— Та молитва была важна для меня, но она была молитвой прощения, призывом подставить другую щеку. Тот, кто написал ее, прошел все ужасы ада, но сохранил способность прощать. Я испытала здесь то, что не идет ни в какое сравнение с пытками концлагеря, но не собираюсь никого прощать. Вообще-то я даже рада, что так все получилось. Мне хочется выстрелить в голову тому вражескому солдату, который первым сунется сюда. Если после смерти тех, кого я убью, на земле станет больше сирот и вдов, мне будет жаль этих несчастных. Я лично не имею ничего против них. Вы меня понимаете? Вам это не кажется ужасным?
Беккер покачал головой:
— Око за око.
— Да. И зуб за зуб.
Она перевернула страницу и снова начала писать.
* * *
Даже не глядя на часы, Хоснер чувствовал, что наступает рассвет. Бой близился к концу, огонь со стороны израильтян почти прекратился.
Ашбалы продвигались вверх по склону медленно, осторожно, но уже почти весело, перекидываясь шутками, смеясь, подбадривая друг друга. Конечно, арабы допускали, что почти полное прекращение огня есть не что иное, как очередная хитрость евреев, но если так, то последние очень рисковали, подпуская противника так близко. К этому времени небольшая группа саперов уже проникла за оборонительный периметр на южном склоне и наткнулась на покинутые израильтянами траншеи.
Идти вверх, навстречу ветру, в почти полной темноте, было нелегко. Наступающие знали, что добыча близка, и уже предвкушали победу. Они преодолели завал и достигли вершины холма, где с любопытством осмотрели оставленные врагом позиции. Многие испытывали то странное, приглушенное возбуждение, которое охватывает человека, вступающего на запретную, чужую территорию.
Если не считать редких выстрелов, заставлявших ашбалов бросаться на землю и замедлявших их продвижение, и упрямо дувшего ветра, на который почти никто не обращал уже внимания, то на вершине царила тишина.
Сопротивление, говоря военным языком, было слабым и разрозненным. И все же ашбалы не забывали об осторожности и внимании. Теперь, когда они прошли столь долгий путь, никому не хотелось умирать в двух шагах от победы и упускать ее сладкие плоды.
Они не отвечали на огонь израильтян, опасаясь привлечь к себе внимание, и лишь обменивались в темноте сигналами, чтобы не сломать свою наступающую шеренгу и не дать евреям возможности просочиться им в тыл. Шедшие в центре уже различали силуэт «конкорда».
Израильтяне отступали также медленно и тихо, открывая огонь лишь для того, чтобы удержать противника на расстоянии и замедлить по возможности его продвижение. У отступавших не было никакого плана, ими никто не командовал, но тем не менее отступление проходило организованно. Примерно половина израильтян приняла решение предпринять попытку прорыва по западному склону, тогда как вторая половина вознамерилась стоять до последнего и принять смерть на поле боя.
Раненых перенесли в пастуший домик и «конкорд», где у них было больше шансов остаться в живых, чем на открытой местности. При этом некоторые продолжали настаивать на том, что раненых все же следует застрелить, чтобы спасти от неминуемых пыток и издевательств. Так или иначе, но согласия в этом пункте достичь не удалось.
Израильтяне на западном склоне иногда постреливали в сторону реки, пытаясь определить прикрывающие берег силы врага.
Ахмед Риш приказал открыть ответный огонь на западном склоне, чтобы отбить у противника желание пойти на прорыв. Евреи были нужны ему здесь, на холме.
Многие из израильтян, увидев вспышки выстрелов, поняли, что путь к отступлению отрезан. Некоторые растерялись, другие расплакались.
На связь с Хаммади вышел командир группы, находившейся в тылу обороняющихся, Аль-Бакр.
— Да, Хаммади. Что? Кто он такой? Ну так выясни! Он позвонил? Оператор в Багдаде подтверждает? О чем шла речь? Да, черт возьми, я знаю, что он не понимает иврит. Уверен, этот человек говорит по-арабски. Вырвите ему один глаз, и он сразу же заговорит! Да. Держи меня в курсе.
Хаммади отдал телефон связисту и повернулся к Ришу:
— Ахмед.
— Да, я понял, о чем речь. Теперь это уже не важно.
— Но если он дозвонился...
— Не важно!
Хаммади отвернулся. Он все больше убеждался в том, что их судьба предрешена, что они вовлечены в игру неподконтрольных им сил. Хаммади прекрасно понимал, что если скроется сейчас в темноте, то доживет до рассвета. Но уйти он не мог, как не мог, например, убить Риша.
* * *
Наблюдая за вспышками выстрелов у нижнего края западного склона, Джон Макклюр покачал головой:
— Что ж, похоже, здесь нам не спуститься. — Он достал из кармана две последние обоймы к «рюгеру». — Ну что, полковник, уже выучили, как сказать по-арабски «отведите меня к американскому послу»?
Ричардсон тщательно застегнул пуговицы кителя:
— Нам следует соблюдать осторожность, Макклюр. Следующие несколько минут будут решающими. Неправильно интерпретированное слово или неверно истолкованный жест могут стоить вам жизни.
Макклюр зарядил пистолет:
— Зачем вы это сделали, Том?
Ричардсон поправил галстук и стряхнул с плеча песок.
— Я спросил, зачем вы это сделали?
Полковник посмотрел на него:
— Сделал что?
Макклюр взвел курок и повернул барабан.
Ричардсон поднял с земли фуражку и высыпал из нее песок:
— Деньги. У меня слабость к дорогим вещам.
— О каких деньгах идет речь, Том?
— О миллионе. Миллион американских долларов.
Макклюр негромко свистнул:
— Неплохо.
— Неплохо. Они уже переведены на надежный счет в швейцарском банке. Предполагалось, что по завершении всего я получу еще миллион, но сейчас я на них не рассчитываю.
— Может быть, они еще придут, Том. У этих людей много денег.
— Верно, Джон. Денег у них столько, что они не знают, куда их деть. Нефтедоллары. Запад печатает деньги и меняет их на нефть.
— Вас интересно слушать. Но мы говорим сейчас не о нефтяных шейхах и не об израильтянах. Речь идет о вас, Том, полковнике военно-воздушных сил США. Вы продались иностранному государству. А это противозаконно... даже в Америке.
Ричардсон поправил фуражку:
— Не могу с вами спорить, Джон. Я давненько не был дома. Прежде, помнится, не было ничего плохого в публикации секретных документов Пентагона. Вы уверены, что ничего не напутали?
— Не надо ловчить, Том.
— Верно. Я приму наказание, когда вернусь домой. И мне бы хотелось, чтобы вы опустили пушку. Я не собираюсь убегать.
— Люди становятся разговорчивее под дулом пистолета. Не замечали? — Макклюр выплюнул очередную спичку. — Мне казалось, вам нравятся эти люди.
— В наше время быть открытым антисемитом не модно.
— Понятно.
Макклюр посмотрел на своего соотечественника и обнаружил в нем примечательную перемену:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126