Но и она, Мика, никогда бы не смогла его заслужить.
И никто бы не смог, за исключением, разве что Черной Мамбы.
Черная Мамба (в миру – Ума Турман) была такой же блондинкой, как и Мика, но па этом сходство и заканчивается. К тому же у Черной Мамбы – сорок второй размер ноги, а у Мики – жалкий тридцать восьмой.
Такой же, как у всех. Или почти у всех.
Мика – среднестатистическое ничтожество.
Пока Мика рассеянно размышляет об этом, происходит что-то странное: она больше не упирается в спину этого парня, напротив, это он упирается в нее рельефной грудью и плоским животом. И Мика больше не сидит позади него на разухабистом модерновом мопеде. Мика сидит впереди него, на жесткой облупленной раме старого велосипеда, точно такого же, на котором ее мама и отец отправились на небеса.
Это – велосипед. Так и есть.
Вот звонок с отломанным ушком, вот прикрученный к рулю карманный фонарик, призванный выполнять роль фары-противотуманки, что будет, если она ухватится за обломок ушка и позвонит в звонок?
– Дзинь! Дзи-инь-дзи-инь, берегитесь, люди, это мы!..
Мике и вправду кажется, что звонок звенит, а губы этого парня щекочут ей ухо, он что-то говорит, но ветер относит все его слова, развешивает на деревьях, расклеивает на стенах домов, загоняет в гулкие подворотни. И она никогда не узнает, что же такое важное он хотел ей сказать.
Велосипедное наваждение длится недолго, но, чтобы избавиться от него, Мике приходится несколько раз крепко зажмурить глаза и вновь открыть их.
Слава богу, под ней снова мопедное седло, а впереди – спина этого парня, к которой она прижалась. Но ощущение того, что он – еще и сзади, и обволакивает ее со всех сторон, сохраняется: Мика заключена в его тело, как в кольца Мирового Червя. А в нем, как известно, скрыто все сущее, он – всему начало и всему конец.
У Мики на этот счет нет никаких возражений.
– Поедем куда-нибудь, – говорит она.
– Не домой? – уточняет этот парень.
– Нет.
Вот она это и произнесла.
– У меня есть предложение, Мика… Я знаю одно местечко, которое должно тебе понравиться.
– Кафе? – слово опять выбрано наугад.
– Нет, не кафе. Думаю, ты уже устала от заведений подобного рода. Я прав?
Мика-Мика, какая же ты дуреха! Ты и думать забыла, что сама работаешь в ресторане и целый день стоишь у плиты, и тебе до смерти надоел один только вид продуктов, какими бы свежими и прекрасными они ни были. Вот интересно, какую еду предпочитает этот парень? Прошлой ночью разговор шел о бутерброде с тунцом, но, в конечном итоге, все ограничилось кофе. Хотя рыба, ему безусловно подходит. И не просто рыба, а сырая рыба, – тот же тунец, или сардины, или камбала, или даже осьминоги. При условии, что все это должно быть только что выловлено, но не при помощи сети, невода и трала, а при помощи чего-то более экзотического.
Копья, например.
Пойманная рыба складывается в черепаший панцирь, после чего разделывается прямо руками и тут же съедается.
Представить такую картинку Мике гораздо легче, чем представить этого парня скучающим в дорогом ресторане с меню в татуированных руках.
– Я прав? – снова повторяет он.
– Конечно.
– Тогда отправимся под небеса. Ты не пожалеешь, обещаю…
* * *
…Он не обманул.
Это и есть небеса.
Ну, почти небеса. Вот уже час они сидят на крыше дома в самом центре Петроградки, Мика видела этот дом тысячу раз, но не подозревала, что у него есть крыша.
Ни разу в жизни она не задумывалась о крышах, и это безусловное упущение.
Окна – вот что было для нее самым главным. Да и как иначе, если существуют витражные Гент, Утрехт и Антверпен, способные напрочь изменить реальность. Сидя на гребне крыши, она рассказывает этому парню о Генте-Утрехте-Антверпене, собаки и птицы тоже не забыты, что уж госорить о дароносице и дарохранительнице, об астролябии, арбалете, двойной свирели и виноточиле.
– Виноточило – это виноградный пресс? – осторожно спрашивает он.
– Верно. Виноградный пресс, – смеется она.
Кто бы мог подумать, что в абсолютно непролазных дебрях татуировок скрывается такой академический ум! Покончив с виноточилом, Мика переходит к медному эстонскому рыбаку из кухонной ниши и к «HOMO BULLA EST », спрятанной в складках его дождевика.
– Человек есть мыльный пузырь, – тут же переводит этот парень.
– Верно! – Мика потрясена.
– Я не думаю, что это правда. Я думаю, что все обстоит как раз наоборот. Человек – это лучшее, что может произойти с миром. Или с богом, как тебе будет угодно.
