Мошевский чуть не рассмеялся с облегчением — Кабаков проверял, все ли у него на месте. Стало быть, дела не так уж плохи. Несколько раз в своей жизни Мошевский проводил такую же инвентаризацию.
Минута текла за минутой, Кабаков дрейфовал между тьмой забытья и светом госпитальной палаты, а Мошевский, матерясь сквозь зубы, поглядывал на дверь. Наконец появились доктор и вслед за ним сиделка. Доктор был молодой, на вид хлюпик, украшенный жидкими бачками.
Пока сиделка откидывала кислородный тент и снимала верхнюю простыню, натянутую на металлическую раму так, чтобы материя не касалась тела пациента, доктор изучил температурную карту. Потом оттянул Кабакову веки и посветил ему в глаза миниатюрным фонариком, вставленным в авторучку. Глаза были красные и обильно слезились. Сиделка закапала в них из пипетки, встряхнула термометр.
Доктор приложил стетоскоп к груди Кабакова, и кожа в месте прикосновения холодного металла чуть дрогнула. Бинты, которыми была закрыта вся левая сторона груди, мешали доктору. Он с профессиональным любопытством взглянул на тело Кабакова, изрубцованное старыми шрамами.
— Не будете ли вы так любезны отойти от света? — обратился доктор к Мошевскому.
Мошевский отступил и начал переминаться с ноги на ногу, потом наконец замер, уставившись в окно. Он вытянулся, будто на параде, и сохранял неподвижность до конца осмотра, после чего повернулся и вышел вслед за доктором в коридор.
— Ну, что? — встретил их резким вопросом человек в помятом костюме. Это был Сэм Корли.
Молодой врач раздраженно вскинул брови. Ошиваются тут всякие.
— Ах да, это вы из ФБР? — догадался он. — Дела обстоят следующим образом: у него слабая контузия и сломано три ребра. Ожог второй степени кожного покрова левого бедра. Кроме того, он надышался дымом, и у него небольшой отек легких и горловые спазмы. Разрыв пазухи. Вероятно, потребуется дренаж. ЛОР будет сегодня днем. Глаза и уши, на первый взгляд, в норме, хотя, я полагаю, ваш друг должен слышать постоянный звон в ушах — при контузии это нередкое явление.
— Директор госпиталя предупредил вас, что представителям прессы вы должны описать состояние этого пациента как критическое?
— Пусть директор описывает его состояние как ему угодно. Я же нахожу его средним либо даже удовлетворительным. У этого человека удивительно крепкий организм, хотя и здорово потрепанный.
— Но...
— Мистер Корли! Повторяю, пусть директор сам рассказывает газетчикам все, что вздумается, вплоть до того, что парень — беременный. Я не стану этого опровергать. Могу я полюбопытствовать, что с ним произошло?
— Кажется, взорвалась газовая плита на кухне.
— Ах да, конечно, так я и думал, — фыркнул доктор и зашагал прочь по коридору.
— Кто такой ЛОР? — спросил Мошевский.
— Врач-отоларинголог. Ухо, горло, нос. Кстати, я и не знал, что вы говорите по-английски.
— Говорю, но плохо, — смутился Мошевский и суетливо ретировался в палату, провожаемый недобрым взглядом Корли.
Кабаков проспал целый день. Когда кончилось действие успокоительного, его глазные яблоки начали двигаться под закрытыми веками, и ему приснился сон. Сон был цветным, ярко окрашенным, как при наркотическом опьянении. Кабаков увидел свою квартиру в Тель-Авиве. Зазвонил красный телефон. Кабаков попытался дотянуться до трубки, но не смог. Он запутался в груде одежды, сваленной на полу, и эта груда воняла кордитом.
Кабаков вцепился пальцами в простыню. Раздался треск полотна, и Мошевский рванулся из кресла, продемонстрировав прыть капского быка. Разжав кулаки Кабакова, он уложил его пуки вдоль туловища и с облегчением увидел, что разорвана лишь простыня, бинты же остались целы.
В голове Кабакова замелькали воспоминания, от них он проснулся и стал вспоминать дальше. Память возвращала все вперемешку, вне логической или временной последовательности, и он едва не свихнулся, пытаясь соединить воедино ускользающие обрывки событий.
С наступлением ночи убрали кислородный тент, а звон в ушах ослабел настолько, что Кабаков теперь мог внимать Мошевскому, который подробно доложил ему обо всем, что произошло после взрыва — о «скорой помощи», о фотографах и о представителях прессы, которых на время удалось ввести в заблуждение, но которые подозревали, что дело нечисто.
В общем, когда в палату впустили Корли, Кабаков уже был подготовлен и не ощутил волнения.
— Выкладывайте все о Музи! — процедил Корли, сдерживая бешенство.
