Не лила паточные слезы из засахаренных глаз по поводу черной неблагодарности, которую демонстрирует Васька. В глубине души Васька понимает, что ненависть к кровной и единственной сестре – еще одна ее редкая психологическая особенность, а проще – патология, в связи с ней Ваську можно назвать моральным уродом. Но это совсем не важно, если речь идет о золотом самородке с насечками на боках:
Я ХОЧУ ЕЕ УБИТЬ.
– Знаешь почему?
– Валяй.
– Просто так.
Только произнеся это, Васька понимает, что «просто так» и есть настоящая причина. Она готова к тому, что Ямакаси поднимет ее на смех, или в ужасе отшатнется, или постучит пальцем по лбу, ты с ума сошла, детка, говорить такие вещи малознакомому человеку! Ямакаси не делает ни первого, ни второго, ни третьего. Он целует Ваську в переносицу и произносит:
– Это достойная причина. Может, самая достойная из всех достойных.
– Ты думаешь?
– Знаю.
Наконец ее тело получает свободу. Ямакаси поднимается с постели, впихивает татуированную задницу в штаны и подходит к стремени лошади Рокоссовского. Из рюкзака извлечена расческа, и, кажется, теперь только она занимает все воображение Ямакаси. Закинув руку, он принимается расчесывать блестящие гладкие волосы, вернее – вычесывать их, долго и основательно.
Совсем как птица.
Но не как птица-старатель, не как птица-археолог, не как птица-рыбак, а как самый обыкновенный ублюдочный голубь городского разлива. Весь ублюдочный смысл существования такого голубя – класть ублюдочные килограммы дерьма на все мало-мальски пригодные к этому поверхности. Оттого и вычесывание выглядит как поиск насекомых в нечистых перьях.
Ямакаси мгновенно становится неприятен Ваське.
Ей нужно пойти в душ, смыть с себя… Смыть с себя что?
Пот Ямакаси? Но он даже не вспотел, когда занимался сексом. Сперму Ямакаси? Ее не достанешь, она уже давно утекла в глубины Васькиного организма. Его запах, его дыхание? Запах так себя ничем и не проявил, а дыхание до самого конца оставалось ровным.
С тех пор как он вынул из Васьки свой безупречный член, она только и думает, что об убийстве Мики.
Никаким душем это не смоешь.
Ямакаси между тем то пропадает из поля зрения Васьки, то вновь появляется: он изучает мастерскую и содержимое мастерской.
– Забавное место.
– Обычная скульптурная мастерская. Она принадлежала деду.
– И скульптуры его?
– Да.
– А где сам дед? Помер?
– Еще до моего рождения.
– Значит, ты живешь здесь?
– Уже несколько лет. Мне здесь нравится.
– А твоя сестра?
Он возвращается к Ваське окончательно, ставит ногу в гипсовое стремя лошади Рокоссовского и перебрасывает узкое тело в гипсовое седло. Васька не может скрыть улыбки: девять из десяти парней, бывавших здесь, делали то же самое и выглядело это нелепо. Еще и потому, что размеры гипсовой лошади несколько отличаются от размеров обыкновенной живой лошади.
Соотношение масштабов: 1:1,5.
Самое удивительное, что Ямакаси, оседлавший лошадь, вовсе не выглядит нелепо. Напротив, они смотрятся как единое целое. Ямакаси рожден для лошадей (пусть даже и гипсовых), как рожден для крыш, мопедов, разводных мостов, пожарных лестниц. Эта мысль приходит к Ваське внезапно: несмотря на свою исключительность и уж совершенно оголтелую экзотичность, Ямакаси идеально подходит для обыденного мира во всех его обыденных проявлениях.
Она не должна сердиться на птицу Кетцаль.
– …Что – моя сестра?
– Где обитает твоя сестра?
Васька делает неопределенный жест рукой в сторону двери: там.
– Вот как? И что же находится там?
– Наша квартира. Сначала она принадлежала деду, потом родителям, а теперь в ней живет ведьма.
– Я слыхал, что раньше деятелям культуры обламывались самые настоящие хоромы.
– Так и есть, – с готовностью подтверждает Васька. – Квартира шикарная.
– И при этом ты живешь в мастерской…
– Я сама так решила. Не могу ее видеть.
– А родители?
– Родители давно умерли. Мне было шесть…
– А ей? – Ямакаси проявляет подозрительный интерес к блаженной дурочке Мике, Ваське это неприятно.
– Шестнадцать.
– И вы все это время жили одни?
– И мы все это время жили одни. Каждая сама по себе.
– Надо полагать, она о тебе заботилась все то время, пока ты не выросла? Не превратилась в такую… такую…
Жокей Ямакаси намеренно затягивает с определением: в такую неблагодарную скотину в такую омерзительную гадину, что просто с души воротит
– …в такую – что?
