— Ты серьезно? — недоверчиво спросил Хоснер.
Несколько смущенный выступлением Добкина, Лейбер застенчиво стоял в стороне.
— Совершенно серьезно, — подтвердил Добкин. — Если только иракское правительство не переселило их в Багдад, что вполне возможно. Я говорю об иракских евреях, которых мы много раз пытались вернуть на родину. Их всего около пяти сотен. Этот вопрос даже вошел одним из пунктов в программу мирных переговоров.
— Думаешь, они еще здесь?
— Они были здесь две с половиной тысячи лет. Будем надеяться, что еще остались. Их самая большая деревня на другом берегу Евфрата. Умма. Примерно в двух километрах вниз по течению. Почти напротив Квейриша, той арабской деревни, которую мы видели.
— Они помогут?
— Вот вопрос. Что такое еврей? Кто такой еврей? Почему предки этих евреев предпочли остаться в грешном Вавилоне? Кто знает? Все эти годы они оставались евреями, отрезанными от основного течения иудаизма. Это все, что мы знаем. Богу только известно, на каком иврите они говорят. Если еще говорят. — Он расстегнул рубашку. — Но вот это они узнают. — Генерал вытащил медальон со Звездой Давида.
— Интересно, знают ли они, что мы здесь? — задумчиво произнес Лейбер.
— Не беспокойся, стюард. — Хоснер потрепал его по плечу. — О том, что мы здесь, скоро узнает весь мир. В том числе и иракское правительство. А теперь вот что. Займись припасами. Обыщи весь самолет. Нам нужны вода и пища.
Лейбер кивнул и ушел.
— Судя по тому, что я видел, добраться до Ворот Иштар мне вряд ли удастся, — сказал Добкин. — Местность незнакомая, да и рельеф сложный. Наверное, и часовые расставлены.
— Что ты предлагаешь?
— На том берегу Евфрата рельеф совсем другой, плоский и ровный. И палестинцев там быть не должно. Сегодня вечером я спущусь к реке. Пусть несколько человек пойдут со мной и наберут воды. А я поплыву на тот берег.
— Часовые, — напомнил Хоснер.
Добкин пожал плечами:
— Как только на восточном склоне начнется перестрелка, часовые уже ничего не услышат. К двум часам ночи они замерзнут и устанут и будут думать только о том, как им повезло не попасть в другую команду.
Хоснер с сомнением пожал плечами:
— Если ты все же переберешься через реку и попадешь в ту деревню, что тогда?
Добкин и сам не знал, что ответить на этот вопрос. Телефона в деревне, конечно, нет. Дорога в это время года непроходима. На ишаке до Багдада не доберешься и за пару дней. Лучше уж в Хиллах. Но для этого не надо переплывать реку. И что Хиллах? «Здравствуйте, я генерал Добкин из израильской армии»?
— Чему ты улыбаешься?
— Так, шучу сам с собой. Послушай, я не подумал раньше. У этих людей в деревне, должно быть, и своих проблем хватает. Стоит ли их втягивать в наши дела?
— Проблем у них не больше, чем у нас. А в будущем, генерал, не советую придерживать такого рода информацию. В общем, выбор невелик — либо гостиница у Ворот Иштар, либо еврейская деревня Умма.
Добкин кивнул. Возможно, в Умме уже никто больше не живет. Не исключено, что там обосновались палестинцы. Нельзя исключить и того, что евреи могут отказать в помощи. Возможно ли такое? А может, войти в лачугу, объявить себя родственником и потребовать помощи?
Добкин считал, что у него есть такое право. Но не отомстит ли Риш беднягам, если узнает об их участии в этом деле? Конечно, узнает. Но какие еще альтернативы? Никаких.
— Сегодня я пойду в Умму.
— Ладно. Я бы посоветовал поискать счастья в гостинице, но решать тебе. — Хоснер повернулся, и они вместе направились к хижине пастуха. — Я не дам тебе пистолет.
— Понимаю, оружие нужнее здесь.
Они прошли еще немного, потом Хоснер откашлялся:
— Я просил министра...
— Понял, — перебил его Добкин. — Я взял. У Пеледа, помощника Вейцмана, больное сердце. Он дал дигиталис. Ему запасов хватит на пару месяцев. Я взял двухнедельную норму.
— Надеюсь, этого достаточно.
— Я тоже надеюсь.
Из хижины вышел Исаак Берг с двумя стюардессами, Рахилью Баум и Бет Абрамс. Их голубые блузки и юбки были в пятнах от пота, йода и чего-то похожего на кровь. Обе женщины посмотрели на Хоснера и молча прошли мимо. В их глазах он прочитал страх и отвращение.
Берг пожал плечами:
— На меня они тоже так смотрят. Так хорошо ухаживали за нашим пациентом, Мухаммедом, пока я не применил средства пожестче. Никто нас не понимает, Яков.
— Он сказал что-то новое?
Берг сунул в рот незажженную трубку:
— Кое-что. — Он посмотрел на кружащий в небе «лир». — Меня больше волнует, не доставят ли из базового лагеря гранаты и минометы.
Хоснер следил за самолетом, пока тот не скрылся из виду.
— Тогда нам придется нелегко.
Добкин закурил сигарету:
— Как хорошо, что меня здесь не будет.
— Значит, все-таки идешь? — спросил Берг.
— Вы тут вечером будет давиться пулями, а я есть мацу, жареного ягненка и танцевать хора.
— По-моему, генерал, ты перегрелся на солнце.
Добкин рассказал Бергу о еврейской деревне.
Берг выслушал и кивнул.
— Извини за шутку, но звучит не по-кошерному, Бен. Не лучше ли придерживаться первоначального плана?
— У меня сегодня другое чувство.
Берг пожал плечами. В любом случае это — самоубийство.
— Кстати, Мухаммед рассказал, что Хаммади, заместитель Риша, гомосексуалист. Вот тебе и результат раздельного воспитания.
— Какая разница?
— Разницу почувствует Салем Хаммади, когда мы раскроем ночью этот его маленький секрет. Оповестим его товарищей через громкоговорители.
Хоснер усмехнулся:
— Это гнусно.
— Зато справедливо. Надо только установить динамики вдоль линии обороны.
— Уже сделано, — сказал Добкин.
* * *
Хоснер остановился в тени крыла. Земляная насыпь была завершена, и он прислонился спиной к согретой глине. В воздухе уже чувствовалось приближение горячего ветра. Беккер сказал, что барометр быстро падает.
— Как они здесь называют восточный ветер?
— Шержи, — ответил Добкин. — Чувствуешь?
— Кажется, да.
— Плохо. Насколько я знаю, это похуже хамсина в Израиле.
— Почему?
— Во-первых, он горячее, — ответил Добкин. — И несет много песка и пыли. В нем просто задыхаешься. Умираешь. На холме будет ад. Вот так и исчез Вавилон. Кто-то сказал, что цивилизация выживает в том случае, если каждый день каждый человек делает самые обычные вещи. Это особенно верно применительно к Месопотамии. Как только во время монгольского вторжения женщины перестали подметать улицы, а крестьяне возделывать землю, пыль, принесенная шержи с персидских гор, превратила это место в пустыню.
Хоснер перевел взгляд на виднеющиеся вдалеке горы. Над песчаными дюнами уже клубилась пыль, как будто демоны пустыни начали свой танец. Они неслись сюда, на запад, похожие на диких всадников.
Добкин проследил за взглядом Хоснера:
— С военной точки зрения мне трудно сказать, кому на руку пыльная буря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126