Или со мной, мысленно добавляет Мика. Этот парень – несомненно, человек, хотя на языке у Мики вертится масса определений, самое безобидное из которых и есть бог. Бог, не имеющий отношения ни к одной из мировых религий. Бог, сам не ведающий о своем божественном происхождении. Простодушный, как тунец, сардина или осьминог.
Город, лежащий у ног Мики, по-настоящему красив.
И слишком велик для нее. Слишком огромен.
Чем занималась Мика все последние годы? Копалась в микроскопических вещах. Свежее мясо и свежие овощи, морепродукты, зелень, рыба, трюфели, крупы – все это было много меньше, чем сама Мика, все это умещалось в руке.
Город в руке не уместишь. И небо над ним – тоже.
Этот парень сидит напротив Мики, спиной к городу. Этому парню можно не волноваться по поводу города. Город и так принадлежит ему.
И немножко Мике.
– Тебе нравится здесь? – стрелы его улыбки пронзают Мику навылет.
– Очень. Я почти счастлива, – Мика только чуть-чуть лукавит, она действительно счастлива, впервые за много лет и без всяких «почти».
– Знаешь, что нужно сделать, чтобы счастье было полным?
– Что?
– Покурить.
– Я не курю, – произнеся это, Мика чувствует, что заливается краской, – как будто она совершила что-то постыдное и была поймана за руку.
– Это легко исправить. Даже интересно.
Мика в жизни не брала в руки сигарет, сигаретный дым ее раздражает, он противопоказан тонким химическим реакциям, которые происходят на кухне «Ноля», он плохо сказывается на здоровье привезенных из Неаполя крошек-анчоусов и привезенной из Иокогамы мраморной рыбы, он сбивает с ног филейные части теленка, привезенные из провинции Лимузэн. Потому-то Ревшан и Резо всегда курят на улице, а бедняжка Ральф вообще отказался от пагубной привычки смолить что бы то ни было.
Включая марихуану.
Мика ждет, что жилеточный бог вынет из своего кармана пачку сигарет, но вместо этого он вынимает сигару.
Мика знает, что такое сигары, посещения «Табачной лавки № 1», где торгуют кальянами, не прошли даром. Сигарам в «Табачной лавке» отведена целая стена, они лежат в цветастых коробках, плотно прижавшись друг к другу, толстые и смуглые, перетянутые цветастыми же полосками бумаги. Ассоциации, которые они вызывают:
Черчилль, Фидель Кастро, роман «Сто лет одиночества» 8 мягкой обложке, вместо закладки на семнадцатой странице лежит дисконтная карта обувного магазина на Большом проспекте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
И никто бы не смог, за исключением, разве что Черной Мамбы.
Черная Мамба (в миру – Ума Турман) была такой же блондинкой, как и Мика, но па этом сходство и заканчивается. К тому же у Черной Мамбы – сорок второй размер ноги, а у Мики – жалкий тридцать восьмой.
Такой же, как у всех. Или почти у всех.
Мика – среднестатистическое ничтожество.
Пока Мика рассеянно размышляет об этом, происходит что-то странное: она больше не упирается в спину этого парня, напротив, это он упирается в нее рельефной грудью и плоским животом. И Мика больше не сидит позади него на разухабистом модерновом мопеде. Мика сидит впереди него, на жесткой облупленной раме старого велосипеда, точно такого же, на котором ее мама и отец отправились на небеса.
Это – велосипед. Так и есть.
Вот звонок с отломанным ушком, вот прикрученный к рулю карманный фонарик, призванный выполнять роль фары-противотуманки, что будет, если она ухватится за обломок ушка и позвонит в звонок?
– Дзинь! Дзи-инь-дзи-инь, берегитесь, люди, это мы!..
Мике и вправду кажется, что звонок звенит, а губы этого парня щекочут ей ухо, он что-то говорит, но ветер относит все его слова, развешивает на деревьях, расклеивает на стенах домов, загоняет в гулкие подворотни. И она никогда не узнает, что же такое важное он хотел ей сказать.
Велосипедное наваждение длится недолго, но, чтобы избавиться от него, Мике приходится несколько раз крепко зажмурить глаза и вновь открыть их.
Слава богу, под ней снова мопедное седло, а впереди – спина этого парня, к которой она прижалась. Но ощущение того, что он – еще и сзади, и обволакивает ее со всех сторон, сохраняется: Мика заключена в его тело, как в кольца Мирового Червя. А в нем, как известно, скрыто все сущее, он – всему начало и всему конец.
У Мики на этот счет нет никаких возражений.
– Поедем куда-нибудь, – говорит она.
– Не домой? – уточняет этот парень.
– Нет.
Вот она это и произнесла.
– У меня есть предложение, Мика… Я знаю одно местечко, которое должно тебе понравиться.
– Кафе? – слово опять выбрано наугад.
– Нет, не кафе. Думаю, ты уже устала от заведений подобного рода. Я прав?
