(В ранние годы нашего знакомства я называл эту его манеру «недостатком», но впоследствии мне стало стыдно за свои слова.) Так что, выходя вместе с Холмсом в эдинбургский вечер, дабы вернуть мисс Маккензи под охрану родных, в комнаты слуг, я, как обычно, не понимал, что происходит, но смирился с этим. Как и предвидел Холмс, некогда омерзительный Хэкетт, увидев ее, стал совершенно другим человеком (к счастью, он закрыл отсутствующий глаз повязкой и не пользовался стекляшкой, которая ранее внушила мне такое отвращение). Он еще более переменился, когда выяснилось, что девушка цела и невредима, хотя слегка расстроена, нетрезва и нуждается в горячей ванне. Миссис Хэкетт рассыпалась в похвалах мне и Холмсу, говоря, что все они – все дворцовые слуги – гадали, придет ли время, когда кто-нибудь извне сделает то, на что никто из них не мог отважиться: раскроет позорные дела, что так давно творятся в западной башне. Подобные заявления могли бы показаться странными – но только тем, кто ничего не знает о жизни слуг в большом особняке (а трудно представить себе «особняк» грандиознее, во всех смыслах этого слова, королевского дворца). А те, кто знает это, знакомы и с типичным страхом потерять место (и еще хуже – получить плохую рекомендацию, с которой потом больше никуда не устроиться), и с тем, что эти страхи порой играют на руку ловкачам, строящим на них грандиозные аферы: злоупотребления, кражи, или, как в нашем случае, хитро задуманную, приносящую немало денег мистификацию. И, как намекала мисс Маккензи и открыто сказал Холмс, в больших особняках доверие между слугами и хозяевами – очень тонкий механизм; стоит испортиться одной детали – и, возможно, всю машину придется заменять целиком. Потому-то Хэкетт никогда никому не рассказывал, что творится во дворце вообще и в западной башне в частности.
Холмс, конечно, не ограничился догадками о масштабах разложения среди обслуги Холируд-Хауса; Хэкетт тоже каким-то образом узнал об этом, и слегка ослабил свою подозрительность, пусть совсем немного и лишь на время; так ему было легче радоваться, что племянница вернулась невредимой. Но то, что понимали дворецкий и детектив (хоть и не говоря об этом), стало известно мне значительно позже; а пока я сосредоточился на нашем продвижении к огромному каменному утесу, называемому Замковой скалой, на котором возвышались массивные стены и каменные казармы великой древней Эдинбургской крепости. Путешествие наше началось с того, что Хэкетт и его, по всей очевидности, отважный сын Эндрю проводили нас к дворцовым воротам: парочка по настоянию Холмса пообещала нам распорядиться, чтобы женщины семейства в ту ночь не только закрыли все окна и двери, но и надежно заперли их. Что же до самих Хэкетта и Эндрю, они согласились стоять в карауле у ворот внутренней ограды до нашего возвращения в готовности впустить нас обратно либо отразить любое нападение противника – смотря что случится раньше.
– Вам тут не нужно опасаться, мистер Холмс, – храбро вымолвил Хэкетт. – У нас в караулке ружей полно, и на мой один глаз приходится два у Эндрю, а он, хоть и дитё еще совсем, с полусотни шагов зайцу глаз вышибет.
– Превосходно, Эндрю! – объявил Холмс. – Стало быть, глаз негодяя сложности для вас не представит. – Светлокожий юный гигант от похвалы залился румянцем, после чего улыбнулся; Холмс же подступил к нему поближе – в глазах его горела сугубая серьезность. – Я не шучу, мальчик мой, – если Виллу Сэдлеру вздумается сегодня сюда вернуться, вы должны будете его отпугнуть; а если он не уйдет, лучше будет всадить пулю ему в голову, нежели подпускать его к вашей кузине. Настолько страшную судьбу он ей готовит – насчет этого могу вас уверить.
Кожа юного Эндрю при этих словах обрела привычную свою бледность, и парнишка еле выдавил в ответ:
– Слушаюсь, мистер Холмс. – Однако духом он все же воспрял, когда Холмс хлопнул его по плечу.
– Не страшитесь, – сказал мой друг. – Если бы я хоть единый миг сомневался в вас, я никуда бы отсюда не ушел. Но в семействе вашем я успел подметить некую ретивость и знаю, что вы более чем достойно выполните задачу. – Эндрю еще раз улыбнулся – с непоказной благодарностью и восхищением, а Холмсу никаких иных доказательств больше и не требовалось. – Итак, Ватсон! – объявил он, развернувшись и быстро зашагав к западным воротам внутренней дворцовой ограды.
Я ободряюще улыбнулся Хэкетту и его сыну и направился следом за своим другом; однако не успел я отойти, как Хэкетт ухватил меня за руку.
– Только про осторожность не забывайте, доктор, – молвил он. – Уйти отсюда – еще не все. «Дудка и барабан» – берлога Вилла Сэдлера, а он – чистый волк в собачьей стае.
Замечания Холмса в поезде обидели меня как военного человека, и я вновь ощетинился, услышав предположение, будто британские солдаты кинутся на защиту негодяя Сэдлера; однако искренность на лицах Хэкетта и Эндрю пригасила мое негодование, и я поблагодарил обоих, после чего припустил за Холмсом.
Эта краткая торопливая прогулка прервалась лишь раз, когда взор мой остановился – вновь, похоже, почти против моей воли – на западной башне дворца, этом едва ли не хранилище всего зла Холируд-Хауса, нынешнего либо минувшего; и признаюсь, я не мог отвести глаз от пагубных башенок, шаг мой вновь замедлился, а разум обратился к измышлениям.
Действительно ли мы охраняем семейство Хэкеттов от самых кошмарных дворцовых угроз, советуя этим людям забаррикадироваться в древних стенах? И не помогаем ли мы на деле этой твари, поистине нашему злейшему врагу, отдавая четыре невинные души на ее загадочную милость?
Этот неожиданный миг ужасающего сомнения оказался, хвала небесам, краток: Холмс окликнул меня из-за ворот, и я бегом кинулся на зов, а едва мы оказались в извилистых переулках столицы (Холмс не рискнул даже в десять вечера показаться на открытом пространстве Хай-стрит, которая шла прямой дорогой к замку), мой друг стал нарушать тишину, нарочито и неустанно насвистывая. Я слушал, как звук отражается от булыжной мостовой и каменных стен, и лишь через несколько минут понял, что мой друг исполняет ту самую мелодию, которую напевал мнимый призрак во время нашего визита в покои королевы Марии. Я как раз собирался напомнить Холмсу, что он толком умеет воспроизводить мелодии только на скрипке; но тут до меня дошло, что я знаю эту музыку.
– Боже мой, Холмс! – воскликнул я. – Верди!
Холмс наконец перестал терзать мой слух и удовлетворенно кивнул:
– Точно, Ватсон, – Верди. Если совсем точно, то хор пленников из «Навуходоносора».
– Но ведь «Навуходоносор» был написан не так давно?
– Сравнительно – впервые его поставили на сцене «Ла Скала» в 1842 году.
– И все же наш призрак знает эту мелодию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53