Одеты они были очень кокетливо, что уже могло навести меня на некоторые размышления, но где мне было разбираться в европейской социальной иерархии! Устремившись к этим таинственным особам, я стал расспрашивать их, как выйти к Сене. Не все из них вполне понимали меня; особые трудности в этом деле представляло произнесение слова "Seine" должным образом, то есть с глубоким носовым звуком. Дома, в процессе тренировки, я просто зажимал в таких случаях нос рукой, отчего мое французское произношение становилось почти идеальным. Здесь, к сожалению, прибегнуть к этому рецепту уже не было возможности. Разговоры и так получались слегка натянутыми, как ни старался я продемонстрировать всю отпущенную мне галантность и обходительность. Мои прелестные собеседницы почему-то всякий раз розовели, когда я обращался к ним "мадам", и, похоже, рады были поскорее от меня отделаться. Уже покинув их и направившись к кемпингу, я вдруг догадался, зачем они собрались ночью у дороги и каким ремеслом там промышляли. Тогда же я сообразил и то, что мне следовало именовать их "мадемуазель", как это принято в таких случаях; называя их "мадам", я как бы незаслуженно повышал их в чине. Мадам - это уже хозяйка, содержательница борделя, и обращаться так к "девушкам" любого возраста было то же самое, что говорить лейтенанту "господин полковник".
Обдумывая этот лингвистический казус, я вышел к палаточному городку, и вскоре устроился в нем на ночлег, заплатив за место на лужайке столько, что в другом, менее популярном городе, за эти деньги можно было разместиться в шикарном отеле. Уже засыпая, я неожиданно вспомнил, что двести лет назад, когда Петербург в очередной раз вознамерился стать столицей мира, именно здесь, в Булонском лесу, стояли наши войска; Париж тогда был дальней окраиной Российской Империи, как Кавказ, Финляндия или Калифорния. Ворочаясь в своей палатке, я вспоминал Пушкина, посетившего русский военный лагерь в Турции и даже принявшего участие в боевых действиях, думал о Батюшкове, бравшем Париж. Но историко-литературные ассоциации на этот раз занимали меня недолго; воображаемый гул сражений перешел в ритмичный, монотонный грохот, уводивший меня все дальше и дальше в беспамятство, пока глубокий и прочный сон не сковал мое сознание окончательно.
Наутро ярко светило солнце, и птицы щебетали в кустах вокруг меня. Выбравшись из палатки, я отправился в город в самом радужном расположении духа. Идти было неблизко, и по дороге я вспоминал Руссо, который, когда ему было шестнадцать лет, с таким же праздничным и беззаботным настроением шел из своей Швейцарии в Италию. Когда я увидел вдали светлые громады парижских зданий, сердце мое снова сделало перебой; но вчерашний восторг более не повторялся; я чувствовал только страстное нетерпение и желание поскорее погрузиться в огнедышащие недра величайшего европейского города. И этот город подхватил меня, закружив в мощном смерче своих домов и шпилей, газонов и набережных. Изнемогая от острого, тягучего наслаждения, я пил кофе на бульваре Капуцинов, сидя за плетеным столиком и украдкой разглядывая девушку напротив. Засмотревшись на нее, я даже забыл подсластить свой кофе и долго помешивал его серебряной ложечкой, держа нераспечатанную упаковку сахара в руке. Очнувшись от прямого, удивленного взгляда девушки, я зачем-то пробормотал французское извинение и уткнулся в свою чашку. Над прогретыми мостовыми тянуло дымом, как будто где-то далеко сжигали сухие листья, и, вдыхая этот запах, я чувствовал, что мое тело опять становится легким, воздушным, невесомым. Дрожь экзальтации охватывала меня исподволь, незаметно; мне хотелось сказать окружающим что-то приятное, сделать комплимент своей девушке, может быть, даже поцеловать ее. Сидя за одним столиком с этой юной парижанкой, среди ухоженных и благообразных французов, мирно и с явным удовольствием вкушающих свой поздний обед, я чувствовал себя небожителем на пиру.
