалось неизбежным. Это любящее, страстное, своевольное создание скоро покинет мир живых, оставив Гая одного в безбрежной пустыне скорби, как уже было однажды.
Он уже подошел к двери, когда за спиной началась какая-то странная суета. Все еще держась за ручку, он обернулся. Эрин и Марджери наклонились над изножьем кровати.
— Что там?
Его голос прозвучал неестественно тонко и хрипло в комнате, где напряженное ожидание сменило унылую безнадежность бездействия.
— Ребенок… головка показалась, господин. Но госпожа не может ему помочь. Она ушла от нас.
— Нет!
Он ринулся обратно, бросился на колени у изголовья и коснулся холодного неподвижного лица.
— Этого не может быть!
Его пальцы провели по ее губам, замерли… Он не ошибся. Кожи коснулось легчайшее дыхание.
— Она не умерла, — тихо сказал он и смолк, услышав слабый, прерывистый крик. Глаза Магдалены открылись, и Гай, к своей радости, заметил искорку сознания в исполненных боли глубинах.
— Кончилось… — все, что сумела выдавить она.
— Девочка, господин, — сообщила Эрин, держа что-то на руках. — Маленькая, но, похоже, выживет, даже после таких тяжелых родов.
Гай встал и воззрился на свою голенькую, лежавшую на одеяле дочь. Такое жалкое, окровавленное, сморщенное создание причинило Магдалене несказанные муки!
Покачав головой, он осторожно прикрыл ребенка, прежде чем забрать у Эрин.
— Магдалена, вот твоя дочь. Он снова стал на колени и положил сверток ей на грудь.
— Здоровенькая? — Ее глаза опять открылись. С трудом приподняв руку, она дотронулась до малышки. — Она ведь восьмимесячная.
— Ты тоже родилась восьмимесячной, — вспомнил он, улыбаясь и придвигая ребенка к ее груди. — Так твой отец говорил.
Глаза слегка блеснули, словно это вроде бы неуместное откровение странным образом утешило ее, связав с младенцем, лежавшим на ее груди. Потом тонкие веки с голубыми жилками устало опустились, обмякшая рука сползла вниз. Зато щеки едва заметно порозовели. Собственно говоря, это трудно было назвать румянцем. Так, налет, преобразующий былой сероватый оттенок смерти в сладкий сон выздоровления.
— Господь милостив, — прошептала Эрин. — Если не начнется лихорадка, думаю, она поднимется… и ребенок тоже выживет.
— Мы должны умыть и переодеть ее, господин, — вмешалась Марджери, поднимая ребенка.
Гай словно впервые заметил, что женщины едва держатся на ногах. Обе провели у постели роженицы восемнадцать часов.
— За сегодняшний тяжкий труд я дам вам приданое, — пообещал он. — И за нежную заботу о госпоже… за вашу преданность.
Он говорил тихо, но с таким чувством, что обе чуть не прослезились.
— Нашу преданность нет нужды покупать, господин, — заметила Эрин.
— Верно, зато ее необходимо вознаградить, — возразил он, направляясь к двери. — Пошлите за мной, когда госпожа придет в себя и наберется сил.
Магдалена проспала много часов. Она не почувствовала, когда ее обтирали теплой водой, смывая родильную кровь, когда на постели меняли простыни, когда открывали окно пошире, избавляясь от неприятных запахов, не слышала плача ребенка и едва осознала, что девочку прикладывают к ее груди и белая, дающая жизнь жидкость потекла в жадный голодный , усердно тянувший за сосок ротик.
Она проснулась, когда уже садилось солнце. В комнате царили тишина и покой. Магдалена лениво повернула голову на подушке. Эрин и Марджери дружно посапывали, лежа на соломенных тюфяках у кровати. Рядом стояла деревянная колыбель, и рука Эрин бессильно лежала на перильцах, свидетельствуя о том, что служанка честно укачивала новорожденную, прежде чем сон ее одолел. Магдалена не видела, что творится в колыбели, но, к собственному удивлению, без всяких усилий повернулась на бок и, опершись на локоть, подняла голову с подушки. Ее глазам предстал маленький холмик под белым покрывалом, но, перегнувшись через край кровати, она заметила крохотную макушку, поросшую легким светлым пушком.
Мгновенно устав, она снова упала на подушки и улыбнулась. Если лежать очень смирно, она услышит дыхание младенца, прерываемое, правда, негромкими всхлипами и сопением, что поначалу встревожило Магдалену. Однако вскоре она успокоилась, уловив некий странный, непонятный, но все же определенный ритм. Ей хотелось взять малышку на руки, но недоставало сил. Как ни удивительно, но ужас недавних родов померк. О, она помнила бесконечное отчаяние нестерпимой боли, беспомощности, но это скорее была память разума, а не плоти.
Шум, доносившийся из колыбели, изменился, сопение превратилось в почмокиванье. Тонкий крик пронесся по комнате. Незнакомая до сих пор тревога стиснула сердце Магдалены. А жалобный крик все усиливался. Она попыталась встать, мучимая порывом дотянуться до ребенка, сделать все, чтобы его успокоить. Но Эрин, заспанно моргая, уже поднималась с пола.
— Тише, милая, — пробормотала она, принимаясь раскачивать колыбель.
— Дай ее мне, Эрин.
— А, вы проснулись, госпожа. Она проголодалась. — Эрин вынула девочку из колыбели. — И обмочилась. Давайте я сначала сменю пеленку.
— Не стоит, — ответила Магдалена, протягивая руки. — Не могу вынести ее плача.
Эрин наспех завернула мокрого младенца в простыню и протянула матери. Магдалена вложила сосок в крохотный открытый ротик, потрясенно глядя на ту, которой дала жизнь. Сжатый кулачок упирался в ее набухшую грудь. Крошка тянула губками сосок, хлюпала и, нечаянно выпустив, сразу закричала. Потом снова уткнулась в источник теплого молока и успокоилась. Щечки довольно раздувались.
— Где господин? — спросила Магдалена, отрывая взгляд от завораживающего зрелища. Она помнила, что он пришел в самый последний, самый страшный час ее мук, но память сохранила только смутное ощущение решимости, словно кто-то влил в нее силы, отогнав стоявшую у изголовья смерть. — Он видел своего ребенка?
— Да, госпожа. Послать за ним? Он велел позвать его, как только вы придете в себя.
— Так и сделай, но не прежде, чем мы с девочкой снова будем свежими и благоухающими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107