Отложив всю стопку, Кэтрин взяла в руки послание Монкрифа и несколько минут не решалась его вскрыть.
Справившись с робостью, Кэтрин решительно взломала печать и развернула единственный листок. Письмо было написано не так размашисто, как прежние. Видимо, Монкрифу надо было слишком много сказать ей.
«Моя любимая Кэтрин», – начиналось письмо. При этих словах ее сердце болезненно сжалось.
«Я решил возвратить тебе эти письма только под давлением обстоятельств. Конечно, они твои, ибо ты их написала, но каким утешением они были для меня! Пока я был в Северной Америке, они служили мне путеводной звездой ко всему, чем я дорожил в своей жизни. Я читал и перечитывал их, пока не выучил наизусть. Я полюбил женщину, которая их написала. И это, моя драгоценная Кэтрин, оказалось моей самой большой ошибкой».
Руки Кэтрин задрожали. Чтобы успокоиться, она сделала глубокий вдох и лишь тогда продолжила читать:
«Эти месяцы в твоем обществе показали мне, как ограничены, были твои письма. Они не могли передать твоего смеха, блеска в твоих глазах. Из них нельзя было узнать о твоей доброте, о милой привычке закатывать глаза, когда ты сталкиваешься с мелкими неприятностями.
Случилось так, что сначала я влюбился в твои слова и только потом – в тебя».
Подпись стояла другая, Кэтрин на мгновение удивилась, потом улыбнулась. Она осторожно свернула письмо, положила его на дно шкатулки и вынула из стопки другое. Странно, что она помнила каждую написанную им фразу, и совсем забыла то, что писала сама.
«Мой дорогой!
Вчера я видела малиновку, хорошенькую маленькую птичку, в окружении воробьев и посочувствовала ей, сама не знаю почему, но затем поняла – она тоже была одна среди чужих. Конечно, малиновка с ее чудесным хохолком выглядела очень нарядно, но воробьи были вместе.
О Господи! Глупо завидовать воробьям».
Кэтрин улыбнулась, припомнив, наконец, то утро, когда написала эти слова. Ей было так грустно, она так сильно тосковала о нем.
Кэтрин начала читать вслух, как часто делала раньше, чтобы убедиться, что слова не звучат слишком сентиментально или жалостливо.
«Я так о тебе беспокоюсь. В сердце Северной Америки зимы суровы. Я лежу в спальне, слушаю завывания бури и думаю о том, каким опасностям ты подвергаешься в этой дикой, бескрайней стране. Я раздобыла карту и теперь часто ее разглядываю, пытаясь представить тебя среди этих чужих просторов».
Ее слова подхватил голос вошедшего в часовню Монкрифа:
– «Береги себя ради меня! Я запрещаю тебе любое геройство!»
Кэтрин аккуратно сложила письмо и отложила его в сторону. Монкриф протянул ей руки, Кэтрин вложила в них ладони. Монкриф помог ей встать.
– «Постоянно вспоминай, – продолжал он, – что главное для тебя – вернуться домой, ко мне, вернуться живым и невредимым».
– Монкриф, любимый! – воскликнула Кэтрин, тщетно пытаясь удержать слезы.
– Это ведь я писал тебе эти письма, я, а не Гарри.
– Я знаю.
Монкриф приподнял бровь:
– Знаешь?
– Почерк на пузырьках с лекарствами был такой же, как в письмах.
Монкриф долго смотрел на нее, потом тряхнул головой.
– Я боялся, что ты не вернешься.
– Как ты мог так подумать?
Монкриф протянул руку и вытер слезы на ее щеках.
– Добро пожаловать домой, Кэтрин.
В этот момент Кэтрин до конца осознала истинность этих слов – ее дом там, где Монкриф.
– Оставайся со мной навсегда. Я люблю тебя. Кэтрин была охвачена таким волнением, что долго не могла говорить. Любовь смягчила обычно суровое лицо Монкрифа, его взгляд выражал всю нежность, которую он испытывал, и которая пробуждала ответное чувство в сердце Кэтрин.
– Я тоже люблю тебя, Монкриф.
– На эту фразу у тебя ушло столько времени, что ее можно было высечь тупым кинжалом на гранитной плите.
Кэтрин взяла его лицо в ладони, чувствуя странную нежность к этому могучему и дерзкому человеку.
– Мой дорогой Монкриф…
Он наклонился и поцеловал ее. Оба забыли обо всем на свете.