Потом я снова отправился бродить по городу, который сверкал и переливался передо мной, как картинка из калейдоскопа, преображающаяся при каждом движении. Дома сменялись храмами, золоченые купола - современными модернистскими конструкциями. На набережной Сены я ел маслины из банки в компании какого-то запущенного художника, показывавшего мне свои этюды; пройдя через "парижских улиц ад", я снова оказывался на бульварах, тихих и пустынных; выйдя из церкви, я попадал в мраморный дворик, с шумным фонтаном посредине, у которого я долго сидел, слушая доносившееся через раскрытые двери гудение органа. Так прошло несколько дней; только тогда я вспомнил, что в Париже, кроме улиц и площадей, крыш и фасадов, есть еще и коллекции живописи, великолепные музеи, королевские дворцы и прочие занимательные вещи. Изначально я думал провести здесь несколько дней, после чего отправиться в путешествие по Франции, по всей ее оконечности: вдоль Средиземного моря, Пиренеев и Атлантики. Но, пробыв в Париже около недели, я почувствовал, что оторваться от этого города у меня нет никаких сил, и я застряну в нем до тех пор, пока совсем не останусь без денег.
Между тем деньги мои таяли очень быстро, что меня несколько смущало. Не раз и не два я прикидывал, хватит ли мне их вообще для возвращения домой, и, в зависимости от моего настроения, результаты этих выкладок отличались очень сильно. Впрочем, как врожденная, так и возрастная беспечность не позволяла мне уж очень задумываться над такими приземленными вопросами, и я, махнув на них рукой, предоставил события их естественному течению. Они и не замедлили двинуться своим ходом, и в одно прекрасное утро привели к тому, что, проснувшись в своей палатке и позавтракав вином и консервами, я обнаружил, что денег у меня не осталось почти совсем. В некоторой задумчивости я отправился бродить по городу, размышляя над тем, что мне теперь делать. Когда-то я хотел проверить свою способность к выживанию простым и эффектным способом: отправиться куда-нибудь подальше, лучше всего к Тихоокеанскому побережью, не взяв с собой денег ни на жизнь, ни на обратный билет, и посмотреть на свои дальнейшие действия. Кажется, теперь мне представлялся хороший повод провести этот увлекательный эксперимент, пусть и в несколько урезанном виде.
Погрузившись в свои размышления, я шел не разбирая дороги, пока не оказался в квартале, в котором еще не был. Выглядел он довольно подозрительно; немного успокаивающе подействовали на меня только милые девушки в коротких юбочках, стоявшие по обе стороны переулка и приветливо мне улыбавшиеся. В остальном это было самое злачное место, с неряшливыми продавцами какой-то наркотической дряни, разложенной на деревянных лотках, гигантскими грудами мусора и пыльными треснувшими стеклами в домах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Обдумывая этот лингвистический казус, я вышел к палаточному городку, и вскоре устроился в нем на ночлег, заплатив за место на лужайке столько, что в другом, менее популярном городе, за эти деньги можно было разместиться в шикарном отеле. Уже засыпая, я неожиданно вспомнил, что двести лет назад, когда Петербург в очередной раз вознамерился стать столицей мира, именно здесь, в Булонском лесу, стояли наши войска; Париж тогда был дальней окраиной Российской Империи, как Кавказ, Финляндия или Калифорния. Ворочаясь в своей палатке, я вспоминал Пушкина, посетившего русский военный лагерь в Турции и даже принявшего участие в боевых действиях, думал о Батюшкове, бравшем Париж. Но историко-литературные ассоциации на этот раз занимали меня недолго; воображаемый гул сражений перешел в ритмичный, монотонный грохот, уводивший меня все дальше и дальше в беспамятство, пока глубокий и прочный сон не сковал мое сознание окончательно.