Попытка говорить вызвала у Кабакова приступ надрывного кашля и саднящее жжение в легких. Он замотал головой и кивнул Мошевскому.
— Расскажи ему, — с трудом выдавил он.
Произношение Мошевского претерпело разительную метаморфозу, он делал явные успехи.
— Музи являлся импортером...
— Мать вашу, это мне известно! У меня есть найденные там документы. Говорите о том, о чем знали только вы.
Мошевский скосил глаза на Кабакова и, получив в ответ легкий кивок, начал с допроса Фози, рассказал о находке статуэтки Мадонны и проверке корабельных документов. Кабаков, преодолевая кашель, дополнил его слова сценой в квартире Музи. Не успели они закончить, как Корли присел к прикроватному столику и отдал по телефону серию распоряжений касательно «Летиции», ее экипажа и отправки на судно команды экспертов. Кабаков, услышав это, поспешно вставил:
— Прикажите там покруче обращаться с Фози в присутствии экипажа.
— Что? — Корли прикрыл ладонью трубку.
— Пусть пригрозят ему арестом за отказ сотрудничать и вообще немного тряхнут. Я его должник. У него семья в Бейруте.
— А он пожалуется, и мы окажемся в дураках.
— Он этого не сделает.
Корли отвернулся и еще несколько минут говорил по телефону.
— Да, Пирсон, а Фози вызовите ко мне...
— Пожиратель свинины, не брезгающий человечинкой, — пробормотал Мошевский.
— Именно так, — словно подтвердил Корли. — Вызвать ко мне, напомнить о его правах. Не задавайте ему слишком много вопросов, Пирсон, только вызовите. — Он повесил трубку. — Ладно, теперь о вас, Кабаков. Согласно докладу пожарных, из горящего дома вас вытащили два парня с сумками для гольфа. Парни случайно проходили мимо. — Корли остановился посреди палаты, крутя на пальце связку ключей. — Потом эти странные игроки в гольф, опять-таки случайно, уехали с места происшествия в крытом грузовике, как только прибыла «скорая». Забавный такой грузовичок, совершающий челночные рейсы по перевозке игроков некоего гольф-клуба, члены которого, как написано в полицейской сводке, говорят с забавным акцентом. Вроде вашего. Какого черта вас сюда занесло, Кабаков? Будете и дальше вешать мне лапшу на уши или как?
— Я сообщил бы вам потом, когда бы что-нибудь выяснил. — Кабаков отвечал осторожно, сдавленным голосом, но не собирался оправдываться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Минута текла за минутой, Кабаков дрейфовал между тьмой забытья и светом госпитальной палаты, а Мошевский, матерясь сквозь зубы, поглядывал на дверь. Наконец появились доктор и вслед за ним сиделка. Доктор был молодой, на вид хлюпик, украшенный жидкими бачками.
Пока сиделка откидывала кислородный тент и снимала верхнюю простыню, натянутую на металлическую раму так, чтобы материя не касалась тела пациента, доктор изучил температурную карту. Потом оттянул Кабакову веки и посветил ему в глаза миниатюрным фонариком, вставленным в авторучку. Глаза были красные и обильно слезились. Сиделка закапала в них из пипетки, встряхнула термометр.
Доктор приложил стетоскоп к груди Кабакова, и кожа в месте прикосновения холодного металла чуть дрогнула. Бинты, которыми была закрыта вся левая сторона груди, мешали доктору. Он с профессиональным любопытством взглянул на тело Кабакова, изрубцованное старыми шрамами.
— Не будете ли вы так любезны отойти от света? — обратился доктор к Мошевскому.
Мошевский отступил и начал переминаться с ноги на ногу, потом наконец замер, уставившись в окно. Он вытянулся, будто на параде, и сохранял неподвижность до конца осмотра, после чего повернулся и вышел вслед за доктором в коридор.
— Ну, что? — встретил их резким вопросом человек в помятом костюме. Это был Сэм Корли.
Молодой врач раздраженно вскинул брови. Ошиваются тут всякие.
— Ах да, это вы из ФБР? — догадался он. — Дела обстоят следующим образом: у него слабая контузия и сломано три ребра. Ожог второй степени кожного покрова левого бедра. Кроме того, он надышался дымом, и у него небольшой отек легких и горловые спазмы. Разрыв пазухи. Вероятно, потребуется дренаж. ЛОР будет сегодня днем. Глаза и уши, на первый взгляд, в норме, хотя, я полагаю, ваш друг должен слышать постоянный звон в ушах — при контузии это нередкое явление.
— Директор госпиталя предупредил вас, что представителям прессы вы должны описать состояние этого пациента как критическое?
— Пусть директор описывает его состояние как ему угодно. Я же нахожу его средним либо даже удовлетворительным. У этого человека удивительно крепкий организм, хотя и здорово потрепанный.