Одна из свечей вдруг затрещала. Видимо, при изготовлении допустили дефект или в воск попала капля воды. А может быть, отозвались миллионы молитв, которые четыреста лет звучали под этими священными сводами и которые, наконец, были услышаны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Справившись с робостью, Кэтрин решительно взломала печать и развернула единственный листок. Письмо было написано не так размашисто, как прежние. Видимо, Монкрифу надо было слишком много сказать ей.
«Моя любимая Кэтрин», – начиналось письмо. При этих словах ее сердце болезненно сжалось.
«Я решил возвратить тебе эти письма только под давлением обстоятельств. Конечно, они твои, ибо ты их написала, но каким утешением они были для меня! Пока я был в Северной Америке, они служили мне путеводной звездой ко всему, чем я дорожил в своей жизни. Я читал и перечитывал их, пока не выучил наизусть. Я полюбил женщину, которая их написала. И это, моя драгоценная Кэтрин, оказалось моей самой большой ошибкой».
Руки Кэтрин задрожали. Чтобы успокоиться, она сделала глубокий вдох и лишь тогда продолжила читать:
«Эти месяцы в твоем обществе показали мне, как ограничены, были твои письма. Они не могли передать твоего смеха, блеска в твоих глазах. Из них нельзя было узнать о твоей доброте, о милой привычке закатывать глаза, когда ты сталкиваешься с мелкими неприятностями.
Случилось так, что сначала я влюбился в твои слова и только потом – в тебя».
Подпись стояла другая, Кэтрин на мгновение удивилась, потом улыбнулась. Она осторожно свернула письмо, положила его на дно шкатулки и вынула из стопки другое. Странно, что она помнила каждую написанную им фразу, и совсем забыла то, что писала сама.
«Мой дорогой!
Вчера я видела малиновку, хорошенькую маленькую птичку, в окружении воробьев и посочувствовала ей, сама не знаю почему, но затем поняла – она тоже была одна среди чужих. Конечно, малиновка с ее чудесным хохолком выглядела очень нарядно, но воробьи были вместе.
О Господи! Глупо завидовать воробьям».
Кэтрин улыбнулась, припомнив, наконец, то утро, когда написала эти слова. Ей было так грустно, она так сильно тосковала о нем.
Кэтрин начала читать вслух, как часто делала раньше, чтобы убедиться, что слова не звучат слишком сентиментально или жалостливо.
«Я так о тебе беспокоюсь. В сердце Северной Америки зимы суровы. Я лежу в спальне, слушаю завывания бури и думаю о том, каким опасностям ты подвергаешься в этой дикой, бескрайней стране. Я раздобыла карту и теперь часто ее разглядываю, пытаясь представить тебя среди этих чужих просторов».
Ее слова подхватил голос вошедшего в часовню Монкрифа:
– «Береги себя ради меня! Я запрещаю тебе любое геройство!»
Кэтрин аккуратно сложила письмо и отложила его в сторону. Монкриф протянул ей руки, Кэтрин вложила в них ладони. Монкриф помог ей встать.
– «Постоянно вспоминай, – продолжал он, – что главное для тебя – вернуться домой, ко мне, вернуться живым и невредимым».
– Монкриф, любимый! – воскликнула Кэтрин, тщетно пытаясь удержать слезы.
– Это ведь я писал тебе эти письма, я, а не Гарри.
– Я знаю.
Монкриф приподнял бровь:
– Знаешь?
– Почерк на пузырьках с лекарствами был такой же, как в письмах.
Монкриф долго смотрел на нее, потом тряхнул головой.
– Я боялся, что ты не вернешься.
– Как ты мог так подумать?
Монкриф протянул руку и вытер слезы на ее щеках.
– Добро пожаловать домой, Кэтрин.
В этот момент Кэтрин до конца осознала истинность этих слов – ее дом там, где Монкриф.
– Оставайся со мной навсегда. Я люблю тебя. Кэтрин была охвачена таким волнением, что долго не могла говорить. Любовь смягчила обычно суровое лицо Монкрифа, его взгляд выражал всю нежность, которую он испытывал, и которая пробуждала ответное чувство в сердце Кэтрин.
– Я тоже люблю тебя, Монкриф.
– На эту фразу у тебя ушло столько времени, что ее можно было высечь тупым кинжалом на гранитной плите.
Кэтрин взяла его лицо в ладони, чувствуя странную нежность к этому могучему и дерзкому человеку.
– Мой дорогой Монкриф…
Он наклонился и поцеловал ее. Оба забыли обо всем на свете.
Одна из свечей вдруг затрещала. Видимо, при изготовлении допустили дефект или в воск попала капля воды. А может быть, отозвались миллионы молитв, которые четыреста лет звучали под этими священными сводами и которые, наконец, были услышаны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72