Наутро ярко светило солнце, и птицы щебетали в кустах вокруг меня. Выбравшись из палатки, я отправился в город в самом радужном расположении духа. Идти было неблизко, и по дороге я вспоминал Руссо, который, когда ему было шестнадцать лет, с таким же праздничным и беззаботным настроением шел из своей Швейцарии в Италию. Когда я увидел вдали светлые громады парижских зданий, сердце мое снова сделало перебой; но вчерашний восторг более не повторялся; я чувствовал только страстное нетерпение и желание поскорее погрузиться в огнедышащие недра величайшего европейского города. И этот город подхватил меня, закружив в мощном смерче своих домов и шпилей, газонов и набережных. Изнемогая от острого, тягучего наслаждения, я пил кофе на бульваре Капуцинов, сидя за плетеным столиком и украдкой разглядывая девушку напротив. Засмотревшись на нее, я даже забыл подсластить свой кофе и долго помешивал его серебряной ложечкой, держа нераспечатанную упаковку сахара в руке. Очнувшись от прямого, удивленного взгляда девушки, я зачем-то пробормотал французское извинение и уткнулся в свою чашку. Над прогретыми мостовыми тянуло дымом, как будто где-то далеко сжигали сухие листья, и, вдыхая этот запах, я чувствовал, что мое тело опять становится легким, воздушным, невесомым. Дрожь экзальтации охватывала меня исподволь, незаметно; мне хотелось сказать окружающим что-то приятное, сделать комплимент своей девушке, может быть, даже поцеловать ее. Сидя за одним столиком с этой юной парижанкой, среди ухоженных и благообразных французов, мирно и с явным удовольствием вкушающих свой поздний обед, я чувствовал себя небожителем на пиру.
Потом я снова отправился бродить по городу, который сверкал и переливался передо мной, как картинка из калейдоскопа, преображающаяся при каждом движении. Дома сменялись храмами, золоченые купола - современными модернистскими конструкциями. На набережной Сены я ел маслины из банки в компании какого-то запущенного художника, показывавшего мне свои этюды; пройдя через "парижских улиц ад", я снова оказывался на бульварах, тихих и пустынных; выйдя из церкви, я попадал в мраморный дворик, с шумным фонтаном посредине, у которого я долго сидел, слушая доносившееся через раскрытые двери гудение органа. Так прошло несколько дней; только тогда я вспомнил, что в Париже, кроме улиц и площадей, крыш и фасадов, есть еще и коллекции живописи, великолепные музеи, королевские дворцы и прочие занимательные вещи. Изначально я думал провести здесь несколько дней, после чего отправиться в путешествие по Франции, по всей ее оконечности: вдоль Средиземного моря, Пиренеев и Атлантики. Но, пробыв в Париже около недели, я почувствовал, что оторваться от этого города у меня нет никаких сил, и я застряну в нем до тех пор, пока совсем не останусь без денег.
Между тем деньги мои таяли очень быстро, что меня несколько смущало. Не раз и не два я прикидывал, хватит ли мне их вообще для возвращения домой, и, в зависимости от моего настроения, результаты этих выкладок отличались очень сильно. Впрочем, как врожденная, так и возрастная беспечность не позволяла мне уж очень задумываться над такими приземленными вопросами, и я, махнув на них рукой, предоставил события их естественному течению. Они и не замедлили двинуться своим ходом, и в одно прекрасное утро привели к тому, что, проснувшись в своей палатке и позавтракав вином и консервами, я обнаружил, что денег у меня не осталось почти совсем. В некоторой задумчивости я отправился бродить по городу, размышляя над тем, что мне теперь делать. Когда-то я хотел проверить свою способность к выживанию простым и эффектным способом: отправиться куда-нибудь подальше, лучше всего к Тихоокеанскому побережью, не взяв с собой денег ни на жизнь, ни на обратный билет, и посмотреть на свои дальнейшие действия. Кажется, теперь мне представлялся хороший повод провести этот увлекательный эксперимент, пусть и в несколько урезанном виде.
Погрузившись в свои размышления, я шел не разбирая дороги, пока не оказался в квартале, в котором еще не был. Выглядел он довольно подозрительно; немного успокаивающе подействовали на меня только милые девушки в коротких юбочках, стоявшие по обе стороны переулка и приветливо мне улыбавшиеся. В остальном это было самое злачное место, с неряшливыми продавцами какой-то наркотической дряни, разложенной на деревянных лотках, гигантскими грудами мусора и пыльными треснувшими стеклами в домах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13