– В такую потрясающую девушку. Иди-ка сюда, кьярида миа.
Васька понятия не имеет, что означает «кьярида миа»: очевидно, обращение к женщине, которое позволяет мужчине считать ее своей собственностью.
– Мы и так достаточно побыли вместе. Пора бы отдохнуть друг от друга, – говорит она, но все же поднимается с постели. Изящно натянуть на себя джинсы не получается, обычно ловкая Васька путается в штанинах, скачет на одной ноге, едва не падает, вот проклятье! Ямакаси взирает на сцену со снисходительной улыбкой всадника-монаха, только что вошедшего в Иерусалим.
– Иди сюда, – говорит он. – Давай руку.
Васька вовсе не собиралась протягивать ему руку, – восседать на гипсовой лошади еще глупее, чем восседать на куцем седле мопеда, к тому же гипс пачкается, – она не собиралась, но уже через мгновение оказывается на лошадином крупе. Единственное утешение – теперь она сидит не позади Ямакаси, а впереди него.
– Вы всегда жили одни?
– После смерти родителей – да.
– И никто вам не помогал, бедным сироткам? «Бедные сиротки», «бедные, бедные сиротки», «бедные вы мои сиротки», – Васька уже когда-то это слышала.
– Что значит – не помогал?
– Не было никого, кто проявил в вас участие?
– Зачем ты спрашиваешь?
– Просто… Интересно было бы узнать про твою жизнь побольше. Ты считаешь это излишним любопытством?..
Васька медлит с ответом.
Что, собственно, произошло? Она познакомилась с парнем, который так ловко перемещается по крышам, что и зовут его – Ямакаси. Она познакомилась с ним, как знакомилась со всеми другими из разношерстного сообщества экстремалов:
это Ильич, он занимается фристайлом; это Кузя, он занимается кайтингом и только вчера вернулся из Австралии; это Вован, он альпинист, потрать на него вечер, если не сложно. Только не заговаривай о горах: Вован с тремя ребятами ездил на Хибины, они все погибли и лишь он остался жив, об этом даже в новостях сообщали.
Она переспала с Ямакаси, как до этого спала с Ильичом, Кузей и альпинистом Вованом: секс, как перемена впечатлений, как тренировочный лагерь перед очередным восхождением, перед очередной попыткой взлететь в небо, перед очередным спуском через пороги вниз по реке. Никто из них не пытался особо вникнуть в Васькину жизнь – и она тоже не вникала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Я ХОЧУ ЕЕ УБИТЬ.
– Знаешь почему?
– Валяй.
– Просто так.
Только произнеся это, Васька понимает, что «просто так» и есть настоящая причина. Она готова к тому, что Ямакаси поднимет ее на смех, или в ужасе отшатнется, или постучит пальцем по лбу, ты с ума сошла, детка, говорить такие вещи малознакомому человеку! Ямакаси не делает ни первого, ни второго, ни третьего. Он целует Ваську в переносицу и произносит:
– Это достойная причина. Может, самая достойная из всех достойных.
– Ты думаешь?
– Знаю.
Наконец ее тело получает свободу. Ямакаси поднимается с постели, впихивает татуированную задницу в штаны и подходит к стремени лошади Рокоссовского. Из рюкзака извлечена расческа, и, кажется, теперь только она занимает все воображение Ямакаси. Закинув руку, он принимается расчесывать блестящие гладкие волосы, вернее – вычесывать их, долго и основательно.
Совсем как птица.
Но не как птица-старатель, не как птица-археолог, не как птица-рыбак, а как самый обыкновенный ублюдочный голубь городского разлива. Весь ублюдочный смысл существования такого голубя – класть ублюдочные килограммы дерьма на все мало-мальски пригодные к этому поверхности. Оттого и вычесывание выглядит как поиск насекомых в нечистых перьях.
Ямакаси мгновенно становится неприятен Ваське.
Ей нужно пойти в душ, смыть с себя… Смыть с себя что?
Пот Ямакаси? Но он даже не вспотел, когда занимался сексом. Сперму Ямакаси? Ее не достанешь, она уже давно утекла в глубины Васькиного организма. Его запах, его дыхание? Запах так себя ничем и не проявил, а дыхание до самого конца оставалось ровным.
С тех пор как он вынул из Васьки свой безупречный член, она только и думает, что об убийстве Мики.
Никаким душем это не смоешь.
Ямакаси между тем то пропадает из поля зрения Васьки, то вновь появляется: он изучает мастерскую и содержимое мастерской.
– Забавное место.
– Обычная скульптурная мастерская. Она принадлежала деду.
– И скульптуры его?