Мика-Мика, какая же ты дуреха! Ты и думать забыла, что сама работаешь в ресторане и целый день стоишь у плиты, и тебе до смерти надоел один только вид продуктов, какими бы свежими и прекрасными они ни были. Вот интересно, какую еду предпочитает этот парень? Прошлой ночью разговор шел о бутерброде с тунцом, но, в конечном итоге, все ограничилось кофе. Хотя рыба, ему безусловно подходит. И не просто рыба, а сырая рыба, – тот же тунец, или сардины, или камбала, или даже осьминоги. При условии, что все это должно быть только что выловлено, но не при помощи сети, невода и трала, а при помощи чего-то более экзотического.
Копья, например.
Пойманная рыба складывается в черепаший панцирь, после чего разделывается прямо руками и тут же съедается.
Представить такую картинку Мике гораздо легче, чем представить этого парня скучающим в дорогом ресторане с меню в татуированных руках.
– Я прав? – снова повторяет он.
– Конечно.
– Тогда отправимся под небеса. Ты не пожалеешь, обещаю…
* * *
…Он не обманул.
Это и есть небеса.
Ну, почти небеса. Вот уже час они сидят на крыше дома в самом центре Петроградки, Мика видела этот дом тысячу раз, но не подозревала, что у него есть крыша.
Ни разу в жизни она не задумывалась о крышах, и это безусловное упущение.
Окна – вот что было для нее самым главным. Да и как иначе, если существуют витражные Гент, Утрехт и Антверпен, способные напрочь изменить реальность. Сидя на гребне крыши, она рассказывает этому парню о Генте-Утрехте-Антверпене, собаки и птицы тоже не забыты, что уж госорить о дароносице и дарохранительнице, об астролябии, арбалете, двойной свирели и виноточиле.
– Виноточило – это виноградный пресс? – осторожно спрашивает он.
– Верно. Виноградный пресс, – смеется она.
Кто бы мог подумать, что в абсолютно непролазных дебрях татуировок скрывается такой академический ум! Покончив с виноточилом, Мика переходит к медному эстонскому рыбаку из кухонной ниши и к «HOMO BULLA EST », спрятанной в складках его дождевика.
– Человек есть мыльный пузырь, – тут же переводит этот парень.
– Верно! – Мика потрясена.
– Я не думаю, что это правда. Я думаю, что все обстоит как раз наоборот. Человек – это лучшее, что может произойти с миром. Или с богом, как тебе будет угодно.
Или со мной, мысленно добавляет Мика. Этот парень – несомненно, человек, хотя на языке у Мики вертится масса определений, самое безобидное из которых и есть бог. Бог, не имеющий отношения ни к одной из мировых религий. Бог, сам не ведающий о своем божественном происхождении. Простодушный, как тунец, сардина или осьминог.
Город, лежащий у ног Мики, по-настоящему красив.
И слишком велик для нее. Слишком огромен.
Чем занималась Мика все последние годы? Копалась в микроскопических вещах. Свежее мясо и свежие овощи, морепродукты, зелень, рыба, трюфели, крупы – все это было много меньше, чем сама Мика, все это умещалось в руке.
Город в руке не уместишь. И небо над ним – тоже.
Этот парень сидит напротив Мики, спиной к городу. Этому парню можно не волноваться по поводу города. Город и так принадлежит ему.
И немножко Мике.
– Тебе нравится здесь? – стрелы его улыбки пронзают Мику навылет.
– Очень. Я почти счастлива, – Мика только чуть-чуть лукавит, она действительно счастлива, впервые за много лет и без всяких «почти».
– Знаешь, что нужно сделать, чтобы счастье было полным?
– Что?
– Покурить.
– Я не курю, – произнеся это, Мика чувствует, что заливается краской, – как будто она совершила что-то постыдное и была поймана за руку.
– Это легко исправить. Даже интересно.
Мика в жизни не брала в руки сигарет, сигаретный дым ее раздражает, он противопоказан тонким химическим реакциям, которые происходят на кухне «Ноля», он плохо сказывается на здоровье привезенных из Неаполя крошек-анчоусов и привезенной из Иокогамы мраморной рыбы, он сбивает с ног филейные части теленка, привезенные из провинции Лимузэн. Потому-то Ревшан и Резо всегда курят на улице, а бедняжка Ральф вообще отказался от пагубной привычки смолить что бы то ни было.
Включая марихуану.
Мика ждет, что жилеточный бог вынет из своего кармана пачку сигарет, но вместо этого он вынимает сигару.
Мика знает, что такое сигары, посещения «Табачной лавки № 1», где торгуют кальянами, не прошли даром. Сигарам в «Табачной лавке» отведена целая стена, они лежат в цветастых коробках, плотно прижавшись друг к другу, толстые и смуглые, перетянутые цветастыми же полосками бумаги. Ассоциации, которые они вызывают:
Черчилль, Фидель Кастро, роман «Сто лет одиночества» 8 мягкой обложке, вместо закладки на семнадцатой странице лежит дисконтная карта обувного магазина на Большом проспекте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97