— Но...
— Мистер Корли! Повторяю, пусть директор сам рассказывает газетчикам все, что вздумается, вплоть до того, что парень — беременный. Я не стану этого опровергать. Могу я полюбопытствовать, что с ним произошло?
— Кажется, взорвалась газовая плита на кухне.
— Ах да, конечно, так я и думал, — фыркнул доктор и зашагал прочь по коридору.
— Кто такой ЛОР? — спросил Мошевский.
— Врач-отоларинголог. Ухо, горло, нос. Кстати, я и не знал, что вы говорите по-английски.
— Говорю, но плохо, — смутился Мошевский и суетливо ретировался в палату, провожаемый недобрым взглядом Корли.
Кабаков проспал целый день. Когда кончилось действие успокоительного, его глазные яблоки начали двигаться под закрытыми веками, и ему приснился сон. Сон был цветным, ярко окрашенным, как при наркотическом опьянении. Кабаков увидел свою квартиру в Тель-Авиве. Зазвонил красный телефон. Кабаков попытался дотянуться до трубки, но не смог. Он запутался в груде одежды, сваленной на полу, и эта груда воняла кордитом.
Кабаков вцепился пальцами в простыню. Раздался треск полотна, и Мошевский рванулся из кресла, продемонстрировав прыть капского быка. Разжав кулаки Кабакова, он уложил его пуки вдоль туловища и с облегчением увидел, что разорвана лишь простыня, бинты же остались целы.
В голове Кабакова замелькали воспоминания, от них он проснулся и стал вспоминать дальше. Память возвращала все вперемешку, вне логической или временной последовательности, и он едва не свихнулся, пытаясь соединить воедино ускользающие обрывки событий.
С наступлением ночи убрали кислородный тент, а звон в ушах ослабел настолько, что Кабаков теперь мог внимать Мошевскому, который подробно доложил ему обо всем, что произошло после взрыва — о «скорой помощи», о фотографах и о представителях прессы, которых на время удалось ввести в заблуждение, но которые подозревали, что дело нечисто.
В общем, когда в палату впустили Корли, Кабаков уже был подготовлен и не ощутил волнения.
— Выкладывайте все о Музи! — процедил Корли, сдерживая бешенство.
Попытка говорить вызвала у Кабакова приступ надрывного кашля и саднящее жжение в легких. Он замотал головой и кивнул Мошевскому.
— Расскажи ему, — с трудом выдавил он.
Произношение Мошевского претерпело разительную метаморфозу, он делал явные успехи.
— Музи являлся импортером...
— Мать вашу, это мне известно! У меня есть найденные там документы. Говорите о том, о чем знали только вы.
Мошевский скосил глаза на Кабакова и, получив в ответ легкий кивок, начал с допроса Фози, рассказал о находке статуэтки Мадонны и проверке корабельных документов. Кабаков, преодолевая кашель, дополнил его слова сценой в квартире Музи. Не успели они закончить, как Корли присел к прикроватному столику и отдал по телефону серию распоряжений касательно «Летиции», ее экипажа и отправки на судно команды экспертов. Кабаков, услышав это, поспешно вставил:
— Прикажите там покруче обращаться с Фози в присутствии экипажа.
— Что? — Корли прикрыл ладонью трубку.
— Пусть пригрозят ему арестом за отказ сотрудничать и вообще немного тряхнут. Я его должник. У него семья в Бейруте.
— А он пожалуется, и мы окажемся в дураках.
— Он этого не сделает.
Корли отвернулся и еще несколько минут говорил по телефону.
— Да, Пирсон, а Фози вызовите ко мне...
— Пожиратель свинины, не брезгающий человечинкой, — пробормотал Мошевский.
— Именно так, — словно подтвердил Корли. — Вызвать ко мне, напомнить о его правах. Не задавайте ему слишком много вопросов, Пирсон, только вызовите. — Он повесил трубку. — Ладно, теперь о вас, Кабаков. Согласно докладу пожарных, из горящего дома вас вытащили два парня с сумками для гольфа. Парни случайно проходили мимо. — Корли остановился посреди палаты, крутя на пальце связку ключей. — Потом эти странные игроки в гольф, опять-таки случайно, уехали с места происшествия в крытом грузовике, как только прибыла «скорая». Забавный такой грузовичок, совершающий челночные рейсы по перевозке игроков некоего гольф-клуба, члены которого, как написано в полицейской сводке, говорят с забавным акцентом. Вроде вашего. Какого черта вас сюда занесло, Кабаков? Будете и дальше вешать мне лапшу на уши или как?
— Я сообщил бы вам потом, когда бы что-нибудь выяснил. — Кабаков отвечал осторожно, сдавленным голосом, но не собирался оправдываться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90