… Чертов «De bestiis et aliis rebus» выжирал изнутри, а спросить о его происхождении у Ангела я боялась. А что, если Пабло-Иманол не знает о его существовании? А узнав, вознамерится продать его, и я останусь без главного своего утешителя. А что, если это — семейная реликвия Нуньесов и я сунула свой нос в чужие дела? Но и на семейную реликвию это не тянуло: слишком уж небрежно хранился бестиарий. Так же небрежно, как и последняя плошка на кухне. А что, если Ленчик прав и все самые страшные тайны и правда лежат на поверхности?…
Самым странным, непостижимым для меня образом бестиарий примирил меня с Динкой, отвлек от затянувшейся усталой ненависти к ней, усталого безразличия. Он действовал как опытный искуситель, мой бестиарий, я ждала ночного свидания с ним, как ждут встречи с возлюбленным.
Вот чертова извращенка, я втрескалась в него по уши!..
Глаза на это открыла мне Динка, когда мы столкнулись с ней у ванной комнаты, больше похожей на заброшенную гримерку, таких заброшенных гримерок во времена «Таис» мы перевидали сотни. Но эта, испанская, была лучшей: огромная, вся в замысловатых трещинах, ванна, медные, давно не чищенные тазы и кувшины, причудливые драпировки на стенах, старинное зеркало, — такое же растрескавшееся, как и ванна…
— Что это с тобой происходит, Рысенок? — спросила у меня Динка.
— А что?
— Ты изменилась…
— Правда? А я ничего такого за собой не замечала…
— Да нет же, ты в зеркало загляни! Глаза блестят, румянец… Ты влюбилась, что ли? — Черт, в ее голосе вдруг проскользнула плохо скрытая ревность!
Или это мне только показалось?…
— Интересно, в кого это я могу влюбиться? Здесь же никого нет, кроме меня, тебя и твоего парня…
— Вот именно… Положила глаз на Ангела?
— Да нет… Он совсем не в моем вкусе… Мне не нравятся испанцы…
Я не солгала Динке: испанцы не нравились мне, ни оптом, ни в розницу. А вот прохладный готический Franciscum Laborde — совсем другое дело.
— Ну и дура! — снисходительно огрызнулась она, на секунду возвращая меня в полудетские и полузабытые времена предчувствия «Таис».
— Сама дура, — ответила я в стиле прежней Ренатки. — У тебя одни члены на уме…
— У меня хотя бы члены… А у тебя что? Что? Canis, vipera, halcyon… Оставшись одна в ванной, я приподнялась на цыпочки перед зеркалом и заглянула в него. Полностью собрать лицо не удалось, мешали трещины, но и то, что открылось мне — впечатляло: щеки и правда горели огнем, а глаза были влажными, глубокими и шальными. Неужели это мои глаза, Господи?… Неужели все это сделал тайный и такой желанный «De bestiis et aliis rebus»?
С того памятного разговора у ванной комнаты Динка начала следить за мной. Вполглаза, не особо напрягаясь, но следить. Она хотела ухватить меня, застукать на порочной страстишке к какому-нибудь почтальону, работнику социального страхования или продавцу из соседней бакалейной лавки. Но я не давала никаких поводов, я вообще не выходила за ограду дома, я не знала языка, так что простейший расчет в лавке был бы для меня делом проблематичным.
Целыми днями я сидела либо в саду, либо в библиотеке, лениво флиртуя с книжонками калибром помельче. А ночью наступало время бестиария. Я все еще ничего не знала о нем, но мне так хотелось… так хотелось узнать!
И в одну из ночей, когда любопытство мое стало уж совсем непереносимым и натянулось как струна, мне пришло совсем уж неожиданное откровение. Никак не вязавшееся с датой создания бестиария, но все же — откровение.
Ноутбук Ангела.
Я знала, что он подсоединен к Интернету, а в интернетовской помойке можно найти все, что угодно. Это я тоже знала, недаром я была интеллектуальным божком «Таис». Динка не особенно жаловала виртуальный мир, она считала его профанацией, надругательством над человеческими отношениями. Еще во времена нашей недолгой славы она терпеть не могла онлайновые конференции с фанатами и фанатские же тупоголовые "чаты с «Таис», на которые мы время от времени вынуждены были отвлекаться. Под присмотром Ленчика.
Без Ленчикова присмотра мы тоже иногда баловались Инетом. Не часто — часто не позволяли обстоятельства, но когда позволяли… Динка с завидным постоянством шастала на наш официальный сайт, где с утра до ночи заседали возбужденные и сексуально озабоченные поклонники и противники. Поначитавшись глупейших признаний в любви и таких же глупейших хулиганских проклятий («…….. этих ……. лесбиянок»), Динка бросала в народ отборную порцию мата.
