Боль. Вторжение. Наполненность.
— Я же говорил тебе. — Он двигался снова и снова. Боль ослабела, и она уже чувствовала этот покалывающий жар, знакомый раньше. — Почему ты никогда меня не слушаешь?
— Помолчи, — прошептала она. Во всем этом она ощущала что-то еще… больше, чем вожделение… Она чувствовала не только его тело, но что-то более важное… — Что-то происходит сейчас. Ты чувствуешь это?
Он застыл и взглянул на нее. Калейдоскоп эмоций обрушился на его лицо, прежде чем оно вновь приобрело бесстрастное выражение.
— Нет.
Он пропустил ее длинные волосы между ними, чтобы каждую секунду испытывать их прикосновения. Затем он принялся двигаться медленно, проникая все глубже.
— Я весь в тебе. Сейчас больше ничего не имеет для меня значения. — Он обхватил ее руками и накрыл ладонями ягодицы, приподнимая себе навстречу при каждом движении. — Ведь это так?
Она резко выдохнула, когда его движения стали быстрее, и, ничего не видя, протянула руки и беспомощно ухватилась за его плечи. Она не могла дышать, она не могла думать.
Ей хотелось кричать, но не было голоса.
Он стал ее голосом.
Он стал весь — движение и страсть и… все на свете.
— Все скоро кончится, — пробормотал он.
Он полагал, что утешает ее?
Она не хочет, чтобы это кончалось. Нет, хочет. Она больше не сможет вынести это напряжение.
Он двигался все быстрее, глубже.
Освобождение..
Она вся устремилась вверх, волны напряжения разбились, осыпав ее мелкими сверкающими брызгами покоя и истомы.
Он все еще продолжал двигаться, ощутила она сквозь туман. Разве он не понял, что наступил конец мира? Она попыталась сказать ему об этом, но вдруг почувствовала страшную усталость и озноб.
Он вскрикнул, его руки с силой сомкнулись вокруг нее.
Ничего не имело теперь значения. Он нашел для себя все, что искал.
— Ты не должна была приходить ко мне. — Он откинул с ее лица волосы. — Это было глупо.
Как странно, что каждое его неловкое движение могло быть одновременно и грубым и бесконечно нежным, подумала она сквозь дремоту.
— Я не могла остановить тебя никаким другим способом. — Она теснее прижалась к нему. — Ты такой огромный. Я чувствую себя совсем крошечной, лежа так близко, как сейчас…
— И все же тебе не следовало приходить сюда. Возможно, я уже убил тебя.
— А я чувствую себя сейчас очень живой. — Совершенно непонятно… Еще никогда в своей жизни она не ощущала себя столь восхитительно живой и радостной. Как мог этот простой животный акт принести чувство такой безмятежности. — И если ты убил меня им, то это оказалось очень приятно.
— Ты не должна была приходить ко мне.
Его невозможно сбить с этой мысли, поняла Tea. Он будет грызть себя и терзаться, пока не уничтожит чудесное состояние, в котором она сейчас пребывала. Она этого не допустит. Она приподнялась на локте и взглянула на него.
— И ты будешь страдать по этому поводу и ворчать, пока не сведешь меня с ума. Я пришла, потому что ты мне не безразличен и я не хочу видеть тебя мертвым. Это мое решение, и ты не должен себя винить. — Она поморщилась. — Впрочем, я знаю, ты ведь не послушаешь меня. Ты все равно предпочтешь, чтобы чувство вины сковывало тебя цепями. Что ж, я вовсе не собираюсь стать обузой для тебя. Я не хочу привязанностей подобного рода.
— Ребенок — это тоже привязанность.
— Правда, но это именно то чувство, которому я рада, так же как моя любовь к Селин. Я не хочу остаться одной в этом мире. Разница между рабыней и свободной женщиной в том, что у свободной женщины есть выбор. И нет большего дара на этом свете.
— Сколько страсти!
— И я не собираюсь выслушивать твои насмешки.
— Что ты. Я просто завидую тебе. Слишком много времени прошло с тех пор, когда я сам так относился к жизни.
— Дева Мария, что я слышу! А что ты только что выказывал здесь, если не страсть? Да ты все делаешь одержимо. И вообще, если ты не можешь говорить ни о чем более радостном, может, тебе лучше помолчать? — Она уловила выражение полного изумления на его лице и вновь опустилась на кровать, положив голову ему на плечо.
— Я чувствую свою вину. И ты ничего не сможешь поделать… Ох, ты укусила меня?!
— Я же сказала, помолчи.
На какое-то время он ее послушался, а затем вновь принялся гладить ее волосы и приговаривать:
— Молчанием не изменить правды. — Он чуть напрягся и с беспокойством взглянул на нее, но, убедившись в ее миролюбии, продолжил: — Человек должен признавать свои грехи и пытаться не повторять их.
— Что-то я никогда не видела, чтобы ты испытывал вину после отношений с другими женщинами.
— Я спустил в тебя свое семя. Я пытался остановиться, но не смог… — Он зарылся лицом в ее волосы. Его слова звучали теперь менее внятно. — И я буду делать это снова и снова. Потому что я не смогу отпустить тебя из своей постели.
— Тогда прими это и смирись. Как я.
— Ты смирилась с этим потому, что…
Терпению Tea пришел конец. Ее рука, скользнув вниз, обхватила и сжала его плоть.
— Смирись, или я…
— Сдаюсь, — поспешно согласился он. — Ты, женщина, не имеешь ни стыда, ни деликатности. Леди никогда не хватают мужчину за эту часть без приглашения, а тем более так грубо.
— Ты сам животное, и деликатным обхождением тебя не остановить.
Он хмыкнул.
— Это, пожалуй, правда. Во всяком случае, мое внимание ты уж наверняка привлекла. — Он теснее прижал ее к себе.
— Но не делай этого больше.
Она не отвечала. Она не намеревалась давать обещания вести себя так, как несвойственно ее природе, но сейчас у нее пропало настроение спорить.
Он долгое время лежал молча. Затем произнес задумчиво:
— Мы очень… подходим друг другу, хотя вначале я в этом сомневался. Нет. Я хотел сказать… — он отпустил ее и лег на другой бок, спиной к ней. — Собственно, я не знаю, что я хотел сказать. Ничего, полагаю. Давай спать.
Ей вдруг очень захотелось, чтобы он вновь ее обнял. Она несколько секунд лежала неподвижно, а затем, повернувшись, обхватила его руками, прижимаясь к его спине грудью. Так стало уже лучше. Правда, не так хорошо, как раньше.
— Что ты делаешь?
— Мне так нравится, и раз уж ты понял, что у меня нет ни деликатности, ни стыда… — она потерлась щекой о его плечо. — Но только не шевелись. Иначе ты меня раздавишь.
— Ничего на свете не сможет тебя раздавить. — Повернувшись снова к ней лицом, он сгреб ее в объятия. — Ну а теперь ты будешь спать?
— Да. — Она уже почти спала, свернувшись в его руках, точно котенок, и теснее прижавшись к нему. — Мне сейчас так хорошо… Я чувствую себя в полной безопасности. Я ненавижу одиночество.
Но она не была в безопасности. И теперь уже никогда не будет. И он знал, что это его собственная вина. Он взял то, что ему предлагали, почти не возражая, и теперь ей грозит еще большая опасность, чем когда-либо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101