– Да.
– А где сам дед? Помер?
– Еще до моего рождения.
– Значит, ты живешь здесь?
– Уже несколько лет. Мне здесь нравится.
– А твоя сестра?
Он возвращается к Ваське окончательно, ставит ногу в гипсовое стремя лошади Рокоссовского и перебрасывает узкое тело в гипсовое седло. Васька не может скрыть улыбки: девять из десяти парней, бывавших здесь, делали то же самое и выглядело это нелепо. Еще и потому, что размеры гипсовой лошади несколько отличаются от размеров обыкновенной живой лошади.
Соотношение масштабов: 1:1,5.
Самое удивительное, что Ямакаси, оседлавший лошадь, вовсе не выглядит нелепо. Напротив, они смотрятся как единое целое. Ямакаси рожден для лошадей (пусть даже и гипсовых), как рожден для крыш, мопедов, разводных мостов, пожарных лестниц. Эта мысль приходит к Ваське внезапно: несмотря на свою исключительность и уж совершенно оголтелую экзотичность, Ямакаси идеально подходит для обыденного мира во всех его обыденных проявлениях.
Она не должна сердиться на птицу Кетцаль.
– …Что – моя сестра?
– Где обитает твоя сестра?
Васька делает неопределенный жест рукой в сторону двери: там.
– Вот как? И что же находится там?
– Наша квартира. Сначала она принадлежала деду, потом родителям, а теперь в ней живет ведьма.
– Я слыхал, что раньше деятелям культуры обламывались самые настоящие хоромы.
– Так и есть, – с готовностью подтверждает Васька. – Квартира шикарная.
– И при этом ты живешь в мастерской…
– Я сама так решила. Не могу ее видеть.
– А родители?
– Родители давно умерли. Мне было шесть…
– А ей? – Ямакаси проявляет подозрительный интерес к блаженной дурочке Мике, Ваське это неприятно.
– Шестнадцать.
– И вы все это время жили одни?
– И мы все это время жили одни. Каждая сама по себе.
– Надо полагать, она о тебе заботилась все то время, пока ты не выросла? Не превратилась в такую… такую…
Жокей Ямакаси намеренно затягивает с определением: в такую неблагодарную скотину в такую омерзительную гадину, что просто с души воротит
– …в такую – что?
– В такую потрясающую девушку. Иди-ка сюда, кьярида миа.
Васька понятия не имеет, что означает «кьярида миа»: очевидно, обращение к женщине, которое позволяет мужчине считать ее своей собственностью.
– Мы и так достаточно побыли вместе. Пора бы отдохнуть друг от друга, – говорит она, но все же поднимается с постели. Изящно натянуть на себя джинсы не получается, обычно ловкая Васька путается в штанинах, скачет на одной ноге, едва не падает, вот проклятье! Ямакаси взирает на сцену со снисходительной улыбкой всадника-монаха, только что вошедшего в Иерусалим.
– Иди сюда, – говорит он. – Давай руку.
Васька вовсе не собиралась протягивать ему руку, – восседать на гипсовой лошади еще глупее, чем восседать на куцем седле мопеда, к тому же гипс пачкается, – она не собиралась, но уже через мгновение оказывается на лошадином крупе. Единственное утешение – теперь она сидит не позади Ямакаси, а впереди него.
– Вы всегда жили одни?
– После смерти родителей – да.
– И никто вам не помогал, бедным сироткам? «Бедные сиротки», «бедные, бедные сиротки», «бедные вы мои сиротки», – Васька уже когда-то это слышала.
– Что значит – не помогал?
– Не было никого, кто проявил в вас участие?
– Зачем ты спрашиваешь?
– Просто… Интересно было бы узнать про твою жизнь побольше. Ты считаешь это излишним любопытством?..
Васька медлит с ответом.
Что, собственно, произошло? Она познакомилась с парнем, который так ловко перемещается по крышам, что и зовут его – Ямакаси. Она познакомилась с ним, как знакомилась со всеми другими из разношерстного сообщества экстремалов:
это Ильич, он занимается фристайлом; это Кузя, он занимается кайтингом и только вчера вернулся из Австралии; это Вован, он альпинист, потрать на него вечер, если не сложно. Только не заговаривай о горах: Вован с тремя ребятами ездил на Хибины, они все погибли и лишь он остался жив, об этом даже в новостях сообщали.
Она переспала с Ямакаси, как до этого спала с Ильичом, Кузей и альпинистом Вованом: секс, как перемена впечатлений, как тренировочный лагерь перед очередным восхождением, перед очередной попыткой взлететь в небо, перед очередным спуском через пороги вниз по реке. Никто из них не пытался особо вникнуть в Васькину жизнь – и она тоже не вникала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97