И на этом успокаивалась.
И я успокоюсь.
Наберу в «поиске» свой бестиарий, свой «De bestiis et aliis rebus», — и успокоюсь. Я должна, должна знать хоть что-то о том, кто скрасил мне тусклое времяпровождение в этом никому не принадлежащем испанском доме…
Мысль об Интернете гвоздем засела у меня в башке, оставалось лишь добраться до него. Это только на первый взгляд идея казалась легко осуществимой, ведь у Ангела был ноутбук с выходом в Сеть. Но чертов Пабло-Иманол терпеть не мог, когда кто-то подходил к его вещам на расстояние вытянутой руки. И эти его холодные, совсем не испанские зрачки, которые время от времени прошивали меня… Нет, впрямую попросить его о чем-то… Попросить — не представлялось никакой возможности. Можно было, конечно, отправиться в какое-нибудь интернет-кафе, но денег у меня не было. Так, пара монет, годных разве что на сувениры. А клянчить их у Пабло означало только одно: нарвешься на стенания о том, что подруга его девушки обходится дорого… И он вовсе не собирается оплачивать ее прихоти. Случай подвернулся неожиданно. Вернее, он существовал всегда, я просто не обращала на него внимания.
В тот вечер Пабло в очередной раз стравливал собак, на площадке, в саду. Это был тихий неподвижный вечер, жара еще не спала, совсем не спала, к тому же ее усиливали песьи хрипы и треск клоками вырываемой шерсти. Эти звуки — такие яростные, такие плотские, такие беспощадные — вступали в явное противоречие с распятием, висевшим над кроватью в моей комнате. Этими распятиями дом был просто наводнен; распятиями, свечками, скорчившимися гирляндами искусственных цветов и аляповатыми фигурками святых, на которые можно было наткнуться в самых разных местах. А на кухне, среди банок и надорванных коробок с кукурузными хлопьями, вообще стояла всеми позабытая Дева Мария. Скорее всего, и Дева Мария, и прочее добро достались Ангелу от людей, живших здесь когда-то, сам он никаким праведником не был.
Кто жил здесь раньше? И не им ли принадлежал бестиарий?… Нет, нет… «De bestiis et aliis rebus» — книга мистическая, прохладная, страстная, самодостаточная; обладателю ее не нужны церковные атрибуты, не нужны… Их можно выбросить за ненадобностью, чтобы лишний раз не заморачиваться, протирая пыль с тернового венца Иисуса…
…В тот вечер Пабло стравливал собак, распятие на грубой, небрежно вытесанной стене, укоризненно поблескивало, а сквозь раскрытую дверь балкона мне хорошо была видна Динкина спина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Самым странным, непостижимым для меня образом бестиарий примирил меня с Динкой, отвлек от затянувшейся усталой ненависти к ней, усталого безразличия. Он действовал как опытный искуситель, мой бестиарий, я ждала ночного свидания с ним, как ждут встречи с возлюбленным.
Вот чертова извращенка, я втрескалась в него по уши!..
Глаза на это открыла мне Динка, когда мы столкнулись с ней у ванной комнаты, больше похожей на заброшенную гримерку, таких заброшенных гримерок во времена «Таис» мы перевидали сотни. Но эта, испанская, была лучшей: огромная, вся в замысловатых трещинах, ванна, медные, давно не чищенные тазы и кувшины, причудливые драпировки на стенах, старинное зеркало, — такое же растрескавшееся, как и ванна…
— Что это с тобой происходит, Рысенок? — спросила у меня Динка.
— А что?
— Ты изменилась…
— Правда? А я ничего такого за собой не замечала…
— Да нет же, ты в зеркало загляни! Глаза блестят, румянец… Ты влюбилась, что ли? — Черт, в ее голосе вдруг проскользнула плохо скрытая ревность!
Или это мне только показалось?…
— Интересно, в кого это я могу влюбиться? Здесь же никого нет, кроме меня, тебя и твоего парня…
— Вот именно… Положила глаз на Ангела?
— Да нет… Он совсем не в моем вкусе… Мне не нравятся испанцы…
Я не солгала Динке: испанцы не нравились мне, ни оптом, ни в розницу. А вот прохладный готический Franciscum Laborde — совсем другое дело.
— Ну и дура! — снисходительно огрызнулась она, на секунду возвращая меня в полудетские и полузабытые времена предчувствия «Таис».
— Сама дура, — ответила я в стиле прежней Ренатки. — У тебя одни члены на уме…
— У меня хотя бы члены… А у тебя что? Что? Canis, vipera, halcyon… Оставшись одна в ванной, я приподнялась на цыпочки перед зеркалом и заглянула в него. Полностью собрать лицо не удалось, мешали трещины, но и то, что открылось мне — впечатляло: щеки и правда горели огнем, а глаза были влажными, глубокими и шальными. Неужели это мои глаза, Господи?… Неужели все это сделал тайный и такой желанный «De bestiis et aliis rebus»?
С того памятного разговора у ванной комнаты Динка начала следить за мной. Вполглаза, не особо напрягаясь, но следить. Она хотела ухватить меня, застукать на порочной страстишке к какому-нибудь почтальону, работнику социального страхования или продавцу из соседней бакалейной лавки. Но я не давала никаких поводов, я вообще не выходила за ограду дома, я не знала языка, так что простейший расчет в лавке был бы для меня делом проблематичным.
Целыми днями я сидела либо в саду, либо в библиотеке, лениво флиртуя с книжонками калибром помельче. А ночью наступало время бестиария. Я все еще ничего не знала о нем, но мне так хотелось… так хотелось узнать!
И в одну из ночей, когда любопытство мое стало уж совсем непереносимым и натянулось как струна, мне пришло совсем уж неожиданное откровение. Никак не вязавшееся с датой создания бестиария, но все же — откровение.
Ноутбук Ангела.
Я знала, что он подсоединен к Интернету, а в интернетовской помойке можно найти все, что угодно. Это я тоже знала, недаром я была интеллектуальным божком «Таис». Динка не особенно жаловала виртуальный мир, она считала его профанацией, надругательством над человеческими отношениями. Еще во времена нашей недолгой славы она терпеть не могла онлайновые конференции с фанатами и фанатские же тупоголовые "чаты с «Таис», на которые мы время от времени вынуждены были отвлекаться. Под присмотром Ленчика.
Без Ленчикова присмотра мы тоже иногда баловались Инетом. Не часто — часто не позволяли обстоятельства, но когда позволяли… Динка с завидным постоянством шастала на наш официальный сайт, где с утра до ночи заседали возбужденные и сексуально озабоченные поклонники и противники. Поначитавшись глупейших признаний в любви и таких же глупейших хулиганских проклятий («…….. этих ……. лесбиянок»), Динка бросала в народ отборную порцию мата.
И на этом успокаивалась.
И я успокоюсь.
Наберу в «поиске» свой бестиарий, свой «De bestiis et aliis rebus», — и успокоюсь. Я должна, должна знать хоть что-то о том, кто скрасил мне тусклое времяпровождение в этом никому не принадлежащем испанском доме…
Мысль об Интернете гвоздем засела у меня в башке, оставалось лишь добраться до него. Это только на первый взгляд идея казалась легко осуществимой, ведь у Ангела был ноутбук с выходом в Сеть. Но чертов Пабло-Иманол терпеть не мог, когда кто-то подходил к его вещам на расстояние вытянутой руки. И эти его холодные, совсем не испанские зрачки, которые время от времени прошивали меня… Нет, впрямую попросить его о чем-то… Попросить — не представлялось никакой возможности. Можно было, конечно, отправиться в какое-нибудь интернет-кафе, но денег у меня не было. Так, пара монет, годных разве что на сувениры. А клянчить их у Пабло означало только одно: нарвешься на стенания о том, что подруга его девушки обходится дорого… И он вовсе не собирается оплачивать ее прихоти. Случай подвернулся неожиданно. Вернее, он существовал всегда, я просто не обращала на него внимания.
В тот вечер Пабло в очередной раз стравливал собак, на площадке, в саду. Это был тихий неподвижный вечер, жара еще не спала, совсем не спала, к тому же ее усиливали песьи хрипы и треск клоками вырываемой шерсти. Эти звуки — такие яростные, такие плотские, такие беспощадные — вступали в явное противоречие с распятием, висевшим над кроватью в моей комнате. Этими распятиями дом был просто наводнен; распятиями, свечками, скорчившимися гирляндами искусственных цветов и аляповатыми фигурками святых, на которые можно было наткнуться в самых разных местах. А на кухне, среди банок и надорванных коробок с кукурузными хлопьями, вообще стояла всеми позабытая Дева Мария. Скорее всего, и Дева Мария, и прочее добро достались Ангелу от людей, живших здесь когда-то, сам он никаким праведником не был.
Кто жил здесь раньше? И не им ли принадлежал бестиарий?… Нет, нет… «De bestiis et aliis rebus» — книга мистическая, прохладная, страстная, самодостаточная; обладателю ее не нужны церковные атрибуты, не нужны… Их можно выбросить за ненадобностью, чтобы лишний раз не заморачиваться, протирая пыль с тернового венца Иисуса…
…В тот вечер Пабло стравливал собак, распятие на грубой, небрежно вытесанной стене, укоризненно поблескивало, а сквозь раскрытую дверь балкона мне хорошо была видна Динкина спина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119